Последний вздох Аполлона - Наташа Ридаль

в Кембридже учился американец, Митчелл. Они общались довольно тесно, и Джозеф подумал, что, пожалуй, смог бы перенять у него акцент, манеры и некоторые привычки. Митчелл был тот еще плут. Университетские товарищи, пытавшиеся разыграть или напоить его, обычно сами попадали в глупое положение. Он неизменно побеждал в спорах, где требовалось проявить остроумие и находчивость, и ни разу не оправдал ожиданий однокурсников, мечтавших увидеть пьяного янки. Какой только гадостью не разбавляли кембриджское вино, но американец никогда не терял ясности ума. Джозеф подозревал, что в большинстве случаев Митчелл лишь делал вид, что пьет, а сам украдкой менял местами стаканы – свой полный и соседский полупустой. Ловкий трюк, надо запомнить.

В Париж Уолш отправился первым классом, чтобы вполне соответствовать поговорке. В Дувре он пересел на паром «Виктория», зафрахтованный французской Северной железнодорожной компанией, и все полтора часа плавания через Ла-Манш просидел в курительном салоне на главной палубе. Он не особенно доверял пароходам. Снова оказавшись на твердой земле, молодой человек продолжил путь поездом, с которого на Северном вокзале сошел уже не Джозеф Уолш, а американский гражданин Бэзил Холлуорд.

Париж его слегка разочаровал – не оправдал завышенных ожиданий романтика, выросшего на книгах Дюма-отца. Но, грязный и шумный, а кое-где даже зловонный (в Латинском квартале и в конце XIX века по улицам текли нечистоты), это всё-таки был Париж. И тем, кто гулял по Елисейским Полям, по центральным бульварам и набережным, он являл свой пленительный лик.

Калверт Найтли вел себя так, будто прожил в «Луксоре» не каких-то пять дней, а как минимум пять месяцев. Возможно, в силу своего характера он везде чувствовал себя как дома. Журналиста сопровождала младшая сестра, хорошенькая, но, по первым впечатлениям Уолша, довольно легкомысленная особа. Ему больше понравилась итальянка, оперная певица из Ла Скала. В этой женщине угадывалась глубина и в то же время внутренний надлом, что делало ее загадочной. Владелец отеля Жан Шабо постоянно заискивал перед Найтли, по всей вероятности, считая его наиболее почетным из гостей. Действительно, живописное полотно, которое коллекционер выставлял в Салоне Муз, было едва ли не самым дорогим в экспозиции. С одного взгляда на картину Уолш понял, что охотится именно за ней.

Последний постоялец – русский художник – прибыл на следующий день после Джозефа. Узнав, что Гончаров служит учителем рисования в гимназии, мнимый американец проникся к нему симпатией. И Найтли, и Гончаров хорошо разбирались в живописи, так что Уолшу не пришлось долго искать общую тему для бесед.

– Видите, Дмитрий, – лениво улыбнулся журналист, – вы обрели еще одного единомышленника, который верит в гениальность Ван Гога. Обещаю вам, этот голландец получит заслуженное признание, пусть и спустя десятилетия после смерти.

– Вы говорите, как пророк.

– Так и есть, Холлуорд, так и есть. В своих статьях я предрекаю людям славу. Кому-то хорошую, кому-то дурную. Я, если угодно, формирую общественное мнение, и не только в Британской империи, но и в Западной Европе и даже у вас на родине.

Джозеф скептически хмыкнул, подражая манере Митчелла, а про себя подумал, что обокрасть такого человека, пожалуй, даже не зазорно. Вот только как всё провернуть, чтобы не подставиться самому? Ведь если Найтли заявит о краже картины, а он заявит, при обыске ее обнаружат в номере Уолша. Прятать полотно где-то вне отеля рискованно. Придется сжечь. Кощунство, однако выбора нет. Осуществить задуманное лучше всего ночью.

Трое суток ушло на то, чтобы удостовериться, что портье Дюпон уходит спать в свою комнатушку ровно в четверть первого. Парадную дверь он всегда исправно запирает. Можно, конечно, пробраться к двери, ведущей на задний двор, и оставить ее приоткрытой – дескать, вор проник с улицы. Но это едва ли убедит полицию: воришка скорее украл бы серебряные подсвечники, нежели живописное полотно, не представляющее для него никакой ценности.

Уолш решил внимательнее присмотреться к гостям Шабо. Чужие тайны могут сбить полицейских со следа. Продумав план действий, он выбрал для кражи ночь после возвращения из Гранд-Опера. Найтли был в приподнятом настроении, собираясь опубликовать сенсационную статью. Интересно, как он отреагирует на исчезновение картины?

Все разошлись по номерам. Уолш тоже ушел к себе, присел на краешек кресла и стал напряженно следить за стрелкой карманных часов, не замечая, что грызет ногти. Оставалось дождаться, когда Дюпон ляжет спать, срезать холст и сжечь в камине в Салоне Муз. При отсутствии улик он окажется в равном положении с остальными постояльцами отеля.

Вначале всё шло по плану, если не считать приглушенного хлопка, донесшегося с черной лестницы. Уолш выждал немного, потом в зеленовато-голубом свете луны аккуратно вырезал полотно из рамы, скрутил в трубку и уже было потянулся за спичечным коробком, но передумал. Если портье вдруг проснется и выглянет в холл, слабый свет из-под двери салона наверняка привлечет его внимание. Следовало исключить пусть и ничтожную вероятность быть застигнутым на месте преступления. Безопаснее уничтожить картину рано утром, пока Дюпон вместе с прислугой завтракает на кухне, а постояльцы еще спят в своих номерах. Уолш ухватился за эту мысль, отчасти потому что она позволяла отсрочить варварский акт, совершение которого едва ли можно было оправдать благородной целью служения своей стране. Спрятав холст под халат и придерживая его под мышкой, Джозеф вернулся в холл. Однако, поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж, он вновь услышал какой-то шум и замер.

– Вы чудовище, Найтли! Клянусь Мадонной, вы за всё ответите!

Лючия Морелли. Хлопнула дверь. В коридоре напротив Уолша стоял Дмитрий Гончаров. Заметив «американца», он убрался восвояси, как затравленный зверек. Джозеф уже несколько раз замечал его особый, чуть затуманенный взгляд, предназначавшийся для одного только Калверта Найтли. Похоже, журналист умело пользовался слабостью молодого человека. А быть может, и сам был склонен познать все удовольствия жизни. Уолш вполне допускал и такое.

Плохо, что Гончаров его видел. Неужели придется опускаться до шантажа? Если уж Оскар Уайльд не избежал унизительного процесса и тюрьмы, то на что может надеяться скромный учитель рисования, уличенный в том же грехе? Тут Уолш устыдился собственных мыслей и дал себе слово не использовать этот козырь без крайней необходимости.

Ночью он так и не заснул, ворочался с боку на бок и то и дело поглядывал на часы. В 7:00 он был уже на ногах, намереваясь поскорее добраться до камина в Салоне Муз. Он слышал, как лакеи и горничные постояльцев спускались на кухню, а значит, и Дюпон оставил свой пост. В распоряжении Уолша имелось двадцать минут. Увы, когда всё просчитываешь до мелочей, обычно