Санитары - Сергей Зайцев

— Эх, Димон! Ты просто Панкратова не знаешь. А он тем и славится, что читает так называемый «язык тела» с лету, вот как ты книгу. Так что поверь, ответил ему ты подробно и весьма красноречиво.

— Язык тела? Это еще что?

— Темнота! Мимика, жесты, позы, реакция на обстановку и внешнее воздействие… Особенно много можно узнать по лицу, по глазам. Я в молодости, еще до Катаклизма, как-то попал на весьма интересные психологические курсы. Дурак еще был, конечно, мальчишка, развлекался, а толком ничего не запомнил. Как там это называлось… сейчас… ага, что-то типа «глазные сигналы доступа к внутреннему опыту»… — Федор хмыкнул. — Звучит, как полный бред, да? Но я лично видел, как человека раскладывали по полочкам. Никакое вранье не помогало, как ни пытался извернуться… Слушай, а как у тебя там с рукой? — спохватился Федор.

Димка замер, прислушиваясь к ощущениям, потом пощупал сквозь ткань рукава забинтованное место. Под сухой одеждой, в тепле, бинты тоже почти высохли. Он ведь и забыл совсем об укусе, пока переодевался. Но рана и раньше не болела, а та странная дурнота уже прошла. Хотя, может, на общем фоне болезненного состояния после «массажа» Ангела он просто не замечает каких-то нюансов?

— Все нормально, Федь, я в порядке, — Димка досадливо поморщился, не желая касаться этой темы. — Не об этом сейчас голова должна болеть.

— В порядке он! Морда бледная, на ногах еле держится…

Развить мысль Федору не удалось — распахнулась дверь, и кто-то, не заглядывая внутрь, недовольным тоном приказал выметаться наружу. Пришлось подчиниться. К большому удивлению обоих, снаружи их никто не сторожил, кроме пожилого тщедушного вида дядьки Палыча, отвечавшего за сушилку.

— А Шрам куда подевался? — озадаченно поинтересовался Федор.

— Не Шрам, а Виктор Викторович Леденцов, — проворчал охранник, осуждающе покачав головой. — Мало вас, террористов, уму-разуму учат.

Димка с Федором переглянулись.

— Палыч, хочешь верь, хочешь не верь, но мы до сих пор в непонятках мечемся, — проникновенно заговорил Федор, улыбаясь охраннику с самым дружелюбным видом. Хотя с разбитой и насиняченной физиономией да распухшими губами улыбка получилась еще та — как у алкаша после попойки и драки с собутыльниками. — Сам видишь, ни в чем мы не виноваты, ошибочка с нами вышла. Так что случилось, Палыч, не томи ты наши души!

— Мое дело вас к начальству отвести. Пусть оно и просвещает.

Пока несговорчивый старикан вел их из туннеля, где находилось большинство хозяйственных подсобок, к платформе, а затем к кабинету Панкратова, Димка бросал по сторонам внимательные взгляды, но ничего необычного не заметил. Привычная дневная суета. Людей не больше и не меньше, чем обычно. Правда, вот дела на рынке определенно шли вяло: торгашей было больше, чем покупателей, да и те только глазели, а разбирать товар не спешили. «Какой-то ленивый народ на Курской живет», — в который раз подумал про себя Димка с некоторой брезгливостью. Немудрено — из-за того, что станция являлась транзитной, люди в основном жили перепродажей товара из грузопотоков между Бауманским Альянсом и Ганзой. Здесь никогда не было острой необходимости в таких мастерских, как на Бауманской, с их вечной деловой суетой и серьезной работой по производству насущных для жизни метро вещей. Хватало на жратву и нехитрые развлечения вроде общедоступных девочек из особых палаток, и ладно. Димка и раньше не любил курских, каким-то нездоровым душком от них несло, потребительским. И вообще люди, которые ничего не создают своими руками, были для него никчемными паразитами. Нет в них цельности, как у бауманцев, электрозаводчан или семеновцев! Даже троцкисты с Партизанской, сталкеры которых, рискуя жизнью, доставляли в Бауманский Альянс массу полезного сырья с поверхности, и то казались ему более цельными людьми, чем все эти… палаточники.

Димка неожиданно для себя осознал, что соскучился по своей станции. Наверное, на него так подействовал прием, который бауманцам оказали в допросной. И не так уж плохо к нему дома относились на самом деле, больше понапридумывал про себя. Прав Федор — сколько можно себя жалеть. Жизнь продолжается, и нужно как-то двигаться дальше…

Задумчиво топая за Федором, Димка твердо решил, что после возвращения поговорит с отцом и снова попросится в мастерские. Хватит лодырничать, пора заняться серьезной работой. А караваны пусть такие, как Федор, гоняют, он только и умеет, что на станке в слесарке из готовых комплектующих патроны заряжать, больше ни на что руки не годны. А вот у него, Димки, всегда были способности к инструментам, а рука… для нужного дела можно и переучиться, вон же, научился, как приспичило, стрелять левой.

