Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Весной 1929 года Роберт написал шестнадцатилетнему Фрэнку, призывая брата взять с собой родителей и приехать на запад в июне. Кроме того, он предложил Фрэнку сначала поселить Юлиуса и Эллу в уютной гостинице в Санта-Фе, а потом с другом поехать на ранчо в горах над «Лос-Пиньос», «открыть дом, достать лошадей, научиться готовить, максимально привести гасиенду в жилой вид и осмотреться на местности». Роберт обещал присоединиться к брату в середине июля.

Фрэнку не требовалось лишних напоминаний — в июне юноша прибыл в «Лос-Пиньос» с двумя друзьями по Школе этической культуры, Иэном Мартином и Роджером Льюисом. Льюис потом будет регулярно приезжать в «Перро Калиенте». Фрэнк раздобыл каталог «Сирс, Робак» и все заказал с доставкой по почте — кровати, мебель, печь, кастрюли, сковородки, простыни, ковры. «Хороший был кутеж, — вспоминал Фрэнк. — Вещи в то первое лето прибыли незадолго до приезда брата. Старый мистер Виндзор доставил их в «Перро Калиенте» в запряженном лошадью фургоне». Роберт привез с собой семь с половиной литров запрещенного виски, огромное количество арахисовой пасты, мешок венских сосисок и шоколад. Он договорился с Кэтрин Пейдж об аренде подседельной лошади по кличке Кризис. Такое имя крупному полукастрированному жеребцу дали не зря — он не признавал никого, кроме Роберта.

Следующие три недели Роберт и мальчишки провели в пеших и верховых походах в горы. После особенно изматывающего дня, проведенного верхом, Роберт с сожалением писал другу: «Я больше всего люблю две вещи — физику и Нью-Мексико. Жаль, что их нельзя объединить». По вечерам Роберт сидел при свете кемпингового фонаря, читая книги по физике и готовясь к лекциям. В одну из поездок, длившуюся восемь суток, они доехали до Колорадо и обратно, покрыв больше 200 миль. Когда арахисовой пасты оказалось мало, Роберт показал подросткам, как делать наси-горенг, невероятно острое индонезийско-голландское блюдо, которое его научила готовить в Нидерландах Эльза Уленбек. Несмотря на сухой закон, Роберт всегда держал у себя приличный запас виски. «Забравшись высоко в горы, — вспоминал Фрэнк, — мы выпивали и дурачились. <…> Что бы ни делал мой брат, он всему придавал значение. Если ходил в лес отлить, то возвращался с цветком. Не для того, чтобы скрыть цель похода в лес, а чтобы превратить его в событие». Если он находил дикую землянику, то подавал ее с ликером куантро.

Братья Оппенгеймеры проводили много часов в седле за разговорами. «У меня такое ощущение, что за лето мы проехали тысячу миль, — вспоминал Фрэнк Оппенгеймер. — Мы вставали очень рано, седлали, а иногда навьючивали лошадь и отправлялись в путь. Обычно у нас имелось на примете какое-нибудь новое место, часто вдали от проторенных троп, мы очень хорошо изучили долину Верхнего Пекоса, облазили поверхность всего горного хребта. <…> Там постоянно цвели прекрасные цветы. Настоящие дебри».

Во время памятной поездки по Валле-Гранде на них напали слепни, жалящие не хуже пчел. «Мы гнали лошадей наперегонки диким галопом по всей долине (две мили) и потом, замедлив ход настолько, чтобы глотнуть воды, передавали друг другу фляжку».

Роберт осыпал брата подарками — в конце того самого лета вручил дорогие часы, через два года подарил подержанный родстер «паккард». Не жалел он времени и на обучение Фрэнка — умению любить, музыке, искусству, физике, а также своей собственной жизненной философии: «Причина, по которой ущербная философия ведет в ад, состоит в том, что твои действия, когда приспичит, определяются тем, что ты думал, хотел, ценил и лелеял в период подготовки, — грех невозможно совершить, не сделав прежде ошибки». Позднее тем же летом Фрэнк написал брату о встрече с диким ослом. Роберт ответил: «Твой рассказ об осле получился очень занимательным, настолько занимательным, что я показал его двум друзьям». После чего сделал критический разбор литературных способностей Фрэнка: «То, что ты, например, написал о ночном виде Тручас и Охо-Калиенте [в Нью-Мексико], намного убедительнее, правдивее и в итоге лучше выражает чувство, чем твои прежние витиеватые разглагольствования о всяких там закатах».

