Колымская повесть - Станислав Олефир

Директор интерната часто ругал его и однажды пригрозил уволить. Коля решил быть строгим и, когда его воспитанники устроили в столовой беспорядок, не говоря ни слова, подкрался к самому бойкому и отвесил подзатыльник. Тот, ничуть не смутившись, запустил в воспитателя ложкой. Коля в свою очередь вылил на воспитанника тарелку супа. Хорошо, хоть не очень горячего.

Разумеется, на этом педагогическая деятельность Коли закончилась, и он с легким сердцем отправился пасти оленей. Здесь у него все складывалось куда лучше. На рассвете, заполнив карманы дефицитным печеньем «Крокет», которого всегда заказывал по рации несколько ящиков, Коля уходил к стаду и не возвращался до поздней ночи. Многие олени, завидев Колю, торопились навстречу, и тянули морды за угощением. Коля давал каждому по одной дольке, бросал оставшееся крошево себе в рот и неторопливо следовал дальше. Скоро за ним выстраивалась цепочка желающих подучить лакомство важенок и корбов. Эта цепочка завораживающе действовала на остальных оленей, те не торопились уступать Коле дорогу, некоторых ему приходилось перешагивать.

А вот ко мне у оленей никакого доверия. Лишь протяну руку с печеньем, шарахаются, словно я собираюсь набросить на них маут. И вообще, ни один не подпускает и на десять шагов, хотя я, как и Коля, не кричу, стараюсь делать короткие шажки и даже не верчу головой.

Коле не нравится, что я путаю его оленей, и каждый раз, когда появляюсь у стада, советует посидеть где-нибудь на бугорке. Мол, оттуда все хорошо видно, и вообще, лучше всего мне сейчас бы отдохнуть. Я прикидываюсь, что не понимаю к чему он клонит, и ни с того, ни сего спрашиваю, почему он не захотел работать в интернате? Мол, воспитатель — это не пастух. Всегда при портфеле и галстуке, уважения куда больше. Там никто не позволит себе крикнуть: «Коля! Так твою, перетак! Принеси, падла, дров?», а обязательно по имени — отчеству, да — все: «Извините, Николай Паккович! Пожалуйста, Николай Паккович!» Коля какое-то время растерянно смотрит на меня, затем вдруг вспоминает, что ему нужно глянуть олененка, которого третий день встречает на одном и том же месте и каждый раз без важенки. То ли она его давно бросила, то ли, покормив, убегает пастись — понять трудно…

С началом отела работы у Коли, и вправду, более, чем достаточно. То олененок скатится в глубокую лощину и приходится вытаскивать его наверх, то важенка вместе с новорожденным отстанет от стада, то нужно снять шкурку-пыжик с погибшего олененка, пока не расклевали вороны. А здесь еще прошлогодние телята-явханы. Несмотря на то, что каждый ростом с взрослого оленя, продолжают самым бессовестным образом сосать у важенок молоко, не подпуская к вымени только что родившихся оленят-энкенов. Важенки поопытней гонят явханов прочь, молодым же, что явхан, что энкен — никакой разницы. Коля подкрадывается к пристроившемуся у вымени явхану, хватает за шиворот и принимается опаливать ему шерсть на шее, морде и возле хвоста. Делает это довольно грубо и рискованно. Того и гляди, обжарит бедного явхана начисто. Но я не вмешиваюсь в эти процедуры, более того, раскапываю из-под снега сухие ветки и подкладываю в костер. Попавший в Колины руки любитель молока вырывается, хрипит и от ужаса закрывает глаза, а бригадир спокойно и неторопливо, словно подготавливая курицу к бульону, выполняет свою изуверскую работу. Под конец выкатывает из костра несколько углей и рисует на морде явхана круги, петли и полосы. Получается уже не олень, а какая-то зебра.

Отпущенный на свободу явхан, какое-то время переживает событие, затем с самым невозмутимый видом принимается обнюхивать выглядывающую из-под снега ветку кедрового стланика. Он успел забыть о приключении, и уверен, что все неприятности в далеком прошлом. О том же, что ждет его впереди, не имеет ни малейшего подозрения. Ведь обезображенного до неузнаваемости, а главное, разящего паленой шерстью явхаиа теперь не признает даже родная мать. Как только он по старой привычке сунется к ее вымени, прогонит прочь, поддав на прощанье острым рогом. Теперь явхану придется навсегда забыть вкус молока, и оно до последней капельки достанется младшему братику или сестричке.

Тех явханов, которые не даются Коле в руки, он ловит маутом. Только не набрасывает его, как на взрослых оленей, а расстилает на земле и подкарауливает, словно глухарей или куропаток.

