Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

Сын ничего не отвечал мне, только плакал, всхлипывая.

Дней через пять нечистота моя прошла и я снова приехала в храм. Сегодня должна была вернуться домой моя тетя, которая прибыла накануне. В задумчивости я стояла и смотрела, как экипаж ее выехал, медленно скрылся между деревьями, и мне сделалось так тоскливо... Пока я стояла и смотрела вслед отъехавшему экипажу, у меня, видимо, кровь прилила к голове, и я дурно почувствовала себя. А поскольку мне стало совсем тяжко, я позвала буддийского заклинателя, которого знала еще по тому храму, где проводила затворничество, и попросила его произвести магические движения и прочесть молитвы.

По мере того, как наступали вечерние сумерки, я со все большей проникновенностью слушала голос, возглашающий молитвы. Когда-то я и во сне не думала о себе, что стану такой, как теперь. Я слышала, что так справляются с душевной тоской, что силой воображения пишут картины, что в избытке чувств рассказывают о переживаниях. Я подумала, что получила серьезное предостережение.

Ко мне из столицы приехала младшая сестра, и с нею вернулся еще один человек[45]. Приблизившись ко мне, сестра сказала:

- Дома мы еще раздумывали: как ты себя чувствуешь здесь? А когда приехали сюда, в горы, были потрясены тем, что увидели. Как ты можешь так жить? - И навзрыд заплакала.

Я было решила, что за меня никто другой мои поступки не определял, поэтому я не заплачу - но удержаться не могла. То плача, то смеясь, мы проговорили до рассвета, а когда рассвело, она притихла и возвращаясь назад, очень грустно произнесла на прощанье:

- Мои спутники очень спешат. И я сегодня возвращаюсь. Потом еще буду приезжать. Все-таки, ты решила пока все оставить по-старому?

Самочувствие у меня было неплохим, и я, как обычно, пошла ее проводить. И тут опять въехал человек с криками:

- Прибываем, прибываем!

«Так оно и есть», - подумала я, а в ворота вкатились два экипажа, в которых собрались очень оживленные, чувствующие себя как в собственной усадьбе люди - красивые и пышно разодетые. Тут и там стало появляться множество коней. Привезли вариго[46] и все прочее. Прибывшие передали щедрые пожертвования в виде летних кимоно, полотна и других вещей тем жалким священнослужителям, которые в это время отправляли службу. Старший прибывших обратился ко мне:

- В общем, то, что мы приехали сюда, устроил господин. Он сказал нам: «Я ездил за нею и сам, но госпожа не поехала назад. Думаю, что, если я опять поеду, будет то же самое. Если что-нибудь стану предпринимать я, ничего не получится. Поезжайте, попеняйте ей. И эти монахи - как это они так грубо учат ее сутрам!» - Так он выразился. В самом деле, кто сможет так жить все время? Это, конечно, достойно сожаления, но лучше было бы, если бы Вы, как об этом говорит молва, окончательно стали монахиней. Но и глупо было возвращаться домой сразу после того, как господин изволил разговаривать с вами. И все-таки, он собирается еще раз приехать сюда. Если и тогда Вы не поедете с ним, люди, что служат в западной части столицы[47], прислали с нами кое-что и сказали нам: «Передайте вот это», - с такими словами он передал мне великолепные дары. Для меня, которая думала жить еще дальше в глубинах гор, в далеком далеке, они означали, прежде всего, горькие размышления о самой себе.

Когда потянулись вечерние тени, тот же человек сказал мне:

- Мы ведь спешим. Мы не сможем приезжать справляться о Вас каждый день. Но мы тревожимся о Вас. Вам здесь очень плохо. Когда Вы предполагаете возвращаться?

- Сейчас я совсем не думаю, как будет дальше. Если у меня появится желание немедленно вернуться, я так и сделаю, - отвечала я, - здесь я потому, что дома мне нечем заняться.

«Даже если бы я возвратилась в город, - думала я, - получилось бы, будто я на самом деле приняла постриг, это действительно показалось бы смешным. А потом - чем я буду заниматься у себя дома». А вслух сказала:

- В общем, я думаю пока оставаться здесь.

