Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза - Михаил Алексеевич Кузмин

«Разве вы не предпочитаете меня таким, как я теперь, – свободным и легким?»

– Надолго ли?

«Кто знает? Острота страдания – верный признак конца любви; это какие-то роды, у меня лично, конечно».

– Вы совсем холодны теперь?

«Я сохраняю нежное воспоминание и знаю, что это тело – прекрасно, влюбленности же нет. И потом, я не могу желать невозможного».

– Это рассудочность.

«Это у меня органически. Любовь приходит и уходит помимо меня и вдруг милосердно вынимает стрелу из сердца».

– Это очень поэтично.

«Это очень правда и очень таинственно». Вошедшая после стука в дверь служанка доложила: «К вам, Михаил Александрович».

– Кто? – спросил Демьянов, вставая. «Петя Сметании».

Гость и хозяин переглянулись, и последний поспешно закрыл только что написанное письмо, где стояло: «Петру Ивановичу Сметанину».

Вошедший высокий белокурый молодой человек с прямым, несколько вздернутым носом стал здороваться с неловкой развязностью.

Глава третья

– Если это забавно, когда Матильда вам садится на живот и говорит, что она химера, когда вы в один вечер имеете до десяти глупейших tete-a-tete самого компрометирующего вида, когда вы выслушиваете до двадцати поэтов, – то мы очень забавлялись. Но, между нами, все это в значительной мере приелось.

«Да, очень скучно».

Серый бессолнечный день ровно падал в четыре окна большой сине-зеленой комнаты. У большого рабочего стола наклонившись сидел Андрей Иванович Налимов, составляя сосредоточенно и обдумывая какую-то обложку для новой книги. Демьянов стоял у окна, за которым виделся еще не замерзший канал, редкие прохожие, ряд старых домов на том берегу. На открытом рояле лежала партитура Гретри. Они молчали, как близкие и привыкшие друг к другу, забывши о чае, стынувшем на низком столе.

«Вы неблагодарны, Налимов, вы не умеете жить».

– Это правда, и я очень тягощусь этим, но вы – разве вы счастливы?

«Часто – очень счастлив, теперь нет, потому что не занят».

– Вы удивительно ветреный.

«Я адски верен, покуда верен, но вдруг проснешься с чувством, что то, к чему привязан, совершенно чуждо, далеко, нелюбимо».

Налимов, сняв очки, кончил работать и равнодушно слушал, глядя своими грустными и умными, как у собаки, глазами. Все более и более темнело, и друзья, сидевшие уже на диване, еле виднелись в свете уличного фонаря через окно.

«Какая скука!»

– Вы не видите больше Пети Сметанина?

«Нет, почему? он изредка заходит. Почему вы спросили это?»

– Так. Прежде вам бывало с ним весело.

«Да».

– Вы очень неверны к вашим друзьям. Намек на Темирова?

– Вы обедаете с нами, не правда ли? только отец и я, посторонних никого не будет.

«Не знаю», – откуда-то совсем из темноты был ответ Демьянова.

Громкий звонок заставил повернуть электричество, осветивши ясно и холодно двух вставших навстречу молодому человеку в форме с тонким, чем-то неприятным лицом, узкими глазами, с большими вьющимися волосами. Поздоровались; слегка картавя, он тотчас опустился на кресло в некрасиво томной позе. Прерываясь, он начал несколько новостей зараз, перескакивая и не оканчивая, торопясь и уставая. Прежние с улыбкой слушали картавый ажитированный говор.

– Откуда ты? – спросил равнодушно Демьянов, – от них? от маленьких актрис?

«Какая пошлость, вовсе нет, я был по делам кружка у Матильды Петровны».

– Какое отношение у Матильды Петровны к вашему кружку?

«Ах, как вы не понимаете? я был сначала по делам, потом у Сакс».

– Что же ты путаешь?

«Ах, ты только придираешься. Знаешь, Мятлев приехал. Ну какая победа, я тебя поздравляю!»

– Какие глупости! но над кем?

«Да, ведь Матильда Петровна же в тебя влюблена как…»

– Как змей?

Глава четвертая

В глубине длинного зала, украшенного камелиями в кадушках, серо-зелеными полотнами и голубыми фонарями, на ложе, приготовленном будто для Венеры или царицы Клеопатры, полулежал седой человек, медлительным старческим голосом, как архимандрит в великий четверг, возглашая:

«Любезная царица наша Алькеста, мольбы бессонных ночей твоих услышаны богами, вернется цветущее радостное здоровье супруга твоего, царя Адмета».

– Зачем вы устроили ему такое поэтическое ложе?

«Я же не знал, какого он вида и возраста».

Сдержанный смех, топот раздавались от двери, где толпились актрисы, не хотевшие надолго засаживаться вперед к почетным гостям.

Повернув свое бледное с лоснящимся, как у покойника, лбом лицо на минуту к шепчущимся, перевернув шумно и неспешно страницу, сидящий на ложе снова начал.

Мимо Демьянова, стоявшего тоже у двери, прошел, слегка расталкивая публику, молодой человек с очень бледным круглым безбородым лицом, темными волосами, несколько англицированного вида; он бегло и остро взглянул какими-то казавшимися незрячими глазами и потом, делая вид, что задержан толпою, еще раз обернул на Демьянова свое круглое, казавшееся смертельно бледным при голубых фонарях лицо.

«Кто это?» – спросил тот у стоявшего рядом Налимова.

«Не знаю, я здесь в первый раз, какой-нибудь актер. Спросите у Темирова».

– Темирова нет, вы знаете.

– «Весну» сыграйте, «Весну»! Михаил Александрович, ваша очередь, – летели какие-то две актрисы с раздувающимися платьями, как ангелы Гирландайо.

Главная актриса сидела, окруженная поэтами, и сочувственно улыбалась, когда не понимала смысла того, что говорил ей высокий розовый, с нимбом золотых волос, человек в пенсне, покачиваясь, то поднимаясь на цыпочки, то снова опускаясь, будто он все время танцевал какой-то танец.

Играя, Демьянов все время видел через головы других бледное круглое лицо с будто незрячими глазами, устремленными на него. Это его смущало и сердило, и, торопливо кончив песенки на свои же слова, чувствительные и фривольные, он спешно вышел в соседнюю залу, где не интересовавшиеся чтением и музыкой закусывали, болтая.

«Можно поздравить с успехом», – кричал еще издали маленький Вольфрам Григорьевич Даксель, жуя бутерброд; Демьянов рассеянно взял что-то на тарелку, не отвечая. Другой не унимался: «Что с вами, вы сердитесь, или имели сегодня эскападу? отчего вы такой absorbi?»

– Вы не знаете, кто этот бледный господин, что стоял у второго окна, когда я играл?

«Ведь я не был в зале. Который? Вот не этот?» – спрашивал, вертясь и поводя носом, Даксель, указывая на пробиравшегося между людьми молодого человека с круглым бледным лицом, темными волосами, серыми, будто незрячими глазами.

– Мы с вами не познакомились. Мятлев – большой ваш поклонник, – сказал он, будто задыхаясь, подходя к Демьянову.

«Да? очень рад – Демьянов», – несколько бледнея, ответил тот.

Глава пятая

Только что выпавший снег таял, и теплый, обманно весенний день делал впечатление поста на кладбище.

На крыльце большой церкви толпились нищие, и из открываемой входящими двери неслось тихое печальное пение. Демьянов шел за двумя женщинами по узким мосткам между сплошными памятниками направо, налево к неизвестной ему могиле, как вдруг был остановлен знакомыми голосами,