Димка грустно усмехнулся. Если мечты не сбываются, их следует уценить. Это тоже из репертуара Федора. Балабол, а сколько житейской мудрости в башке… А еще Федор — хороший друг и настоящий мужик. Не побоялся Ангела дразнить, хотя ясно было, что просто так с рук ему это не сойдет…

Вокруг кухонного блока обвивалась очередь еще длиннее, чем утром, — время шло к обеду, по-домашнему тянуло дымком. У Димки остро заныло в пустом желудке. Федор тоже обернулся на ходу, прикипев голодным взглядом к кухне.

— Палыч, нам в гостевую нужно. Вещи у нас там…

— У начальника станции ваши вещи, — отрезал старик, решительно подталкивая замешкавшегося Кротова в спину сухоньким кулачком.

Кабинет начальника Курской-радиальной располагался в боковой стене южной части станции, сразу за рынком, в помещении, где еще до Катаклизма располагался дежурный персонал. Передав бауманцев охраннику, со скучающим видом подпиравшему дверь плечом снаружи кабинета, старик удалился, продолжая что-то недовольно бормотать.

По любым меркам кабинет выглядел все еще шикарно — первые годы, когда в метро цвел вандализм и имущество разворовывали все, кому не лень, это помещение каким-то чудом пережило благополучно. А потом Ганза, завершив объединение Большого Кольца после затяжной войны с Красной линией, начала негласно присоединять к своей территории кое-какие радиальные станции, отвечавшие их деловым интересам, и разруха кабинету на Курской угрожать перестала. Время оказалось не властно над стенами, отделанными панелями из ПВХ, к тому же помещение содержалось в образцовом порядке. ПВХ — вечный материал: не боится ни холода, ни грязи, ни воды, даже практически не горит. Тем, кому все еще удавалось раскапывать бывшие строймаркеты на поверхности, быстро обогащались за счет самого скромного его количества, но спустя двадцать лет после Катаклизма он давно стал жутким дефицитом.

Итак, кабинет. На стене напротив входа — большая карта метро с обозначением всех существующих группировок, под ней — офисный стол, заваленный деловыми бумагами, и прикорнувший сбоку телефонный аппарат для межстанционной связи. Сзади стола — платяной шкаф, отведенный под хранение личного имущества. Начальник станции, Василий Сергеевич Званцев, полный моложавый мужик лет сорока, в легком кожаном пиджаке поверх тонкого свитера и в камуфлированных брюках обычной для Ганзы серой расцветки, заправленных в новенькие кожаные сапоги, был занят. Откинувшись на мягкую спинку старенького офисного кресла, он с кем-то разговаривал, прижимая к уху телефонную трубку и подобострастно кивая после каждой фразы невидимому собеседнику:

— Да… я все понял. Сделаю в лучшем виде. Нет, патрули еще не вернулись, никаких новостей… Конечно, как только, так сразу… — Положив трубку с таким видом, словно только что собственноручно укротил ядовитого скорпиона, Званцев облегченно вздохнул. Обоих бауманцев начальник Курской знал давно, поэтому без лишних церемоний махнул рукой на деревянную скамейку для посетителей, стоявшую возле стенки справа от входа.

— Проходите, ребята, садитесь. Может, чайку? — Тут же услав охранника за чаем, Званцев озабоченно продолжил: — Зверь наш Панкратов, ничего не скажешь. Но вы должны понимать, дело-то серьезное, некогда церемониться, каждая минута важна… Так что зла на него не держите, не надо, общее дело делаем. Нам еще вместе жить и работать, дел, как говорится, невпроворот, а…

— Василь Сергеич, — перебил Федор начальство, опускаясь на скамью и небрежно закидывая ногу за ногу. Димка, недолго думая, присел рядом, расслабленно привалившись спиной к стенке. — Я уж думал, это у меня обычно повышенная болтливость, но ты открыл мне глаза.

— Ты это о чем, Кротов?

Димке начальник Курской-радиальной никогда не нравился. Была в нем неприятная черта — он почти никогда не смотрел в глаза собеседнику, словно боялся, что его уличат в чем-то неприглядном. Вот и сейчас, задав вопрос Федору, почему-то уставился в стол, делая вид, что читает какую-то важную бумажку под носом, но не читал — Димка это видел. Скользкий он какой-то, этот Званцев. Да еще и психованный. Ходили нехорошие слухи, что на его руках немало крови безвинно убиенных. Не понравится чем-нибудь человек начальнику, психанет, повесит на него какое-нибудь дело под расстрельную статью, и нет человека. Своих, курских, он, конечно, почти не трогал, разве что держал в ежовых рукавицах, не позволяя болтнуть лишнего. А вот залетным гостям лишний раз не стоило попадаться ему на глаза, а уж тем более — ссориться. Бауманцам было проще — от таких, как Званцев, их защищал дипломатический иммунитет. Хотя, как показал допрос, который устроили им с Федором люди Панкратова, и это не всегда помогает.