Сидр для бедняков - Хелла Хассе

Блекер в замешательстве открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. Мир казался таким странным, таким непохожим ни на его спальню, ни на Галилейстраат, ни на Трулстракаде. Лежа на боку, он смотрел сквозь густой лес травинок.

Дядя Питер так ни разу и словом не обмолвился, что видел, как племянник спускал трусы, подумал Блекер, слушая крики маленьких футболистов. Он повернулся на спину и громко зевнул. Только лицо и плечи еще оставались в тени. В одиннадцать часов, когда он здесь улегся, тень была значительно длиннее, благодаря тополям за живой изгородью.

Он осторожно ощупал раскалившиеся на солнце брюки. Пальцы на ногах занемели. Блекер снял горячие ботинки и засунул в них носки. Поднявшись, он увидел, как набухли на ногах вены. Каждый шаг отдавался болью. Он плелся по парку, еще более вялый, чем до сна, и так зевал, что рот, казалось, вот-вот разорвется. Между игровой площадкой и детской фермой находился пруд — «лягушатник». Адри не пускала туда Петера: по ее словам, в непроточной воде кишат блохи и пиявки. Блекер сел на берег «лягушатника», закатал брюки и опустил ноги в воду. Мутное облако поднялось со дна и стало быстро расти, когда он поболтал ногами. Вода была теплая, но приятная. Должно быть, тут и впрямь полно всякой нечисти, подумал он, но мне этот прудик нравится, потому что Адри терпеть его не может. Улыбаясь, он взглянул туда, где скрывались под водой его ноги. Адри сейчас, наверное, чистит картошку. Петер заново строит дом из кубиков, который нечаянно сломала Марион. А что им еще делать? Пару раз, когда он хворал и лежал в постели, в доме целый день только и слышались грохот на кухне да детский рев. Разве можно в таких условиях спокойно лежать и поправляться. Но встать и выйти из дому тоже нельзя. В любой момент может нагрянуть проверка из больничной кассы.

Если в половине седьмого он не придет домой, Адри позвонит Тегелару, а тот и сам ничего не знает. Вполне возможно, что ей уже звонил встревоженный Крёйер и она весь день прождала его. И зачем это ему понадобилось так волновать жену? Он не чувствовал ни малейшего раскаяния и даже сам поражался собственному безразличию. В конце концов в конторе решат, что он рехнулся. Представляете, этот Блекер сбежал. Хуже того, он и домой не вернулся… Бедная жена! Уж нет ли у него любовницы, а? И как только этому типу такое в голову взбрело?

Как взбрело в голову? Блекер пожал плечами, пошлепал ногами по воде, чтобы стряхнуть прилипших насекомых, и встал на берег. На левой голени сидела блоха, он сбил ее ловким щелчком, вытер ноги сначала о траву, а потом досуха носками.

У выхода из парка он заметил колонку. Глоток холодной воды мне не повредит, подумал он, повернул кран и стал пить с такой жадностью, что чуть не захлебнулся.

Все его имущество было на нем. Да еще гульденов шесть мелочью и несколько спичек в карманах брюк. Вполне достаточно, чтобы доехать до Амстердама и купить пакетик жареной картошки. В портфеле у него лежали бутерброды с тминным и арахисовым сыром. Но портфель остался в лаборатории. Приятно было думать, что вот они лежат там и пропитываются характерным запахом, который распространяет в тепле полиэтиленовый пакетик. Амстердам. Он не отказывал себе в удовольствии как бы невзначай упомянуть, что родился в этом городе, а на вопрос, где именно, отвечал: «В южной части». Ведь для многих Де-Пейп пустой звук. Государственный музей им, конечно, известен, но где находится пивоваренный завод «Хейнекен», они не знают. Зато это известно всем жителям Де-Пейпа: ведь именно там они узнали вкус настоящего пива.

Мысль о пакетике картофеля с аппетитным желтым комочком майонеза заставила его ускорить шаг. Он спешил к вокзалу по Хуфкаде, главной гаагской магистрали, оазису забегаловок и автоматов.

До Лейдена Блекер сидел на откидном стуле у двери. Потом в вагон вошла толстуха и ухватилась за первый попавшийся поручень перед самым его носом. Он посмотрел на ее смятую в гармошку юбку и, заметив, что женщина нетерпеливо переминается с ноги на ногу, встал и любезным жестом предложил ей свое место. Усевшись, она облегченно вздохнула, вытащила из сумочки плитку шоколада, отломила четыре дольки и все сразу сунула в рот.

В вагоне становилось все теснее. Окна с обеих сторон были открыты, и легкий ветерок овевал потные лица. Пассажиры казались ему веселыми. Неужели от жары? А может быть, просто оттого, что ему самому было весело? Он дружелюбно кивнул девушке, которая с трудом пробиралась по тесному проходу из туалета. Она покраснела, потупилась и поспешно спряталась за спиной у юноши, с которым, видимо, вместе ехала. Блекер заметил их потом на переходе у Центрального вокзала.

