Кто-то в моей могиле - Маргарет Миллар

Она проводила его до двери, прижавшись к его руке:

— Помни, что ты обещал, Стэн. Ты не будешь пить и не станешь бедокурить.

— Конечно.

— Как бы мне хотелось поехать с тобой.

— В следующий раз.

Перед тем как открыть дверь, он поцеловал ее. Филдинг поступил так из-за старушки соседки напротив, мисс Виттенберг. Старая леди держала дверь квартиры широко распахнутой весь день. Она сидела почти в самом дверном проеме, надев очки и положив на колени газету. Иногда она молча читала газету, иногда довольно громко разговаривала, адресуя свои комментарии младшей сестре, умершей год назад.

— Вот и они, Розмари, — проговорила мисс Виттенберг с сильным акцентом, выдававшим в ней уроженку Новой Англии. — Похоже, она провожает его на улицу. Скатертью дорога — вот что я скажу. Я рада, что ты согласна. Ты заметила, в каком ужасном состоянии он опять оставил ванную? Вся эта сырость. Всюду лужи. Розмари, ты меня поражаешь. Твое замечание вульгарно. Папочка перевернулся бы в могиле, если бы услышал, что сейчас слетело с твоих губ.

— Возвращайся в квартиру и запри за собой дверь, — сказал Филдинг Мюриэл. — И не оставляй ее открытой.

— Хорошо.

— И не беспокойся обо мне. Я вернусь домой завтра вечером, в крайнем случае в понедельник.

— Шепот, — заметила мисс Виттенберг, — свидетельство плохого воспитания.

— Стэн, пожалуйста, береги себя.

— Конечно, конечно. Я обещаю.

— Ты меня любишь?

— Ты же знаешь, что люблю, Мюриэл.

— Шепот, продолжала мисс Виттенберг, — это не только свидетельство плохого воспитания. Но я слышала от одного очень влиятельного человека, что скоро его объявят вне закона во всех штатах к западу от Миссисипи. И наказания, как я поняла, будут очень суровыми.

— До свиданья, Розмари. До свиданья, мисс Виттенберг, — громко произнес Филдинг.

— Не обращай внимания, Розмари. Какая наглость! Этот человек смеет обращаться к тебе по имени. В следующий раз он попытается… я вся дрожу от одной мысли об этом! — Она тоже повысила голос и сказала: — Хорошее воспитание вынуждает меня ответить на ваше приветствие, мистер Шептун, но я делаю это с огромной неохотой. Всего доброго.

— О Господи! — пробормотал Филдинг и захохотал.

Мюриэл тоже засмеялась, а мисс Виттенберг описала Розмари новый закон, который вот-вот вступит в действие в семнадцати штатах и запретит смех, шутки и внебрачные связи.

— Не оставляй дверь открытой, Мюриэл.

— Она всего-навсего безобидная старушка.

— Безобидных старушек просто не существует в природе.

— Подожди, Стэн. Ты забыл зубную щетку.

— Куплю в Сан-Феличе. До свиданья, любимая.

— До свиданья, Стэн. Удачи.

После того как он ушел, Мюриэл заперла дверь, встала у окна и тихо проплакала пять минут, слезами облегчив измученную душу. Затем, с покрасневшими глазами, но успокоившаяся, она вытащила из-под кровати потертый, обтянутый недубленой кожей чемодан Филдинга.

11. Воспоминания душат меня, я едва могу дышать

Сложенное из необожженного кирпича здание окружной клиники располагалось чуть в стороне от Стейт-стрит, почти в самом центре города. Огромное количество клиентов Пинаты побывало за ее дубовыми дверями, и за многие годы знакомства Пината довольно хорошо узнал директора клиники Чарлза Олстона. Олстон по своей профессии не был ни врачом, ни работником сферы социальной помощи. Когда-то он работал в страховой компании, а овдовев, посвятил большую часть своего времени решению чужих проблем и забот. Для того чтобы клиника продолжала функционировать, он уговаривал медиков и немедиков оказать ему помощь, выбивал деньги из чиновников города и округа, терроризировал местную газету требованиями бесплатно публиковать его объявления, выступал на заседаниях женских клубов и политических митингах, церковных собраниях, обращался за помощью ко всевозможным ложам и организациям.

