Дон-Коррадо де Геррера - Гнедич Николай Иванович

P.S. Если ты вспомнишь, кто снял с тебя оковы и кому рассказал ты свою повесть, так вспомнить и меня. Ответа не ожидаю; Бог даст — мы скоро увидимся; еще раз повторю: не отчаивайся и терпи.

— Не отчаиваюсь и терплю! — воскликнул с благоговением Дон-Жуан и замолчал. С твердостию духа он решился встречать всё и ожидать мстителя, посылаемого Небом.

Олимпия ожидала минуты, в которую приедет Коррадо, в которую обнимет любви достойного Алонза. «Так, — думала она, — он почувствует глас природы, он обнимет Алонза как своего брата». Она ожидала этой минуты и боялась сама не зная чего: какое-то предчувствие терзало ее сердце.

В один тихий час вечера Олимпия и Алонзо вышли в сад, чтобы дышать чистым прохладным воздухом. В этот вечер Олимпия пристальнее обыкновенного смотрела на Алонза. Разговоры ее касались ко многим предметам, но ни на одном не останавливались, какое-то непонятное чувство волновало кровь ее и побуждало сердце биться скорее[85]. Она хотела успокоиться. Садятся при корне липы. Алонзо, по обыкновению всех гишпанцев, заиграл на гитаре. Олимпия, склоня голову свою к его груди, слушала печальный его романс и иногда аккомпанировала тихим приятным голосом.

Романс Куда девались те минуты,

Когда с любезною гулял

И на груди ее прелестной

Под тенью дуба отдыхал?

Куда девались те минуты,

Быстрее кровь тогда текла,

Когда скорее билось сердце

И оживляла нежна страсть?

Когда с любезною на холме

Поутру, как восходит солнце,

И ввечеру при корне липы

Смотрел, как исчезает луч?

Когда... Но ах! на что грусть множить,

На что касаться к той струне?

На что? На что? Она заноет,

И сердце бедное замрет.

Сокрылось, улетело время

Исчезли радости мои,

Глубока пропасть их пожрала

И не воротит никогда.

Теперь же сердце томно бьется;

Печаль и горесть — мой удел.

С вечерней, утренней росою

Мешаю слезы я мои.

Глава 8

В это время приезжает Коррадо в замок, тихонько идет в комнату Вооза, и первое его слово было — вопрос о Жуане. Вооз с чрезвычайною покорностию и раболепством уведомляет его подробно о Дон-Жуане, об Олимпии и молодом неизвестном человеке.

Коррадо всем строго запрещает сказывать Олимпии о его приезде. Он хочет испытать ее и узнать неизвестного. Узнав, что они в саду, он приказывает Воозу идти за собою; они проходят в сад и тихонько крадутся промежду дерев. Какое бешенство объяло Коррада, когда он увидел Олимпию, склонившуюся на плечо Алонза! Он хочет к ним бежать; Вооз его удерживает.

— Послушайте, Коррадо! — говорит он. — Не горячитесь, чтобы после не сожалели; неужели и вы, когда прекрасная девица позволит вам броситься в ее объятия, неужели вы откажетесь? Коррадо, узнайте, может быть, они невинны; а вот, лучше всего, послушаем их, они, кажется, говорят.

Алонзо кончил романс — Олимпия, обняв его обеими руками, прижимает к груди своей.

— Алонзо, — сказала несчастная Олимпия, — и я вместе с тобою буду мешать свои слезы и разделять бремя горести, гнетущей твое сердце, доброе, чувствительное сердце. О, если бы Коррадо был подобен тебе!

— Оставь это, Олимпия, — прервал Алонзо.

— Оставить! О! никогда, никогда не выйдет это из памяти моей. Коррадо клялся мне в верности, любви, а теперь и не думает о бедной Олимпии. Теперь же, может быть, засыпает на груди сладострастной женщины; а бедная его супруга!

— Олимпия, так ты меня обманывала! Ты говорила, что он любит тебя!

— Он любил меня, но развратные женщины потушили нежное пламя нежной супружеской любви. Это пламя угасло; родилось другое сильное — преступное; я разделяла с ним ложе не как супруга, но, о стыд! как наложница, разделяла и ни одним словом, ни одним взглядом не оскорбляла его. Наконец он совершенно забыл меня, покинул!

Коррадо, мучимый ревностию, бешенством и досадуя, что не мог слышать слов, подкрался ближе.

— Не покидай хоть ты меня, любезный Алонзо! Не покидай той, которая любит тебя братскою любовию! — сказала Олимпия и крепко обняла его.

Коррадо

Га! дьявол! Добро, гнусная кокетка!

Вооз

Тс! тише, Коррадо, бога ради! Ваша ревность увеличивается.

Коррадо

Разве ты не видишь?

Вооз

Не вижу ничего, из чего бы можно заключить, что этот молодой человек влюблен в нее. Разве вы не видите, как он отворачивается?

— Алонзо, Алонзо! ты отворачиваешься, ты презираешь меня, — сказала Олимпия.

Алонзо в самом деле отворотился, чтобы отереть слезу.

— Нет, я не презираю тебя, — сказал Алонзо.

Коррадо (с яростию)

Что, Вооз? Он отворачивается?

Вооз

Это одна сантиментальность, неужели ему сказать, что я ненавижу тебя, девушка. Это одна учтивость.

— Я не презираю тебя, — повторила Олимпия после молчания. — Алонзо, Алонзо! скажи лучше: я ненавижу тебя.

— Я люблю тебя, — сказал Алонзо, взявши руку Олимпии.

Коррадо задрожал от ярости и ухватился было за шпагу.

— Коррадо! — сказал Вооз. — Не в самом ли деле вы хотите это сделать?

— Скотина! это — учтивость? Этот пламенный взор, который он на ее бросил, это — учтивость? И ты спрашиваешь меня? Кровь моя кипит, подобно раскаленному металлу.

— Хорошо, хорошо! Но слушайте, что говорят, — сказал Вооз.

Коррадо прислушивается; Вооз между тем искусно вынимает его шпагу.

— Так, я люблю тебя, Олимпия, вечною братскою любовию, — сказал несчастный Алонзо.

Коррадо (трепещет от ярости)

Нет, нет! не могу!

Вооз

Что с вами сделалось, Коррадо? Вы страшны!

— Смерть в сердце! — заревел Коррадо и с бешенством бросился к несчастным. — Га! адский соблазнитель! — закричал он страшным голосом; рука его ищет шпаги, но не находит; он вынимает пистолет, но Вооз предупреждает его — Вооз вонзает меч в грудь Алонза. В крови падает Алонзо, без чувств падает Олимпия.

Коррадо

Дьявол! Что ты сделал?

Вооз

То, что и вы бы сделали.

Коррадо

Я! Я бы мучительнее умертвил его, я бы по капле испустил кровь его, я бы колесовал его так, что ни пылинки не осталось бы от костей его!