В Амстердам он приехал в самые часы пик. Над Дамраком висело синее облако выхлопных газов, отчего температура воздуха словно поднялась еще выше. На улицах толпился народ. Особенно много было туристов, в первую очередь американцев, привлекавших внимание своей спортивной одеждой, необычными головными уборами и громкой речью.

На площади Дам Блекер купил у разносчика-итальянца мороженое, два клубничных шарика. Полизывая мороженое, он свернул на менее оживленную Рокин. У Мтонта беспрерывный поток пешеходов катился через улицу, почти не поредев, когда светофор переключился на красный.

Блекер шел к Датье Кипиерс, племяннице матери. Все считали Датье чокнутой, но тем не менее в детстве его охотно отпускали к ней, потому что она любила его и разрешала делать и говорить, что вздумается. Датье было уже сорок, когда она вдруг забеременела, но от кого, так никому и не сказала. Его мать отдавала ей детские вещи, подкармливала апельсинами для укрепления здоровья. Но Датье как воды в рот набрала. «Кто же все-таки это мог быть, Барт?» — спросила как-то мать у отца. «Разносчик», — сострил отец. Гадать было бесполезно, так как никто и никогда не видел Датье с мужчиной. Ребенок родился рыжим, и мать Блекера сказала, даже, мол, лучше, что это девочка. Сейчас Маритье, наверно, лет двадцать.

— You have fifty cents for me?[32] — спросил Блекера немец-хиппи у кондитерской Квеккебома.

— Нет. Sorry[33], — ответил Блекер, показав парню пустые руки. Ему самому не купить даже огрызка от тех яблок, которые он видел по пути на весах.

Датье Кипперс жила напротив Аквариума. Здесь она родилась, потом уехала и вернулась только через несколько лет, когда ее отец сломал бедро. Восемь лет он не вставал с постели, и все восемь лет Датье одна ухаживала за ним, потому что других помощников не нашлось. Отец лежал у окна второго этажа. На высокой кровати, чтобы видеть зоопарк Артис. Дверь в его комнату держали открытой, чтобы Датье, ночевавшая внизу, всегда могла услышать, если он позовет ее. Вскоре после его смерти хозяин дома решил сделать в нижнем этаже магазин и распорядился прорубить для Датье дверь с лестницы соседей. Эта наглость так подействовала на нее, что она стала разговаривать сама с собой, наверно, потому, что жаловаться ей было некому.

Блекер позвонил, посмотрел вверх и немного погодя увидел ее отражение в приоконном зеркальце — «шпиончике». Он помахал ей и заметил, как любопытство — кто бы это мог быть? — сменяется удивлением. Датье улыбнулась и исчезла из виду. Открывая дверь, Блекер услышал, как она приговаривала на верху лестницы:

— Вилли, мальчик мой, иди скорей сюда. Нет, надо же как мило. Просто взял и зашел к своей старой тетке. Мальчик мой, Вилли.

— Здравствуй, Датье! — крикнул он.

Когда Блекер поднялся наверх, Датье обняла его и поцеловала в галстук, так как выше дотянуться не могла. От ее платья пахло прогорклым маслом.

Она отворила дверь в комнату и пропустила его вперед.

— Вот здесь теперь и живу. Вторую половину сдаю, как видишь.

Блекер окинул взглядом тесную душную каморку и сел на стул, куда Датье только что положила для него взбитую подушку.

Она подошла к фисгармонии, на которой ее отец когда-то играл псалмы, и показала на батарею пузырьков с пилюлями.

— Все это я должна принимать. Вот эти от желчного пузыря, эти — от ревматизма, у меня ведь и ревматизм. А вот эти от нервов — они у меня всегда были, ха-ха-ха. На прошлой неделе еще и витамины прописали. Тогда у меня целый день кружилась голова. «Уж не смерть ли пришла? Что со мной такое?» — спрашивала я себя. Я только что поела. А ты ел, мальчик? У меня осталась морковка. Мне ведь почти ничего нельзя. И конечно, все без соли из-за камней.

— Ты не выглядишь больной, Датье, — ласково сказал Блекер.

— И все ж я больна, — уверяла тетка. — Правда, сейчас мне немного лучше.

Она убрала со стола баночку яблочного мусса и пачку сухарей.

— У соседки наверху, у немки Ритье, может быть, помнишь ее, у нее был рак. Я всегда повторяю: как хорошо, что у меня его нет. Бедняжка ужасно страдала. Ох-ох-ох… Посиди здесь, Вилли, я принесу с кухни тарелку.