В середине августа Роберт неожиданно упаковал сумку и уехал в Беркли, где поселился в скупо обставленной комнате клуба профессуры. Фрэнк остался в Нью-Мексико до начала сентября, и Роберт прислал ему письмо с признанием, что успел соскучиться по «веселым временам» в «Перро Калиенте». Однако это не мешало ему активно готовиться к лекциям и знакомиться с коллегами. «Местный колледж, — писал он Фрэнку, — не представляет из себя ничего особенного, иначе я предложил бы тебе поступить в него в следующем году. Потому как место здесь прекрасное, а люди — приветливые. Пожалуй, я оставлю за собой комнату в клубе профессуры. <…> Я обещал приготовить завтра наси-горенг на костре…» Вскоре новые друзья Роберта из Беркли прозвали блюдо «наше горе» и шарахались от него как черт от ладана.

Калифорнийский университет в Беркли пригласил Оппенгеймера для того, чтобы он познакомил аспирантов с новой физикой. Никто, тем более сам Роберт, не рассчитывал, что учить придется еще и обычных студентов. В ходе первого курса лекций по квантовой механике для аспирантов Роберт сразу взял быка за рога и попытался объяснить принцип неопределенности Гейзенберга, уравнение Шредингера, синтез Дирака, теорию поля и последние идеи Паули из области квантовой электродинамики. «Что касалось нерелятивистской квантовой механики, то я довольно хорошо чувствовал, хорошо понимал, что это такое», — позднее вспоминал он. Молодой преподаватель начал курс с вопроса о корпускулярно-волновом дуализме, то есть идеи о том, что квантовые объекты могут вести себя в зависимости от условий опыта или как частицы, или как волны. «Я старался представить парадокс как можно более выпукло и непреложно». Поначалу основная масса студентов его лекции не понимала. Когда ему сказали, что он слишком торопится, он неохотно согласился сбавить темп и вскоре пожаловался декану факультета: «Я так сильно торможу, что теперь топчусь на месте».

И тем не менее в аудитории Оппенгеймер всегда выступал ярко, пусть даже первые год или два преподавания его лекции были больше похожи на церковную литургию, чем на уроки физики. Он имел привычку бормотать тихим, едва слышным голосом, опуская его еще ниже, когда пытался что-то подчеркнуть. Вначале много заикался. Говоря без бумажки, он тем не менее пересыпал речь цитатами из трудов известных ученых, а иногда — поэтов. «Я был очень тяжелым преподавателем», — вспоминал Оппенгеймер. Его друг Лайнус Полинг, в то время доцент кафедры теоретической химии Калтеха, дал ему в 1928 году следующий злополучный совет: «Когда ты хочешь провести семинар или лекцию, реши, о чем ты собираешься говорить, затем найди какой-нибудь удобный предмет для рассмотрения, никак не связанный с темой лекции, и прерывай обсуждение время от времени, вставляя несколько слов». Несколько лет спустя Оппенгеймер закончил этот совет фразой: «И тогда ты увидишь, насколько ты плох».

Он любил играть словами, изобретая сложные каламбуры. В речи Роберта не было неоконченных фраз. Он обладал удивительной способностью говорить полными, грамматически правильными предложениями, без бумажки, иногда делая паузу, как между параграфами, бормоча свое странное «ним-ним-ним». И только затяжки сигаретой прерывали неиссякающий поток речи. Время от времени он поворачивался к доске, чтобы написать уравнение. «Мы всегда ждали, — вспоминал бывший аспирант Джеймс Брейди, — что он вот-вот что-то напишет на доске сигаретой, а затянется мелком, но до этого, кажется, ни разу не дошло». Однажды, закончив лекцию, Роберт увидел в аудитории своего друга из Калтеха профессора Ричарда Толмена. Когда Оппенгеймер спросил его, что тот думает о лекции, Толмен ответил: «Ну, Роберт, лекция-то была прекрасна, только я ни черта не понял».

В конце концов Роберт стал опытным, харизматичным преподавателем, однако в начале своей карьеры в Беркли он, похоже, еще не владел элементарными навыками общения. «Повадки Роберта у доски не выдерживали никакой критики», — говорил один из первых аспирантов Лео Недельски. Однажды, получив вопрос об одном уравнении на доске, Оппенгеймер ответил: «Это не оно, нужное — под ним». Когда сбитый с толку студент заметил, что ниже на доске нет никакого уравнения, Роберт пояснил: «Не ниже, а под. То, которое я стер перед тем, как написать новое».