Былое и думы собаки Диты - Людмила Раскина

Мы ждали, а Ма все не шла. Я отправилась на разведку. Ма стояла у зеркала и улыбалась. На полу валялось грязное белье, а в руках она держала смятый букет белых хризантем.

— А почему сегодня? — спросила она слабым голосом.

— Да это в счет шестого ноября, — буркнул Па.

Ма вошла в комнату. Она обняла Па и засмеялась:

— Совсем как тогда?

Ба и Рыжуша молча закрыли за собой дверь.

Потом Па, вымытый, позавтракавший, лег на диван и натянул до подбородка зеленый плед.

— (Хорошо дома! — сказал он, затягиваясь сигаретой, и почти сразу же уснул.

Сигарета догорала в пепельнице на журнальном столике, от нее вился дымок. Было тихо, все спали. Только Ма сидела у стола и смотрела на растрепанные белые хризантемы в хрустальной вазе, а я лежала у ее ног.

Я знала эту историю, потому что Ма вспоминала ее как минимум три раза в год: перед женским днем 8 марта, перед своим днем рождения и перед днем их свадьбы — 6 ноября.

А дело было так. Когда Ма и Па решили пожениться, они встретились после работы на станции метро «Павелецкая», чтобы пойти подать заявление в ЗАГС. И вдруг Па вытащил из портфеля изрядно помятый букет белых хризантем, быстро сунул его в руки Ма и облегченно вздохнул:

— Вот! Шварц велел! Сказал, что так полагается!

Шварц — это его друг, они тогда вместе работали, и в их конструкторском бюро Шварц всегда выделялся: во-первых, красотой и элегантностью, во-вторых, убийственным остроумием, а в-третьих, тем, что очень любил свою жену Тасю и вовсе не считал нужным это скрывать. Он звонил ей с работы и прямо при всех называл ее ласково «Тасек», так что сотрудникам даже становилось неловко.

Но им оставалось только хихикать по углам, потому что Шварц мог отбрить так, что «мало не покажется». Насмешничать разрешалось по дружбе одному только Па, который говорил, что «скорее дал бы отрубить себе палец, чем надеть обручальное кольцо и среди бела дня ходить окольцованным. А уж идти по улице с букетом цветов…» — Тут Па в притворном ужасе разводил руками.

Но Шварц утверждал, что придет час и он увидит Па с цветами в руках.

И час пришел. Правда, Шварц не очень надеялся на судьбу: перед ЗАГСом он лично конвоировал Па в цветочный магазин, с наслаждением наблюдал за процессом покупки цветов и не отпускал от себя красного от смущения Па до самого метро «Павелецкая».

Если бы довольный Шварц, уходя, обернулся, он увидел бы, что уже в следующий момент букет исчез в портфеле.

И вообще Шварц радовался рано. Кольца Па так и не надел и «упражнения с цветами» после свадьбы также прекратил — «совсем распоясался», как утверждала Ма. Па называл это по-другому:

— Я такой человек! Нецветочный!

Вообще-то Ма в глубине души понимала Па — ну, не терпит он публичного проявления чувств — и даже готова была согласиться со всем, кроме одного — цветов. И поэтому трижды в год задолго до знаменательного дня она начинала артиллерийскую подготовку: «никакие подарки не могут заменить ей цветы, ей вообще не нужны подарки, только цветы» и т. д., и т. д.

Компромиссное решение было найдено, когда подросла Рыжуша. Теперь в предпраздничные дни Па отправляется с ней погулять, и они возвращаются с цветами.

Цветы несет Рыжуша.

Ма вздохнула. Я поднялась, поддела руку Ма, вскинула ее себе на голову, заглянула Ма в глаза и тихонько надавила мордой ей на колени, чтобы она обратила на меня внимание. Мне так много хотелось ей сказать!

Но Ма все поняла и так и растроганно прошептала:

— Дитушенька! Ты моя хорошая! Моя дорогая!

Потом она встала и осторожно отворила дверь в маленькую комнату. Рыжуша спала спокойно, лоб у нее был холодный.

На следующий день, в воскресенье, была такая славная погода: ни осенней хмури, ни дождя. Солнце заливало всю нашу квартиру до самого последнего уголка. У Рыжуши температура окончательно спала, и ей разрешили лежать в большой комнате. Как я это люблю — все в одной кучке!

После завтрака приехала баба Мура. И, как всегда, привезла всем какие-то подарочки. Мне она сначала ничего не дала, но я знала, что моя очередь еще настанет — из ее сумок пахло съестным.

Ба затеяла печь пирог, а Ма начала доставать зимние вещи — осень кончается.

Неожиданно позвонили Саша и Федя — рабочие, которых Па подрядил достраивать нашу дачу. Они уже давно пробивались к Па, но он был в больнице, а с Ма они разговаривать почему-то не хотели. Они обрадовались, что застали Па, и сказали, что сейчас приедут.

