Вниз, сквозь ветки и кости - Шеннон Макгвайр

что-то тебе незнакомо, это не значит, что у него обязательно более острые зубы и более жестокие когти, чем у чудовища, которое ты уже знаешь. Но доктор Блик сказал, что проводить психологические эксперименты над соседями чревато, а он был главным, так что Джек держала свои мысли при себе.

– Осторожно, ворота! – прокричал часовой.

Раздался вой и скрежет дерева, и ворота – тяжелые и якобы надежные – медленно открылись.

Алексис спокойно миновала ворота: она родилась в деревне и знала, что Господин следит за каждым ее шагом. То, что она добровольно вошла в охотничьи угодья вампира, казалось, совсем не беспокоит ее, – и, вероятно, так оно и было. Несколько раз Джек подступала к ней с вопросами, но она мрачно рассказывала об оборотнях в горах, о Затонувших Богах под водами моря и обо всех страшных опасностях, которые таят в себе Пустоши. Судя по всему, жить в качестве добычи под покровительством хищника было лучше.

Может быть, и так. Джек провела всего одну ночь под крышей Господина, и, хотя временами она грустила, что не смогла спасти сестру, она ни разу не пожалела, что выбралась оттуда. Джилл сама сделала свой выбор.

Джек усмехнулась. Алексис глянула на нее:

– Что-то смешное?

– Все, – ответила Джек; ворота закрылись за ними. Она протянула руку Алексис: – Идем к твоим родителям.

* * *

Солнце, хотя и тусклое, еще не село; Господин находился где-то в недрах замка, отдыхая перед предстоящей ночью. Джилл не позволялось видеться с ним еще два дня. Так было всегда после кормления. Он сказал, что ей необходимо достичь определенного возраста, только тогда он сможет остановить ее сердце, сохранив его навсегда. Он сказал, что для нее будет гораздо благоприятнее войти в бесконечную ночь взрослой, с положением и привилегиями взрослого человека.

Джилл думала, что на самом деле он просто боится. Никто не слышал, чтобы найденыши возвращались в свой мир после восемнадцатилетия: если ты достигал этого возраста в Пустошах, ты оставался здесь до самой смерти. Ну или вовсе становился бессмертным, смотря по обстоятельствам. Ей было всего шестнадцать. Еще два года ждать, два года он будет оставлять ее на целых три дня каждые две недели, два года ей бродить по крепостным стенам в одиночестве, ощущая кожей жестокий поцелуй солнца. Господин настаивал. Он хотел, чтобы люди привыкли к ней и чтобы она полностью осознала, от чего отказывается, и приняла это.

Чепуха. Все это чепуха. Разве мог бы кто-нибудь отказаться от предложенных бесконечных привилегий и власти? По доброй воле от Господина мог бы уйти только идиот или хуже…

Она уловила какое-то движение на площади. Через ворота прошли два человека. Толстая девица из трактира и костлявая фигура в черном жилете. Свет блеснул на очках Джек, когда она повернула голову. Джилл почувствовала, как ее ненавистное, ненавистное сердце сжалось в груди. Ее сестра. Здесь.

Этого нельзя было допускать.

9

Кое-кто пришел к нам на ужин

Трактир, которым владели родители Алексис, был небольшой, уютный и настолько чистый, насколько вообще могут быть чистыми такие заведения. Могло пройти несколько часов, прежде чем Джек начиналось хотеть соскрести с себя кожу, и это было удивительным достижением для места за пределами лаборатории.

(Алексис как-то заметила после особенно напряженного визита одну странность: Джек может спокойно ковыряться в саду доктора Блика, но не может сидеть на стуле, на котором кто-то сидел до нее, предварительно не отмыв его до зеркального блеска. Джек не очень успешно попыталась объяснить, что грязь грязи рознь; что грязь вполне может быть чистой, если эта грязь находится там, где положено. Проблемой становилось смешивание грязи и других вещей – таких как пот, кожа, жиры с человеческих тел. Дело было в рецепте, а не в отдельных ингредиентах.)

Мама Алексис была похожа на дочь, только старше, и, когда она улыбалась, казалось, будто кто-то зажигал фонари там, в глубине глаз. Джек была готова потерпеть любую грязь ради теплой улыбки миссис Колун. Она снова и снова напрягала память, но так и не нашла хотя бы намека на то, что ее мать была способна так улыбнуться.

Отец Алексис был дровосеком, до того как стал трактирщиком: отсюда и фамилия, и топор, висевший над камином. Он был как человек-гора, и Джек считала, что он единственный человек в Пустошах, способный поспорить с доктором Бликом в физической силе. (Вервольфы победили бы, и бесспорно. К счастью, их мало интересовали борьба и метание топоров, им больше нравилось калечить людей и бегать за палками.)

Как всегда, в «Олене и кролике» еда была простая и обильная и неприятно напомнила Джек кролика, запеченного с овощами, которого она ела в тот единственный вечер, проведенный с Господином. Для своих домочадцев он брал из деревенских магазинов все, что хотел, и Джек не сомневалась, что ее первая еда в этом мире была приготовлена любящими руками миссис Колун. Может, Алексис ела то же самое тем вечером. Возможно, жизнь Джек в Пустошах началась с того, что они разделили трапезу, даже не подозревая, что ждет их впереди.

Ей нравилось так думать. Хлеб становился вкуснее, а молоко слаще, если подумать, что они ели вместе столько лет назад.

Миссис Колун как раз собиралась снова пустить картофель по кругу, когда дверь на кухню распахнулась и задрожала, будто под мощными порывами ветра.

Алексис подпрыгнула. Мистер Колун напрягся, рука привычно метнулась к боку – раньше там висел топор, всегда готовый к взмаху. Миссис Колун застыла, сжав в руках поднос.

Джек сидела спокойно, не поднимая глаз от еды, пытаясь выглядеть так, словно тушеные грибы и жареный кролик занимали ее больше всего на свете.

– Может, хотя бы поздороваешься, сестра? – прошипела Джилл ядовито-сладким голосом, как будто что-то оставили на солнце и оно пролежало там слишком долго и испортилось.

– О, прости. – Джек подняла голову и привычным жестом поправила очки. – Я подумала, бродячая собака вломилась в дверь без стука. Там, откуда я пришла, люди стучат.

– Ты пришла оттуда же, откуда и я, – сказала Джилл.

– Да, и люди стучали.

Джилл в упор посмотрела на нее. Джек бесстрастно посмотрела в ответ. Нельзя было отрицать – у них были одинаковые лица.

Никакие годы не смогли бы изменить форму губ или разрез глаз. Они могли бы перекрасить волосы, сделать абсолютно разные прически – они все равно были словно отлиты из одной формы. Но на этом сходство заканчивалось.

На Джилл было бледно-фиолетовое платье, настолько светлое, что его можно было