Рассказы о животных - Сергей Солоух

Остановился, еще раз изумился тому, что не въехал в мертвый зад чужой машины, распахнул дверь, выпрыгнул, выпрямился и увидел чертово месиво в холодной дымке, в белесой пелене мутного дня.

Фура на встречной упала набок и сошлась, скользя плашмя на полосе Игоря, лоб в лоб с «газелью». Потом, уже днем, все тщательно промерившие гаи сказали, что виновата была беленькая «Альмера» ударившая после обгона «газели» фуру в ведущие колеса. Сейчас же в тумане оврага угадывалась только тень неизвестной легковушки со смятой крышей, полузасыпанной каким-то коробочным товаром, прыснувшим из распоровшегося тента длинномера. Багровый «логан» с чистой теперь крышей, так лихо сделавший самого Игоря пару минут назад, заехал со всей дури под угол кузова криво после удара осадившейся «газели» и замер, прямо, ровно на вертеле заднего моста, оставив Игорю то, что и требовалось, то, что только и можно было пожелать – пару-другую метров свободной обочины, до свесившейся на нее, буквально, как белая папаха лихого воина, кабины несчастной полуторки.

Наверное, там были трупы, там были раненые, наверное, надо было бежать в эту кучу, еще горячую от превращения движения в одномоментное крученье, сжатие и разрыв, надо было, ему, каким-то чудом живому и невредимому, но Игорь только отпрянул, отшатнулся, потому что из подлой, дышащей, шевелящейся белой мглы на него надвигалась темная, неверная фигура. Огибая бок безнадежно искуроченной «газели», навстречу шел безумец с канистрой в руке. Второй, свободной, он толкал широкую шину, с хрустом, восьмерками катившуюся по придорожным камешкам. Вся правая сторона лица этого все четче и четче сквозь туман проявлявшегося человека была мокрым куском свежего мяса, а на груди мягкой серой олимпийки дымились бурые живые пятна крови…

– Подожги, – приказал незнакомец, тяжело оседая у ног Игоря, в изнеможении сдавая пост, – подожги…

– Что? – с недоуменьем спросил Игорь. – Там же люди…

– Я и говорю, люди, – устало подтвердил сидящий на земле. – Едут любители… не видят ни хера…

И завалился на бок, упал, даже и не пытаясь как-то рукою защититься, просто воткнулся чистой, нетронутой стороной лица в острые камешки. И тут до Игоря дошло. Ну да, конечно же, не видят ни хера… едут…

И его охватил ужас, дикий, панический страх того, что прямо сейчас из мятной, душащей, струящейся и вьющейся вокруг него пелены на полном бешеном ходу что-то чудовищное вылетит, слепое, безразмерное и разом снесет с дороги, воткнет, впечатает, размажет его же собственным несчастным «лансером» о красное, убитое «рено» или «газель»…

Теряя голову, Игорь схватил упавшую канистру, выдернул зажигалку из полуразжатой грязной ладони и волоком попер тяжелый запасной скат фуры по скользкой, неверной дороге. И только упав сейчас же от непосильного, нечеловеческого упражнения, свалившись прямо на асфальт и онемев, буквально захлебнувшись жутью теперь, как показалось, уже неминуемого и неизбежного наезда на лежачего… пришел в себя…

«Катить, только катить, как это делал тот… тертый водила, мужик, кержак… Скорей, скорей, двадцать, тридцать, сорок метров, достаточно, вполне… На разделительную, для всех, встречных, попутных… без разбора…. на белый пунктир… Вот так… Сейчас… Как зажигать этой пластмасской… Что нажимать…»

Прозрачная жидкость выплескивалась из горловины канистры на резину толчками, словно несвернувшаяся арктическая кровь… Пламя рванулось во все стороны как дикий выдох всей Африки… Игорю опалило ладони и лицо, и вспыхнул рукав куртки… Мгновенным резким инстинктивным движением он сбил огонь о собственную штанину, и это было последнее, на что оказалось способно тело, по крайней мере его правая половина… Все мышцы от плеча до поясницы скрутило и свело… И Игорь опустился, сел на асфальт, точно так же, как полминуты тому назад водитель фуры… Но только не упал лицом на серую, чуть серебрившуюся ленту, а извиваясь, дергаясь всей костно-мышечной системой, вдруг отключившейся, заевшей, отполз… Мучительными, жалкими рывками стащил себя с проезжей полосы на колкий, острый как зубы гравий обочины…

Потом ему много раз говорили спасибо… Все те, кто благодаря желтому огню и черному дыму не въехал в страшную, в тумане нагроможденную до неба гору железа. Остановились вовремя. Затормозили. Игорь кивал, что-то в ответ бормотал, а сам все не мог отвести глаза от накрытого брезентом тела дальнобойщика. Отпавшего, душу отдавшего у его ног. Смотрел и все хотел понять, был ли он в жизни счастлив, этот ни секунды не размышлявший, не думавший, что надо, водитель фуры. Во всяком случае, определенно, смерть его была легка. Легка, быстра и безболезненна…

А вот ему, Игорю, тугодуму, все медленно и трудно решающему, понимающему, такое легко и просто уж точно впереди не светит.