Ма бросила свои пальто и шубы и пошла готовить угощение. Саша и Федя приехали, плотно закусили, а потом вызвали Па на балкон, чего-то ему там пошептали и быстренько ушли. Па прошел к Ма в маленькую комнату, и я услышала восклицания Ма:

— Как, еще деньги? Ты ведь уже отдал половину! Договорились же, что остальное после окончания работы! Да у нас и нет сейчас денег. Да ты даже не видел, что они там сделали.

И бодрый голос Па:

— У них всякие семейные обстоятельства, им срочно нужны деньги. Они же не виноваты, что я уже месяц в больнице и не мог посмотреть их работу.

Я слышала, что Па расстроен. Наверно, и Ма это поняла, потому что вздохнула и сказала уже совсем по-другому:

— Ладно, что-нибудь придумаем. Все равно эти деньги отдавать — месяцем раньше, месяцем позже…

Однако заскочивший «на минутку» Тарь был с этим категорически не согласен:

— Ни в коем случае! Кто знает, что они там наворотили! — Он, Тарь, тоже хотел договариваться с Сашей и Федей, чтобы строить свою половину, но теперь не будет, потому что Па их совершенно испортил.

— Деньги отдавать нельзя! Вот выйдешь из больницы, и тогда…

— Нет! Я уже обещал! — твердо сказал Па.

Тарь уехал. Погода за окном снова испортилась, настроение тоже, и Па начал собираться в больницу, но тут раздался звонок в дверь, неожиданно приехали еще гости: дя Леш и Ирина Михайловна. Они привезли замечательную новость — через две недели с Кубы возвращается Ленка.

Сразу стало шумно, включили весь свет. Задвигали стульями, Ма начала накрывать на стол, Ба принесла пирог, а Па решил ехать попозже. Все говорили громко и одновременно, а Рыжуша — бледная, с закутанным горлом — сидела на диване и глаза ее сияли: Ленка возвращается!

«Ленка» — так совсем не ругательно, а, наоборот, ласково зовут ее в семье. А Ма зовет ее — «сестра».

Я ее еще никогда не видела, но много раз замечала, что, когда говорят «Ленка», у всех у них — у Ма, Па, Рыжуши и строгой Ба — глаза одинаково теплеют и они начинают улыбаться.

Когда гости ушли, Ба хотела мыть посуду, но Ма сказала, чтобы они с Рыжушей шли спать — Рыжуша уже просто падала. Па тоже вызвался помочь с посудой, но Ма, которая обычно очень поощряла у Па такие движения души, совершенно неожиданно от его помощи тоже отказалась. Такой уж, видно, выдался день!

Хотя я-то знаю, что с Ма такое бывает, когда она хочет побыть одна: о чем-то подумать, о чем-то вспомнить. А для этого мытье посуды самое милое дело. Особенно ночью.

Сестры (часть вторая)

Тогда, в эвакуации в Чувашии, она была маленькой, шустрой, озорной Ленкой. Она любила вдеть ножки в огромные для нее Милины туфли и удирать, спотыкаясь и падая, давясь от смеха, или хватала Милину книжку, быстро-быстро чиркала там карандашом и прятала к бабушке под матрас.

Когда вернулись в Москву, Мила почти каждый день приезжала после школы к бабушке и привозила Ленке в подарок маленькую липкую «подушечку» — конфетку с повидлом, завернутую в обрывок газеты. «Подушечку» и баранку или кусочек хлеба выдавали в школе в младших классах — это был завтрак. Ленка ждала эту «подушечку», как царского подарка, и Мила никогда не ела ее сама.

Они не голодали, но есть хотелось, и с Милой однажды случился конфуз: она пошла в булочную «отоваривать» хлебные карточки и на обратном пути незаметно для себя съела весь хлеб.

— Наверно, размечталась о мировой революции, — сказала Минна. Мила была пламенным юным ленинцем.

Но вообще Москва удивляла девочек разнообразием еды — они и не знали, что такое бывает. В магазине «Диета» на улице Горького Минна иногда покупала им сто грамм любительской колбасы, нарезанной прозрачными ломтиками, и они ели дивные бутерброды с белым хлебом с маслом.

А один раз Мила своими глазами видела из окна, как по мосту шла семья — три человека, — и все трое ели мороженое. Мила быстро посчитала: тридцать пять умножить на три — сто пять рублей.

В большой аптеке на улице Горького продавалась мечта всех детей — «какавелла» — брикетики, спрессованные из какао с сахаром: «райское наслаждение». Однажды они гуляли, и Ленка сказала:

— Давай купим какавеллу.

— У меня нет денег, — ответила Мила.

— Так у меня есть! Я тебе куплю! — вскричала Ленка и тут же осеклась. Потом быстро сунула деньги Миле в руку: — Нет! Ты мне купи! Пожалуйста!