Отпечатки - Джозеф Коннолли

Ладно. С удовольствием отмечу, что она оставила все эти глупости. Рядовой Джо,[33] разумеется, никуда не делся, это по-прежнему тянется… рассказать вам? Что ж, пожалуй, это довольно безобидно. В тех редких случаях, когда она курит «Бонд»… нет, подождите: сперва я должен рассказать про «Бонд» — про сигареты, да? Не про Бонд-стрит (нет, конечно). Понимаете, «Бонд» не бывает без фильтра, поэтому я вот что делаю: покупаю обычную современную пачку с двадцаткой и бритвенным лезвием срезаю все фильтры («Жилеттом» — осторожно разворачиваю синий конвертик, а парень на нем так и смотрит на меня), потом переношу сигареты в мягкую пачку военных времен, которая неожиданным бонусом досталась мне вместе с разрозненной коллекцией совершенно несъедобных, как выяснилось потом, шоколадок «Хёрши» и старых выпусков «Сатердэй Ивнинг Пост», принадлежавших раньше кому-то, кто уверял, что получил их десятилетиями раньше, когда ВВС Великобритании покидали Нортхолт:[34] можно сказать, довольно похоже на правду. Еще там было несколько пластинок «Риглиз» в невообразимом состоянии. Не важно. Ну вот. Она вытаскивает «Бонд» из мягкой пачки, играет с бронзовой «Зиппо» (обычно этим и ограничивается, она редко заходит так далеко, чтобы взаправду поджечь сигарету, потому что они ей не так уж и нравятся, если она будет с собой честна), а потом оглаживает новехонькую пару (хотя в действительности это каждый раз одна и та же пара — во всем этом присутствует сильный элемент игры, как вы, должно быть, уже начинаете догадываться) темно-коричневых чулок со швом и шепотом поверяет мне, как ее тайный дружок, красавчик-солдат, тыкался ей в шею и сунул пачку, едва они закончили извиваться на заднем сиденье джипа «виллис». «Вот умничка Джо», — говорила она. И я спорил с ней насчет этого «Джо», если честно. Если совсем честно, мне не слишком нравилась вообще вся ее маленькая пикантная фантазия, но этого «Джо» я по-настоящему не выносил.

— Но почему он должен быть Джо, Уна? Гм? В смысле, почему именно Джо? Это же так банально, а?

Уна лишь пожимала плечами и медлительно отвечала мне с американским, следует снисходительно предположить, акцентом, глубоко затягиваясь своим незажженным «Бондом»:

— Это его имя. Его зовут Джо Ясно? Что я могу сказать? Слышь, Майк, — хочешь завалиться в постель или как? Любовничек.

Боже, о боже: столько притворства. Необычно, не правда ли? Как некоторым людям необходимо прятаться в мир собственных грез. Может быть — кто знает? — когда мы занимались любовью и она была в подобном настроении… может, это о «Джо» она думала? Кто скажет, что творится в голове у взрослого человека, когда правят бал примитивные инстинкты? Что до меня, то в столь интимные минуты я полностью отдаюсь Уне, душой и телом. Я не отрицаю, что иногда «Сестры Эндрюс»[35] умудряются как-то подмигнуть мне из-под своих матросских шапочек (по-моему, вполне обычное дело), уверяю вас, на этом всё: должны быть обозначены границы, понимаете, — иначе потеряешь путь и обзор.

В общем и целом, полагаю, я деликатный любовник. Прелюдия — то, что в наши дни изволят называть прелюдией — еще, разумеется, не была изобретена в тяжелую годину Британии, и я не могу выразить, какое это благословение. Не то что бы я полностью пренебрегаю, ну, знаете — любезностями пролога: я всегда чищу зубы «Зубной пастой Эутимол» (совершенно свежей — ее по-прежнему можно купить в аптеках «Бутс» в примерно оригинальном оформлении); щетка с настоящей барсучьей щетиной довольно неудобна, если честно, и я серьезно подумываю заменить ее вульгарным анахронизмом (ну просто потом целую вечность вынимаешь щетинки). Но что до собственно, понимаете — ну, акта? Будничная суть собственно половых сношений — ну, еще раз, наши предшественники военных лет все разложили по полочкам: разжевали. Так вот: в основном речь о мужской разрядке, не так ли? Это, я думаю, должно быть для всех очевидно. Так что весь этот бред — женщины втягивают щеки и тужатся получить оргазм, а мужчина тем временем стискивает зубы и едва не помирает к чертовой матери от своих красномордых попыток не… в общем, совершенно неестественно, я так считаю. Думаю, Уна теперь это понимает, так что в нашем случае процесс никогда надолго не затягивается: раз и готово, как правило. Что освобождает вам, не так ли, время для других занятий. Пока Уна принимает ванну, я частенько заполняю время походом в уборную. Разумеется, я вынужден иметь дело с устрашающим Жеребчиком — но послушайте, я не первый и не последний, в самом деле, кто понимает, что иногда такие вещи просто необходимо делать; иногда кто-то должен страдать ради своего искусства.