Алку брали обратно в ее фальшивое высшее учебное заведение, но только лаборанткой. Сидя на кухне и грея красные после улицы пальцы кружкой горячего чая, она говорила:

– По большей части работа та же самая, только платить будут в два раза меньше…

Игорь смотрел на ее молочно-серое лицо, с давно уже привычной парой внезапно проступающих румяных полумесяцев, от центра лба, через глазные впадины, по скулам к подбородку, и думал: «Дело, конечно, не в деньгах…»

В этом южносибирском филиале якобы московского экономико-правового псевдоуниверситета ей давали читать лекции. То, что не позволялось ни ассистенту, ни даже преподавателю без степени в нормальном Политехе, тут в виде исключения или особой милости ей разрешалось. И было счастьем, будило вдохновение, сценическое, родное Алкино. По крайней мере, в начале каждого семестра:

– Ты представляешь, явился сегодня этот тип, который весь месяц не ходил, в чем дело, спрашиваю, да мне не надо, отвечает, способности имею уникальные, другим, де, не чета…

– Точно?

– Совершенно.

– Ну идите, – говорю, – сюда, поднимайтесь к кафедре.

– Зачем?

– Продемонстрируете свою неповторимость.

– Как?

– Самым буквальным образом. Ногу, пожалуйста, поднимите… да-да, любую… можно и правую, конечно, можно… очень хорошо… отлично… а теперь вторую… нет, нет, не так… правую держим, держим, не опускаем… а левую подтягиваем к ней, ап, чтобы параллельно… Как так не получается? Ах, упадете… удивительно! Вот так вот раз – и на пол, если обе сразу… как все, выходит, вы устроены, мил человек, значит учиться тоже следует, как все…

– И что? Сидел потом на первой парте и конспектировал?

– Как миленький!

Потом, конечно, настроение меняло знак. С первыми контрольными, зачетами:

– Такая, знаешь, активная была, глаза горят, вечно вопросы задает… А тут простое дело, многомерные массивы, вы, что, не помните, какой пример, наглядный, повседневный, я приводила вам на лекции… Картонные контейнеры, лоточки для яиц…

Набычилась. Молчит.

– В чем дело? – спрашиваю.

Потупилась, надулась и вдруг выдавливает из себя:

– Я это слово не произношу.

– Какое слово? Яйца, что ли?

– Да, – отвечает. Тихо-тихо. Бог мой, какая дура.

– А есть – едите?

И все равно это была искра, педагогический дивертисмент, который Алку бодрил, держал. Заменял ей на месяц, два, полгода спирт. Перематывал ленту их жизни к несмятой, нерваной, чудесной цветной середине.

– А помнишь, как шли однажды, разувшись, по мху болотца вдоль Улугчула? Что-то сырое, теплое, играет под ногами, как будто бы под нами вдруг оказалась обнаженная полоска земного тела… Пузцо безо всякой одежды, без брони… и мы идем по нему живому, мягкому, босые…

– Ага, пух-чавк, пух-чавк… только, ты знаешь, это было не брюхо, а задница… пастозная задница, по щиколотку нога уходит в мякоть, пружинит, но никогда не тонет, толстая шкура…

– Толстая, думаешь…

– Да, у земли она очень толстая, даже когда голая… Не то, что у людей… А еще я думаю, что это не Улугчул был вовсе, а Малый Хунухузух… И знаешь почему? Потому что в Хунухузухе мы всегда набирали дикий лук… И в тот раз его набрали, много, как две жадины, и он пах… Прямо таки дышал на меня из рюкзака, из-за спины, пух – дунет, чавк – выдохнет…

Запах дикого лука. Сосновой хвои, озерной воды… Сколько других запахов Игорь узнал с тех пор. Когда дунет, вдохнет или выдохнет его Алка, его некогда легкая, быстрая, неугомонная, как бабочка или стрекоза, жена. Как может пахнуть или выглядеть она, Алка Гиматтинова, на втором месяце запоя…

Но сейчас она ничего. Ничего. Только вот слабенькая, после всего едва живая. Сидит и греет тонкие пальцы теплым фарфором кружки с чаем.

– А еще она мне сказала, что время покажет…

– Что покажет?

– Ну, можно ли мне опять что-нибудь дать, кроме практических занятий и, соответственно, другой ставки…