Связанные честью - Кора Рейли

бы были сестры и брат, даже в какой-то степени мать и люди вроде Валентины. В нашем мире женщинам прощалась слабость.

Взгляд Луки был напряженным. Может, это тот самый момент, когда он решает, что не стоило рисковать и возьмет меня? Но когда его взгляд наконец остановился на моем лице, тьма отступила.

– А что насчет Маттео?

– Я доверяю Маттео. Но он импульсивен. Он может погибнуть, пытаясь защитить меня.

Было странно говорить с Лукой, с моим мужем, вот так, почти как если бы мы сто лет друг друга знали.

– Никто во мне не усомнится, – сказала я. – Я дам им то, что они хотят.

Лука сел, и мой взгляд притянула его татуировка над сердцем, затем мышцы на груди и животе. Наши глаза встретились. Мои щеки горели!

– Когда придут гарпии, тебе следует надеть нечто посущественнее, чем это жалкое подобие ночнушки. Не хочу, чтобы они видели твое тело, особенно бедра. Пускай гадают, оставил ли я на тебе отметины, – произнес он и усмехнулся. – Но мы не можем скрыть от них твое лицо.

Он наклонился ко мне, протягивая руку к лицу. Я зажмурилась и вздрогнула.

– Ты уже во второй раз думаешь, что я собираюсь тебя ударить, – выдавил он тихо.

Я распахнула глаза.

– Я подумала, ты сказал… – Я запнулась.

– Что? Что все ожидают увидеть на твоем лице синяки после ночи со мной? Я не бью женщин.

Я вспомнила, как он остановил моего отца, когда тот пытался меня ударить. Он никогда не поднимал на меня руку. Для меня не секрет, что многие мужчины чикагского синдиката следовали странному своду правил. Ты не мог ударить человека в спину, но мог таким образом перерезать ему горло, например. Непонятно, чем одно лучше другого. У Луки, похоже, были собственные правила. Раздавить чье-то горло голыми руками было приемлемо, ударить свою жену – нет.

– Разве смогу я поверить, что ты способна всех убедить, будто мы консумировали брак, если продолжаешь шарахаться от каждого моего прикосновения?

– Поверь, дерганье убедит всех еще больше. Если бы ты взял свое, шарахаться от прикосновений я бы не перестала. Чем сильнее я вздрагиваю, тем больше они убеждаются в том, какой ты монстр.

Лука усмехнулся.

– Думаю, ты можешь знать об игре во власть больше, чем я ожидал.

Я пожала плечами.

– Мой отец – консильери.

Он наклонил голову в знак признания, поднял руку и обхватил мое лицо.

– Я хотел сказать, что твое лицо не выглядит так, будто тебя целовали.

Я выпучила глаза.

– Я никогда…

Но, конечно, он это уже знал.

Наши губы столкнулись, я ладонями уперлась в его грудь, но не оттолкнула. Его язык дразнил мой рот, требуя, чтобы я разомкнула губы. Я сдалась и нерешительно коснулась его языка своим. Не зная, что делать, я посмотрела на Луку широко открытыми глазами, но он взял на себя инициативу, пока языком и губами исследовал мой рот. Казалось странным позволять себе такого рода близость, но это не было неприятно. Я потеряла счет времени, он целовал требовательно и властно, держа теплую руку на моей щеке. Щетина, которая терлась о мою кожу, и губы вызывала не беспокойство, а дрожь. Когда он прижался ко мне, я почувствовала его сдерживаемое напряжение. Наконец Лука отстранился, его глаза потемнели от возбуждения, а меня затрясло не только от страха.

Послышался настойчивый стук, Лука спустил ноги с кровати и встал. Я шумно вдохнула при виде выпуклости в его трусах. Он ухмыльнулся.

– У мужика должен быть стояк, когда он просыпается утром рядом со своей женой, тебе так не кажется? Они хотят шоу, они его получат. – Он кивнул в сторону ванной. – Иди и возьми халат.

Быстро выскочив из кровати с испачканной простыней, я поспешила в ванную, где подобрала с пола остатки брошенного там вчера ночью корсета и поверх ночнушки надела длинный белый атласный халат.

Выйдя из ванной, я проследила за тем, как Лука надевает на голую грудь кобуру с пистолетом и ножом, еще один ремешок с более длинным охотничьим ножом на предплечье, прикрывая маленький порез, и поправляет свой стояк, чтобы тот стал еще очевиднее.

Щеки пылали, я прошла в комнату и кинула корсет рядом с разрезанным свадебным платьем. Лука – с его высоким ростом, мышцами и кобурой – представлял собой великолепное зрелище, не говоря уже о выпуклости в трусах. Меня одолело любопытство. Как он выглядит без них?

Я оперлась о стену у окна и, обхватив себя руками, внезапно забеспокоилась: вдруг кто-то догадается, что Лука со мной не спал? Все они замужние женщины. Смогут они заметить, что что-то не так?

Когда он широко распахнул дверь, представ перед собравшимися женщинами во всей своей полуобнаженной красе, я поежилась. Послышались вздохи, хихиканье и даже несколько еле слышных слов на итальянском. Это могли быть молитвы или проклятья, но произнесено все это было слишком быстро и тихо, чтобы я могла разобрать. Я едва не фыркнула.

– Мы пришли собрать простыни, – произнесла мачеха Луки, плохо скрывая ликование.

Лука отступил, открывая дверь шире. Вошли сразу несколько женщин. Сначала их взгляды обратились в сторону кровати и пятна, затем на меня. Я знала, что покраснела, несмотря на то, что кровь на простынях не моя. Как эти женщины могли радоваться возможности взглянуть на доказательство потери моей невинности? Неужели у них нет ни капли сострадания? Может, им казалось справедливым, что я прошла через то же, что и они? Не выдержав пристального внимания, я отвернулась. Пусть делают с ними то, что хотели. Большинство гостей уехало, особенно политики и люди, не имевшие отношения к мафии. Предполагалось, что лишь ближайшим членам семьи продемонстрируют простыни, но в спальне и коридоре отчего-то собралось слишком большое число женщин.

Когда снимали простыни, позволялось присутствовать женщинам только брачного возраста, чтобы не пугать чистые девственные глаза молодых девушек. Среди наблюдателей я видела теток, свою мать, Валентину и Бибиану, но женщины из семьи Луки стояли впереди, потому что это была их традиция – не наша. «Теперь она и твоя тоже», – с болью