Серебряная река - Шеннон А. Чакраборти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поспеши, — потребовал он. — Нам нужно успеть пройти некоторое расстояние, прежде чем наступит ночь.
— А ты еще должен ответить на целую кучу вопросов, как ты обещал в Хиераполисе. Может быть, я останусь в реке, пока ты не начнешь рассказывать об этой предполагаемой войне, в которую ты, по словам Хайзура, ввязался.
Страх охватил Дара. Было немало тем, на которые он не хотел говорить с Нари, и первой в этом списке стояла та самая война.
«Но твое время иссякает». Дара уже принял решение сказать ей, потому что позволить Нари предстать перед королем Кахтани, не сообщив ей о кровавой истории отношений между их семьями, было бы отвратительно.
В особенности поскольку Дара не имел ни малейшего желания быть рядом, когда это случится. У него даже не было намерений входить в ворота Дэвабада. Да и как он мог сделать это? Он не только не имел права возвращаться домой после того, как предал свой народ и своих Нахид… но и, говоря по правде, он боялся. Нари, вероятно, не знала, чем он занимался во время войны, но Дара был абсолютно уверен, что даже четырнадцать столетий спустя джинны ничего не забыли. Его запрут в одной из печально известных камер под дворцом и оставят там мучиться целую вечность. Возможно, он и заслужил такую судьбу, но чтобы добровольно стремиться к ней — нет уж, увольте. Он не настолько ненавидел себя.
Темнота за его закрытыми веками все ширилась, уходила все дальше. Дара открыл глаза, моргнул и увидел Нари перед собой, увидел очертания ее фигуры, подсвеченной заходящим солнцем. На ней была украденная одежда, на ее щеках и в волосах поблескивали капельки воды.
«Глаза Сулеймана, как она красива». При виде Нари у него перехватило дыхание, что, конечно, не могло случиться, поскольку Дара не дышал, и это его чувство длилось лишь до того момента, когда Нари с силой лягнула его по ноге.
— Ты уже перестал укорять себя за мое воровство на рынке? Если тебе приятно это слушать, то подельник ты просто никудышный.
Хорошо бы его никудышность в качестве подельника была тем преступлением, за которое он корил себя.
— Ты самая нахальная личность, с какими мне приходилось сталкиваться, — сказал он, пытаясь говорить с ноткой возмущенной несправедливости в голосе.
Нари издевательски фыркнула, произвела этот насмешливый звук, который не имел никакого отношения к возникшему у Дары крайне непродуктивному желанию усадить ее к себе на колени. Она подпоясалась и достала из ножен кинжал — тот самый, что дал ей Дара. Солнечные лучи отражались от стального клинка.
— Ты можешь меня научить метать его?
— Зачем?
— Затем, что я хочу уметь защищать себя от стаи преследующих меня ифритов.
Дара поморщился:
— Справедливо. Однако давай для начала пройдем хоть какое-то расстояние. Мне не нравится оставаться на ночь так близко к человеческому поселению.
Они переседлали лошадей, Дара безмолвно отметил, что Нари явно запомнила то, что он ей показывал. Он подготовил к путешествию ее новые приобретения, за ручку привязал бечевой кастрюлю к седлу. Постучал по ней.
— Для чего она тебе понадобилась?
— Хочу научиться готовить, — ответила она без особого оптимизма в голосе. — Я украла кое-какие овощи и думала вскипятить их в воде… это суп называется, да?
Дара нахмурился:
— Если ты не умеешь готовить и всегда жила одна, то что ты ела?
— То, что в руки попадало. Когда у меня хватало денег, я могла себе позволить немного жареных бобов, а время от времени немного мяса на гриле. А в остальные дни — в основном вчерашний хлеб и мятые фрукты. — Нари вспыхнула. — А когда я была маленькой… много всяких кухонных отбросов и чужие объедки.
Кухонные отбросы. Целая жизнь горячей еды домашнего приготовления промелькнула перед глазами Дары. Несмотря на войну, которая поглотила его мир, Дара рос в обстановке любви и заботы в богатом доме, наполненном родственниками, включая и его мать, которую он обожал, и дюжину тетушек, которые восприняли бы его уход из дома голодным как личное оскорбление. На плите всегда стояла кастрюля с горячей тушенкой, свежеприготовленные пышки или сладкая выпечка, без которых его не выпускали на улицу, — привилегия, которую он оценил лишь много лет спустя.
Он посмотрел на Нари, заново вспоминая первое впечатление о ней: резкие линии ее лица и серый цвет кожи. Он и представить себе не мог, насколько одиноким и трудным было, вероятно, ее детство.
— Я приготовлю тебе поесть, — сказал Дара. — Придумаю что-нибудь. — Он никогда не пытался придумать какую-нибудь еду — у него не возникало нужды есть часто, в какой бы форме это ни происходило, — но придумать еду было, вероятно, не труднее придумывания вина, а уж это-то он умел.
Опасливое выражение появилось на ее лице.
— И чего это мне будет стоить?
«Еще нескольких дней веры в то, что худшее мое преступление — это бесполезность в качестве сообщника». Еще несколько дней для Дары, когда он сможет побыть простым солдатом с иррациональной любовью к невозможному, а не Бичом Кви-Цзы.
— Только твое общество и обещание не заколоть меня во время уроков по метанию ножа, — ответил Дара, стараясь быть как можно откровеннее. — Клянусь тебе.
— Это не значит, что я не могу прикончить тебя ножом, если тебе не удастся успешно придумать какую-нибудь еду.
Дара не смог сдержать улыбку:
— Если это сделает тебя счастливой, маленькая воришка.
Джамшид
Эти события происходят близко к концу «Латунного города», начиная с вечера, когда на Али нападают ассасины, и на протяжении следующих нескольких дней вплоть до кульминационного сражения на озере. Спойлеры к первой книге.
Уже почти десять лет прошло с того времени, когда Джамшид э-Прамух поступил на службу к Мунтадиру аль-Кахтани; за эти десять лет много случилось такого, что поставило под сомнение верность его решения оставить спокойную, скучную жизнь в Храме. Но что касается того случая, когда он шел за эмиром вечером по про́клятому саду, когда нес на руках потерявшего сознание принца, то сожаления Джамшида о принятом им тогда решении покинуть