Если какая-то группа людей нуждалась в докладчике, вне зависимости от того, где и когда это происходило, там немедленно обнаруживался Олстон, просвещающий слушателей, с пулеметной скоростью обрушивая на них статистические данные. Скорость, с которой он выдавал цифры, играла весьма важную роль в его риторике: аудитория не успевала прислушаться к фактам и цифрам, что было для Олстона весьма желательно, поскольку довольно часто он потчевал ее статистикой собственного изобретения. Он не испытывал особых сомнений по поводу правомерности этого приема, полагая, что он составляет юридически обоснованную сторону в его войне против невежества. «Знаете ли вы, — вопрошал он, устремляя палец к небесам, — один из семи ничего не подозревающих, невинных людей, вроде вас, обязательно проведет какое-то время в клинике для душевнобольных». Если подобное заявление оставляло аудиторию спокойной и равнодушной, он менял соотношение на «один из пяти», а то и «один из трех». «Предотвращение — вот наше спасение. Предотвращение. Мы в нашей клинике не в состоянии решить проблемы каждого. Мы надеемся на то, что сможем не дать этим проблемам стать действительно серьезными».

Ровно в полдень в субботу Олстон повесил на дубовые двери табличку «Закрыто» и закрыл клинику на выходные. Неделя была напряженной, но она дала свои плоды. «Демократическая лига» и «Ветераны иностранных войн» пожертвовали на новую пристройку для детских палат, местное отделение профсоюза штукатуров и цементников предложило свои услуги. «Монитор-пресс» запланировала цикл статей о клинике и предложила премию за лучший очерк под названием «Капля предосторожности».

Не успел Олстон закрыть засов, как кто-то начал колотить в дверь. Такое частенько случалось, когда клиника закрывалась на ночь или на выходные. В своих самых смелых мечтаниях Олстон представлял, что когда-нибудь денег и персонала окажется наконец достаточно и они будут открыты круглосуточно, как настоящая больница, или по крайней мере не станут закрываться на воскресенье. Воскресенье — плохой день для тех, кто боится.

— Мы закончили, — крикнул Олстон из-за дверей. — Если вам необходима срочная помощь, позвоните доктору Меркадо по телефону 53698. Вы поняли?

Пината ничего не ответил. Он просто ждал, прекрасно зная, что Олстон сейчас отопрет, поскольку у него не хватало сил оставить без помощи нуждающегося в ней.

— Доктор Меркадо, телефон 53698, если вам нужна помощь. Какого черта? — спросил Олстон и распахнул двери. — Если вам нужна… А, это ты, Стив.

— Привет, Чарли. Извини, что побеспокоил.

— Ищешь кого-то из своих клиентов?

— Мне нужна кое-какая информация.

— Мои цены меняются в зависимости от времени суток, — пошутил Олстон. — А может, мне лучше сказать, что я беру денежными вкладами на детскую пристройку? Чеки тоже сгодятся, при условии, что их оплатят. Входи.

Пината прошел за ним в кабинет, крохотную комнату с высоким потолком, выкрашенную в ярко-розовый цвет. Розовая краска была одной из собственных идей Олстона, который полагал, что людям, видевшим в жизни слишком много черного, необходим веселый яркий цвет.

— Садись, — предложил Олстон. — Как дела?

— Если я отвечу, что хорошо, ты сразу примешься вытягивать из меня деньги.

— Платить все равно придется. Во внеурочное время я беру в полтора раза больше.

Несмотря на шутливый тон собеседника, Пината знал, что говорит он вполне серьезно.

— Ладно. Это меня устраивает. Как насчет десяти долларов?

— Пятнадцать больше украсит мою бухгалтерию.

— Твою несомненно, мою — нет.

— Хорошо. Не буду спорить. Но хотел бы напомнить, что один человек из пяти обязательно…

— Я уже слышал это на прошлой неделе в клубе.

Лицо Олстона просветлело:

— Это была великолепная встреча. Как? Я терпеть не могу пугать наших парней таким образом, но, если только при помощи страха их можно заставить раскошелиться, мы их обеспечим на полную катушку.

— Сегодня, — заметил Пината, — ты напугал меня всего на десять долларов.

— Возможно, у меня лучше получится в следующий раз. Поверь, я попробую.

— Верю.

— Итак, как же зовут твою проблему?

— Хуанита Гарсиа.

— Господи! — тяжело вздохнул Олстон. — Она что, снова в городе?

— У меня есть основания так думать.

— Ты ее знаешь, да?

— Лично — нет.

— Можешь считать, что тебе крупно повезло. Мы, как правило, не используем термин «неисправимый», но я был готов пустить его в ход, когда дело коснулось Хуаниты. Вот он, случай, когда капля предубеждения могла стоить больше цистерны последующих лекарств. Если бы мы встретились с ней первый раз, когда она была еще ребенком и симптомы нервного расстройства только-только проявились, — что ж, возможно, мы могли бы еще что-то предпринять. Хотя трудно сказать, сработали ли бы наши меры. Когда дело касается Хуаниты, предсказывать что-либо невозможно. Первый раз она оказалась у нас по постановлению суда для малолетних правонарушителей. Ей было шестнадцать, в разводе с одним и на восьмом месяце беременности от другого. Из-за ее состояния мы были вынуждены обращаться с ней нежно и ласково. Думаю, что именно тогда она все поняла.