Когда Майк уходил, Уна сидела, подобрав ноги, на бежевой мокето-ледериновой софе и листала пожелтевшее «Женское царство». Она казалась вполне довольной, время от времени улыбалась некоторым до боли знакомым колкостям со старой записи «Итмы»[36] и неизбежно следующим за ними приглушенным взрывам веселья; позволительное отклонение, в конце концов рассудил Майк, — спрятать кассетный магнитофон за ажурной решеткой внутри выпуклого, эффектного корпуса давно покойного, но некогда величавого радиоприемника «Екко» (раздобыть лампы совершенно невозможно). На самом деле, эти старые кассеты — нет, послушайте, Майк вас надолго не задержит, он обещает, — когда-то они послужили неплохим источником дохода. Майк целыми днями, неделями рылся в самых потайных местах, какие только можно вообразить, искал забытые или чудные радиопередачи военных времен, потом очень дешево их размножил (нашел дядьку, который этим занимался) и привел в божеский вид для перепродажи. Ибо просто поразительно, хочет он вам сказать, как много нашлось любителей поностальгировать — всерьез, хоть и дилетантски: его размноженный на ротаторе каталог на пике продаж рассылался по трем сотням адресов с лишним (отчего-то Ноттингем оказался самым богатым и прибыльным рынком). А потом были репринты старых кулинарных книг военного времени — как измученной домохозяйке умудриться жалкой горсткой пищи накормить и насытить семью из четырех человек (и чтоб они при этом не переставали улыбаться). Все это невероятно хорошо продавалось, о да, — пока в дело не вмешались солидные парни. Внезапно появилось такое ощущение, будто все и каждый норовят хотя бы одной ногой хорошенько потоптаться в прошлом. «Би-би-си» словно в мгновение ока открыли свои несравненные архивы, думал Майк, и рынок наводнили кассеты и компакт-диски с записями абсолютно всего, что пережило полвека небрежения (коему не удалось все это полностью уничтожить). Переиздания кулинарных книг Маргарет Паттен одно время, не так уж давно, имели огромный успех; возможно, Майк ошибался, но он был почти уверен, что кто-то где-то даже дошел до того, что перепечатал небольшую брошюру за авторством Герт и Дейзи,[37] где в юмористической форме рассказывается о том, как соорудить что-нибудь приличное из скудных рационов. И все это в процветающие девяностые! (Кто бы мог поверить?) Сам Майк разрывался на части: он радовался, что может наконец прикупить так много хороших вещей (поскольку даже самый фанатичный пурист устает, знаете ли, от одних и тех же немногих речей Черчилля и редких песенок про синих птичек или соловьев, снова и снова). Но с другой стороны, это жестоко положило конец его собственному скромному пиратскому предприятию. Но — разве это не обычный ход вещей? Сперва поцелуй, затем пощечина: так чего жаловаться?

Майк натянул пеструю безрукавку поверх полосатой сине-белой рубашки без воротничка (одежда мертвеца, как однажды выразился Лукас, но, как обычно, в голосе его не было ни насмешки, ни злобы — по крайней мере, на слух Майка, — и в любом случае замечание было совершенно точным: Майк всегда полагал кройдонский филиал «Помощи престарелым» бесподобным источником по сей день пронафталиненных пятидесятишиллинговых полосатых костюмов, габардиновых плащей и мягких фетровых шляп, ранее принадлежавших свежепреставившимся покойникам). Уна как-то раз спросила его: мол, что ты сделаешь, если Лукас запретит всю эту нашу древнюю одежду? Ну, он не запретит, немедленно отвечал Майк; но если… да без вопросов: я выкину все. Нет, не выкину — верну благотворительным организациям. Уна кивнула на это, довольно медленно (она потягивала какао «Борнвилл», как помнилось Майку, — у нас есть фарфоровая кружка с ручкой в виде уха), а потом сказала, мол, ну хорошо — а если Лукас скажет тебе, что она ему просто не нравится? Что наше присутствие в этой одежде ему несколько неприятно? Да без вопросов, практически мгновенно отозвался Майк: я выкину все. Ладно, это все пока теории. Лукас в подобное никогда не вмешивается. Напротив: индивидуальность поощряется. Ну — в целом, как по-твоему? Посмотри вокруг.