Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - Вячеслав Васильевич Бондаренко

вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему отечеству.

Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении потому, что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед родиной и верой, и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы – православные, родные им и по плоти и по вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может. Тут есть дело рабочим, крестьянам, ученым, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда, заботы и искусства. Вспомним святых вождей русского народа, например, Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья Разбойника.

Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг.

Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя». Душу свою полагает не только тот, кто будет убит на поле сражения за свой народ и его благо, но и всякий, кто жертвует собой, своим здоровьем или выгодой ради родины. Нам, пастырям Церкви, в такое время, когда отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно «ради Иисуса, а не ради хлеба куса», как выражался святитель Димитрий Ростовский. Положим же души своя вместе с нашей паствой. Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнь свою за родину и веру во все времена нашествий врагов на нашу родину. Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей.

Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины…

Владыка медленно благословил паству и твердо, уверенно закончил речь:

– Господь нам дарует победу!

Победа!.. Когда она будет, ценой каких жертв?.. Сколько времени продлится война?.. Этого тогда не мог знать никто.

Ввели продуктовые карточки, пропуска на въезд и выезд из Москвы, отменили отпуска. Со 2 по 4 июля вся столица заклеивала окна крест-накрест полосками из материи, целлофана или марли. 22 июля была первая бомбежка. А потом началась настоящая военная жизнь: патрули на улицах, колонны военных грузовиков с пушками на прицепе, реющие в воздухе бокастые аэростаты воздушного заграждения, художники, рисующие на асфальте крыши, баржи с макетами домов на излучине Москвы-реки (и то, и другое – чтобы сбить с толку вражеских летчиков), затемнение, колонны призывников на улицах… Конечно, призвали бы и 31-летнего Ивана. Но медицинская комиссия забраковала его по зрению: слишком высокая степень близорукости.

Впрочем, трудовая повинность на него вполне распространялась. И вместе с другими москвичами Иван Крестьянкин, обливаясь потом, махал лопатой на строительстве Можайского и Подольского рубежей, а позже, когда начались бомбежки, дежурил на крыше соседних со своей двухэтажкой домов в Большом Козихинском. Не сразу, но обучился премудростям борьбы с авиабомбами: запомнил, что термитную бомбу нужно засыпать песком, а «зажигалку» хватать щипцами и совать в бочку с водой, запомнил, что звук уходящего вверх снаряда зенитки меняется от высоких тонов к низким, а звук падающей бомбы – от низких к высоким…

…По пути домой у него несколько раз проверяли документы патрули: москвич призывного возраста вызывал у них обоснованные подозрения. На площади Пушкина Иван остановился вместе с другими прохожими послушать сводку Совинформбюро. Репродуктор говорил глухо, словно простуженный:

– В течение 13 октября наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно упорные на Вяземском и Брянском направлениях. После многодневных ожесточенных боев, в ходе которых противник понес огромный урон людьми и вооружением, наши войска оставили город Вязьму…

– Ох ты ж, мать его, – охнул рядом седой щетинистый дядька в драповом пальто. – Вчера Брянск, сегодня – Вязьма…

– Да чего уж там, теперь и нам готовиться надо, – саркастически отозвался другой мужчина лет пятидесяти. – Мне сосед говорил: еще пять дней назад мосты минировать начали. Он сам ночью видел…

– Да тише вы, дайте послушать, – шикнула на него какая-то девушка.

– За 11 октября уничтожено 122 немецких самолета, из них 16 в воздушных боях и 106 на аэродромах противника. Наши потери: 27 самолетов. В течение 13 октября под Москвой сбито 7 немецких самолетов…

Не слушая, Иван выбрался из небольшой толпы, сгустившейся перед репродуктором, и зашагал дальше. Вчера взяли Брянск, сегодня – Вязьму… Неужели и Орёл, его родной Орёл тоже оккупирован? В сводках об этом не говорилось ничего, но ведь Орёл дальше, чем Брянск и Вязьма… Неужели братья, сестра, могилы отца и мамы – они сейчас под немцем?.. «Сколько от Вязьмы до Москвы?.. Кажется, километров двести. Всего лишь двести километров!.» Сделалось по-настоящему жутко. Только теперь, после сообщения о взятии Вязьмы, стало понятно, что фашисты рвутся к Москве и путь им не преграждают ни моря, ни горы, ни крепости.

В узеньком коридорчике Большого Козихинского, как всегда, было пусто. Холодный ветер волок по тротуару кучу опавших листьев. Только какая-то одинокая фигура маячила у подъезда дома 26.

Близоруко прищурившись, Иван изумленно воскликнул:

– Вадим?! Ты?!

Да, это был его двоюродный племянник, двадцатилетний орловчанин Вадим Овчинников, но, Боже мой, в каком виде!.. Заплаканный, трясущийся, жалко горбящийся в какой-то заношенной шинели… Вместо расспросов Иван быстро втащил его