Еще Коля восстанавливает распавшиеся оленьи семьи. Некоторые важенки бросают новорожденных энкенчиков на произвол судьбы и отправляются гулять по распадкам вместе с беззаботными мулханами и гулками. Коля каким-то чутьем отыскивает загулявшуюся мамашу, ловит ее маутом и связывает, что называется, по рукам и ногам. Затем подхватывает за задние копытца оголодавшего олененка и, держа вниз головой, тащит к спеленатой родительнице. Пристроив малыша у нее под животом, ждет, когда тот напьется молока, после привязывает важенку на кол, словно козу или собаку. Теперь она целую неделю будет пастись на привязи и волей-неволей придется самой заботиться об энкенчике, а потом их уже не разлучить до следующей весны.

Я пытаюсь помогать Коле, но это получается неважно. То коснусь ладонью головы олененка, и Коля принимается ворчать, что теперь олененок будет пахнуть человеком, и важенка даже не глянет в его сторону, то подставлюсь под острый рог и только случайно не останусь без глаза. Главное, все время пристаю с расспросами, хотя прекрасно вижу, что Коля к разговору не расположен.

Наконец он нашел мне занятие — поймал двух еле державшихся на ногах явханов и заставил выдавливать из них личинок овода. Под шкурой молодых оленей поселились жирные, чуть ли не в палец толщиной, червяки, и, если провести по спине такого оленя, угадывается большое количество бугорков. Баба Мамма рассказывала, что когда-то в колхозе за каждую выдавленную личинку платили две копейки, и однажды она заработала за день двадцать рублей…

Сижу, выдавливаю личинок и подсчитываю, сколько денег должен бы заплатить мне Коля за эту работу. Когда набежало рубля три, вдруг увидел торопящегося ко мне бригадира. Шапка у него сдвинута на затылок, лицо расплылось в счастливой улыбке, руки против обыкновения не лежат за спиной, а летают по бокам, словно Коля хочет взлететь.

— Бросай все! — кричит он мне еще издали. — Пойдем скорее смотреть. Там теленок теленка родил!

— Ты серьезно? — удивленно спрашиваю Колю, решив, что и на самом деле случилось — что-то из рук вон выходящее. Мол, вчера или позавчера родился олененок, а сегодня из него вышел еще один. Словно матрешка из матрешки.

— Конечно, серьезно, — даже с какой-то обидой отвечает Коля, но улыбаться не перестает. Иди, сам увидишь,

Вскарабкались на сопку, обогнули поднявшийся после зимней спячки куст кедрового стланика, здесь Коля придержал меня за локоть и показал стоящую за кустом небольшую оленуху:

— Вот она родила! Сама в прошлом году только родилась, совсем еще теленок, даже молоко сосет, а уже родила!

Важенка-теленок посмотрела в нашу сторону, проблеяла и вприпрыжку понеслась к выкопанной в снегу яме, где таился ее малыш. Обычно оленухи приближаются к спрятанному в утайке олененку неторопливо, все время, призывно похоркивая и оглядываясь по сторонам. Эта же просто бежала, словно в яме кто-то рассыпал соль и или комбикорм.

Какое-то время наблюдаем за молодой мамой, затем тоже направляемся к снежной яме. Услышав наши шаги, гулка выбралась из копанки и взбежала на гребень сопки. В яме прямо на снегу, свернувшись калачиком, так что наружу выглядывали длинные, как у Конька Горбунка, уши, лежал черный пушистый олененок величиной с шапку. Его бочок чуть приметно вздымался в такт дыханию, а уши изредка шевелились.

Коля восторженно рассматривал малыша, цокал языком, и даже хлопал меня по плечу. Затем со словами: «Нужно его пометить, чтобы потом наблюдать» вытащил из висевших на поясе ножен огромный нож и в одно движение отсек олененку часть уха. На срезе тотчас выступили капельки крови; но олененок даже не шевельнулся.

А Коля бросил отрезанный кусочек уха на снег, спрятал нож, еще какое-то время полюбовался олененком и дал мне знак уходить. Когда обогнули стланиковый куст, я вдруг рассмеялся и заявил Коле:

— Ну, ты и инквизитор! Ни с того, ни сего отхватил пацану ухо, и хотя бы что. Если бы тебе кто-то отрезал хоть наполовину меньше, ты от боли давно сидел на вон той сопке и вопил на весь мир. Нет, все — таки правильно, что тебя выставили из воспитателей!

ТЕЛЕСОБАКА

Сегодня в стойбище прилетела Колина жена Тоня. Очень симпатичная эвенка с карими до черноты глазами и необыкновенно белым лицом. Я даже присматривался, не припудрила ли она его? Никакой пудры не было, а вот, что брови выщипаны и подрисованы карандашом — это, без всякого сомнения. Вместо гостинцев Тоня привезла нам маленький телевизор на батарейках и сына Димку.