Ленинградский фронт - Лев Лурье

Когда под Ленинград переправилась тяжелая немецкая артиллерия, Говоров усилил артиллерийскую разведку, выдвинул свои орудия на передовую и построил для них укрытия. Он полностью поменял тактику контрбатарейной борьбы.

Как только начинался обстрел Ленинграда, наши контрбатарейные подразделения открывали огонь по штабам, тылам противника, по железнодорожным узлам и прочим важным объектам. Это вынуждало немецкую артиллерию переносить огонь на позиции наших контрбатарейных частей. При методе вызова огня на себя наши контрбатарейщики должны были нести огромные потери, но этого не случилось, потому что орудия были тщательно укрыты инженерными сооружениями.

Уже летом 1942-го Ленинград успешно противостоял немецкой артиллерии. 9 августа система контрбатарейной борьбы прошла необычную проверку. В Ленинградской филармонии исполняли 7-ю симфонию Шостаковича. Из осажденного города концерт транслировали по радио. Его слышали немцы. Но ничего не могли поделать.

На протяжении всего концерта работала контрбатарейная артиллерия. Было высчитано, что на исполнение симфонии с антрактом потребуется 1 час 20 минут, плюс 30 минут на то, чтобы доехать до филармонии, плюс 30 минут на то, чтоб от филармонии разъехаться по домам. И ровно 2 часа 20 минут все стволы контрбатарейной артиллерии Ленинградского фронта вели огонь по противнику. Ни одно немецкое орудие не выстрелило по городу.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Морозов Михаил

Немец подвез под Питер крупную артиллерию из Германии. Стал обстреливать нас 13-дюймовыми снарядами. У нас, на линкоре «Марат», снаряды 12 дюймов, а у них — 13. Один раз попал такой снаряд в наш «Марат». Пробил все сопротивление и в среднем турбинном отделении прошел над головой Юры Чупруна, да так близко, что ему волосы сожгло — спалило подчистую. Снаряд прошел через переборку в правый холодильник, а там не взорвался, а просто раскололся. После этого командование сразу приняло решение: везти облицовочные гранитные плиты со стенок и покрывать ими всю палубу на линкоре. Снаряды падали и на этих гранитных плитах разрывались, а палубу не пробивали.

Хомивко Иван

Пока не очистили Финский залив от мин, большие корабли в море не выходили. В феврале 1942 года я попал на эскадренный миноносец «Сторожевой», который стоял на позиции и обстреливал немецкую передовую. Мы били по районам Пушкина и Колпина. Наши корректировщики находились на передовых позициях в окопах. Предельная дистанция для наших «стотридцаток» — 28 километров, а уж орудия линкоров и на 37 километров доставали. На корабле бытовые условия неплохие, есть отопление кубриков, хотя, с другой стороны, в «Сторожевой» было 3 прямых попадания.

Устиновский Юрий

На Ленинградский фронт я попал в июне 1943 года сразу после выпуска из училища, в 30-ю воздушную армию. Я был назначен в 140-й бомбардировочный авиационный полк[27], который базировался на аэродроме Плеханово, под Волховом. Этот полк переформировали после Сталинграда. На аэродроме Плеханово началась моя служба на самолетах П-2.

Все знают, что блокированный Ленинград и фронт подвергались жесточайшим авиационным бомбардировкам и обстрелу из дальнобойных орудий. Наши самолеты П-2 летали на подавление дальнобойных батарей. Летали в район Мги, Синявино. Потом, когда перебазировались на аэродром в Левашово, летали в Финляндию, опять-таки во Мгу, на Ораниенбаумский пятачок и еще много куда.

Устиновский Юрий

Саксин Иван

В 1942 году на южном фронте пришлось сдать город Ростов-на-Дону, и еще два небольших городка около Ростова. Сталин издал приказ № 227, которым вводились заградительные отряды и штрафные батальоны. Приказ был очень жестокий.

Однажды, я как раз дежурил на бронепоезде, прибежал рассыльный, сказал построить весь личный состав на улице, против штабного вагона. Люди вышли на построение. Доложили командиру. Вышли из штабного вагона командир Фостиропуло Матвей Григорьевич (грек по национальности) и его помощник младший политрук Татарский. Скомандовали «смирно». Командир берет в руки приказ и начинает читать. Прочитал — мертвая тишина стоит. Берет приказ комиссар и говорит примерно следующее: «То, что вы сейчас услышали, каждый должен пропустить через свое сердце. Это не только приказ войскам южного фронта, которые сдали город немцам, но и всем нам. В приказе сказано: ни шагу назад. Так вот, чтобы он лучше дошел до каждого из вас, я прочитаю его вторично». За всю мою службу это был первый случай, чтобы приказ читали дважды: командир и комиссар.

Шуркин Сергей

Мы были зачислены в 142-ю Краснознаменную стрелковую дивизию[28]. Я попал в 588-й полк. Командир 142-й дивизии сформировал батальон с целью обеспечить резервы. В 1942 году, после приказа Сталина № 227, наш батальон переформировали в 10-й заградотряд 23-й армии. Ввиду спокойной обстановки на этом участке фронта, мы занимались в основном боевой подготовкой, нас готовили как сержантов войсковых частей.