- Это ведь беспредельные размышления. Но подумайте о молодом господине, который тоже здесь соблюдает этот невольный пост! - Садясь в экипаж, он расплакался.

Мои дамы, которые вышли проводить его, вернулись, наперебой рассказывая:

- Он сказал: «Все вы, милые, тоже заслужили упреки господина. Послушайте хорошенько, побыстрее уезжайте отсюда!»

На сей раз после отъезда посетителей мне сделалось еще тоскливее. И люди, которые меня окружают, казалось, вот-вот зальются слезами.

Всякий и каждый и так и этак говорил мне все об одном, но я оставалась непоколебимой. Отец, человек, которому я не могла возражать, говорил ли он плохо или хорошо, отсутствовал в столице, и я написала ему письмо: «Так-то и так-то». Большое облегчение принес его ответ: «Пока хорошо. На некоторое время укройся ото всех и совершай службы».

Меня стало удивлять одно обстоятельство: неужто у самого Канэиэ не было скрытых причин отправить это посольство? Конечно, его просьбы не казались дурными, тогда он уехал рассерженным безмерно, но ведь он возвратился домой после того, как увидел место, в котором я живу, и все-таки не приехал еще раз навестить меня. Однако же я подумала, что он должен знать все, и еще подумала, что сама я, пожалуй, уеду отсюда еще глубже в горы.

Сегодня пятнадцатое число, день очистительного поста. Сына я с утра насильно отправила в столицу:

- Привези рыбы и еще чего-нибудь такого.

Позднее, днем, когда я сидела задумавшись и пристально глядя перед собой, небо потемнело, шум в соснах усилился и раздался голос богов: «Кохо-кохо»[48]. И тут я вспомнила, что мальчик должен сейчас отправляться из города; в пути его, наверное, застанет дождь, будет греметь гром. Мне стало его ужасно жаль, и я обратилась к буддам - и, может быть поэтому, постепенно небо прояснилось, и скоро сын вернулся.

- Ну как? - обратилась я к сыну.

- Я подумал, что скоро начнется сильный дождь, уже слышал раскаты грома,  сразу же выехал и успел прибыть до ливня.

Слушая его, я очень растрогалась. На этот раз оказалось, что он привез письмо: «После моего неудачного возвращения из той поездки я снова и снова вспоминаю ее и чувствую, что если бы повторил посещение, то с тем же результатом. Я думаю, ты действительно очень устала от мира и решила потому укрыться от него. Но когда ты определишь день возвращения, извести меня, и я тебя встречу. Сейчас ты с опаской думаешь о нашей встрече, потому и не помышляю приближаться к тебе».

Было письмо еще от одного человека[49]: «До каких пор ты собираешься оставаться в одном и том же положении? Дни проходят, и я беспокоюсь о тебе все больше и больше». - И разное другое было там. На следующий день я отправила ответ. Человеку, который написал мне: «До каких пор...» - ответила: «Я не знаю, доколе, до каких именно пор, но пока я пребываю в созерцании, мимо проходит бренная жизнь, громоздятся дни за днями.

Но думала ли я,Что в горы углубившись,Свой голосПрисоединюК рыданиям колоколов?»

На другой день пришел ответ: «У меня нет слов, чтобы писать тебе. Когда читаешь о рыданиях колоколов, чувствуешь, что теряешься, - было сказано там, -

Об этомГоворить печально,Еще печальней слушатьЗемлякам здесь,В добром старом мире».

Я была растрогана, и мне стало грустно. В это время один из тех многих людей, которых я оставила дома (не знаю, каковы были на самом деле его чувства), прислал одной из моих дам письмо. «Я всегда считал госпожу замечательной, - писал он, - но мое восхищение ею возросло с той поры, как все вы уехали. Поэтому могу представить себе вашу привязанность к ней и вашу скорбь, которую вы должны испытывать. Нас именуют "низкородными", поэтому всего, что нужно, всего до конца, ей самой мы высказать не можем.

Оставивши мирское,Ты не знаешь скорби,Лишь в странствияхТебя все дольшеВлечет по горным тропам...»

Когда та, которой это письмо было адресовано, вынесла и прочитала его мне, то, слушая ее чтение, я вновь разволновалась. Так случалось со мною в те времена, когда на меня действовала даже самая незначительная причина.

- