Дон-Коррадо де Геррера - Гнедич Николай Иванович

— Коррадо! брат мой! Да не будет на тебе кровь сия, да простит тебе Бог; я прощаю! — сказал Алонзо. Слеза выкатилась из глаз его и смешалась с кровию, и душа его излетела.

— Несчастный, братоубийца! — сказала Олимпия, пришедши в себя, и опять лишилась чувств.

Коррадо стоял как окаменелый, ужас изображался на лице его. В страшном молчании бросает он робкий взор на труп Алонза, члены его дрожат.

— Правда ли это? — говорит он глухим прерывающимся голосом. — Правда ли это? — кричит он; с исступлением бросается на Вооза, схватывает его за горло и повергает на землю.

Вооз

Помилуйте! За что это?

Коррадо

Убийца!

Вооз

А вы бы сделались братоубийца! Что больше?

Коррадо

И ты молчал!

Вооз

Он рвет и мечет от ревности, а я скажу ему, что это брат твой? Да поверили бы вы этому, Коррадо?

Коррадо

Да будет кровь его на тебе!

Вооз

К тысяче грехов прибавить один — ничего не значит. А я, право, сделал доброе дело — освободил вас от братоубийства.

Наконец Олимпия выходит из бесчувствия и в безмолвии бросается на труп; ее слезы орошают лицо Алонза. Она встает, подходит к Корраду, смотрит на него дико и пристально.

— А, братоубийца! Да будет проклят его убийца! — кричит она и убегает.

Коррадо долго стоял в каменном бесчувствии. Вооз подходит к трупу.

— Прекрасный был молодец, — говорит он. — Да, вечная память! Коррадо молчит и бросает вокруг себя страшные взгляды, в которых изображалась дикая ярость.

— А! ваши ли я слышу проклятия, ненавистные человеки? — вскричал он. — Ваш ли я слышу смех, злые духи? Кляните, смейтесь, что глаза мои обманулись, что я сделался братоубийцею! Смейтесь, дьяволы, своему успеху; но этот грех сделало первое создание, а я — так, клянусь всею злобою, — я сделаю такую мастерскую шутку, такую шутку, что ад треснет со смеху, что природа будет дрожать от ужасу! — С зверским видом подбегает он к трупу, схватывает окровавленный свой меч[86] и хочет бежать; но вдруг видит толпу людей, бегущих в сад. — Вот, вот то мерзкое создание, которое клянет меня! — кричит он и с яростию кровожаждущего тигра, с сверкающим мечом, но еще более с сверкающими глазами летит к людям, и первые попавшиеся ему валятся мертвыми; все, ужаснувшись, убегают в разные стороны. Кровопийца с адскою улыбкою смотрит, как трепещут члены убиенных, как кровь клубится из ран их. — Так, — говорит он, — вот любезное чадо природы. А! как оно трепещет, как клянет меня. Кляни, кляни, исчадье ненавистной природы! Но это еще цветок, это еще щекотание для ада. Я... ха! ха! ха! О! я имею столько силы, столько мужества, столько ненависти, что всех, всех любимцев твоих замучу живых и тебя самую всю изувечу. Так, прочь глас человечества! Ярость, заглуши, истреби малейший глас сожаления! Сделай сердце мое каменным, и мщением кипящий дух мой начнет с того, кто зачал меня! Потом, собрав толпу фурий, будет гнать всех любимцев природы[87] до тех пор, пока все моря смешаются с их кровию, пока смрад трупов их не распространится до высоты небес; и тогда-то среди опустошения буду я наслаждаться и вкушать всю сладость мщения. Но нет! Не мщения жаждет дух мой, крови, крови хочу я! Трепещите, исчадия природы! — заревел изверг и побежал в замок.

Глава 9

Все люди, ужаснувшись чудовища, выбежали из замка. Дон-Коррадо, как дикий вепрь, бегает по длинным коридорам, громким голосом спрашивает Вооза — и одно эхо отвечает ему. Наконец, истощенный, упадает на постель. Пока он будет спать или, может быть, терзаться, обратимся к несчастной Олимпии, пьющей чашу горести. Она с глубокою скорбию идет в сад, подходит к трупу Алонза, смотрит на него сухими, огненными глазами и в молчании повергается на него.

— Как он холоден! — говорит Олимпия. — Он умер! Так, Алонзо умер! Нет, не может быть, чтобы он умер, не может быть, чтобы на лице мертвого сияла эта невинность души, чтобы видна была эта любовь, эта нежность, которая изображается на лице Алонза! Но что это? Губы его посинели, рана его точит кровь, — взяв его за руку, — рука его одеревенела; итак, в самом деле, он умер, умер!

Слезы полились из глаз ее, страшные вопли и стенания потрясли воздух, за ними последовало глубокое молчание, во время которого черты лица Олимпии показывали какое-то каменное бесчувствие, ибо она смотрела вокруг себя и ничего не видела, не видела даже стоящего пред нею слуги, бледного как смерть.

— Сударыня, — говорит он, — бога ради, перестаньте, пожалейте себя, удалитесь отсюда. Не дай бог, Коррадо застанет; он сделает, что хотел сделать с нами. Видите ли? Вон лежат убитые. Мы было пришли, чтобы погребсти Алонза, он как бешеный бросился на нас и убил двоих, прочие разбежались.

— Он и его убил, этого праведника, — говорит Олимпия. — Небесный Мститель! Где перст Твоего мщения? Где громы, молнии? Неужели они угасли, неужели мне, слабому творению, быть Твоим мстителем? Нет — я боюсь блестящего меча. Отмсти, отмсти, Праведный Судия! А, вот сбирается черная туча — там перун Твой, там гром Твой, не медли, не медли, Всемогущий, кинь молнию и избавь землю от чудовища, накажи братоубийцу! Я, я расторгаю узы, меня с ним соединявшие, расторгаю и проклинаю братоубийцу. Что это, что это? Туча проходит? А! Боже праведный! Что это? Неужели долготерпение Твое так далеко простирается? Но, несчастная! тебе ли испытывать непроницаемые судьбы Его? Неужели в одних тучах гром Его? Нет, и в тихий ясный день Он бросает перун правосудия; может быть, Он пошлет страшного Своего ангела. Скорее, скорее, Мститель! Или — я сделаюсь Твоим ангелом! И... Человек! — закричала она к слуге, — если ты имеешь сердце, дай, заклинаю тебя, дай мне меч. А ты, дух Алонза, где бы ты ни был, внемли. Я клянусь отмстить за тебя так, как может только отмстить женщина.

— Сударыня! ради бога, пощадите себя! Вы так бледны; пойдем; успокойтесь; теперь же находит гроза.

— Хорошо! — отвечала Олимпия. — Я пойду, пойду, погребем труп этот, и я пойду!

Слуга полетел в замок, принес заступ и, не жалея себя, вырыл могилу. Олимпия обливает слезами труп и с помощию слуги опускает его в землю. Слуга вдруг кого-то видит.

— Уйдем, сударыня, — говорит он Олимпии, — уйдем! Это Вооз и Ричард; может быть, они идут за вами.

Слуга насильно тащит Олимпию; наконец она соглашается и уходит в замок. В самом деле, это были Вооз и Ричард; они идут, разговаривая между собою.

Вооз

Да что ж вы не унимаете его?

Ричард

Волк гонится за овцою, так ему сунуть в рот свою руку?

Вооз

Инквизиция ему не страшна — хоть бы Бога побоялся.

Ричард вздохнул и молчал.

Вооз

Ричард?

Ричард

Что?

Вооз

Вы вздыхаете?

Ричард молчит.

Вооз

Не ошибаюсь ли я?

Ричард

В чем?

Вооз

Вы переменились.

Ричард

Мне что-то нездорово.