Я со многими беседовал: и с солдатами, и с офицерами, — и не слышал, чтобы расстреливали солдат, которые отходили. Такого я не знаю. Солдата надо остановить, дать ему успокоиться и снова занять свое место, показать: ложись здесь, жди противника, стреляй, отражай атаку. Наша основная цель была — остановить отступающих, а не расправиться с ними. Заградотряды так же вливались в линию обороны, отражали атаки немцев. Кстати, заградотряды были и у немцев, не только у нас. Штрафные батальоны тоже у немцев были. Может быть в какие-то моменты, когда обстановка осложнялась, и применялось оружие, но не в массовом порядке. Может быть, отдельных личностей, тех, которые шумели или паниковали, расстреливали, но в бою паника — это самое страшное. Если паника начнется, то совладать с ней тяжело.

Вот я приведу пример паники в нашем батальоне. Как-то мы расположились отдохнуть, сели на опушке, и вдруг выбегает солдат из леса и кричит: «Немцы, финны, немцы, финны!» Мы сразу как-то все опешили, всполошились, начали собираться, бежать. А у нас был пулеметчик, Саша Иванов. Он установил пулемет и очередью срезал этого провокатора. Затем скомандовал: «К бою!» Мы приняли боевой порядок и начали бой уже самым организованным образом. Поэтому говорить однозначно, что заградотряд или заградбатальон — это такие свирепые энкавэдэшники, я считаю, неправильно.

С начала июля 1942-го в Ставке Верховного командования разрабатывался план операции по прорыву блокады Ленинграда южнее Ладожского озера — в районе Синявино. На этом участке Ленинградский и Волховский фронты разделяло всего 16 километров.

Синявинские высоты — небольшая возвышенность, всего 57 метров. Но отсюда местность просматривается больше чем на 2 километра. Это давало возможность артиллерии поражать любые цели с большой дистанции. Кто владел высотами, тот был царем и Богом на этой земле. С сентября 1941-го здесь хозяйничали гитлеровцы. За 11 месяцев они построили оборонительные позиции, где на каждый километр приходилось до 30 огневых точек и 50 блиндажей, врытых в землю на глубину 6–7 метров. Обычными снарядами их было не взять. Передний край прикрывали минные поля и искусственные заграждения.

Немцы придумали оригинальный способ строительства искусственных заграждений. В землю вбивали два ряда кольев и стягивали их проволокой. Пространство между рядами заполняли мокрой землей и бревнами. Получался забор высотой и толщиной 2–3 метра. Причем землю, которую засыпали внутрь, брали со стороны противника и, таким образом, перед самим укреплением образовывался еще и глубокий ров, который быстро заполнялся болотной водой. В заборе делали огневые точки с бойницами.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Галибин Константин

Я брал Синявинские высоты. Это была сложнейшая операция. Немцы видели нас, контролировали все наши действия. У них были фашинники, вроде заборов сделаны, и они могли перемещаться внутри своих подразделений. А наши находились перед ними в болоте, как на ладони. Вот в чем была сложность.

Самохвалова Татьяна

На Волховском фронте было страшно даже оборону держать. Зимой морозы, весной вода, мох, болото. В землянке — всегда вода. Если солдаты делали нары и ложились отдохнуть, то обязательно двое в это время вычерпывали воду. Вот таков был Волховский фронт. А зимой все промерзало так, что негде было отогреться. Каждому солдату выдавали банки со спиртом и воском, чтобы вскипятить себе чай и обогреться, да и руки можно было согреть. Эти банки прозвали «жми-дави». Были и смешные случаи. Я перед боем проверяла, чтобы подворотнички у всех ребят были пришиты. Я им говорила: «В плен попадем, так немцы должны знать, что вы чистюли, у вас подворотнички даже есть». Потом стали солдаты ко мне приходить и просить: «Татьянка, дай бинтик широкий». А я думаю: зачем это им бинт, ведь я вчера давала на подворотнички. А потом выяснилось: они, оказывается, узнали, что в этих банках есть спирт. Брали мой широкий бинт, вытаскивали воск и над кружкой выжимали. Клали туда немножко соли, чтоб все остатки выжимались. И пили спирт. Вот так и грелись. А что делать? Уже после войны я часто слышала, что на фронте много давали водки. Это все чепуха. Водку давали у нас на Волховском фронте только в 25 градусов мороза: по 100 граммов, один раз в день. На 5 человек пол-литра приносили во взвод. Если 12 человек, значит, давали 2 бутылки на сутки, для того, чтобы солдаты не замерзли, потому что было очень холодно. Спали ведь многие просто в траншеях. Что сумеют найти, то и стелили на землю, на снег. Стелили в основном ветки еловые. Иногда и полушубок к земле примерзал, и шапка, и даже волосы. Вот такие условия были на Волховском фронте.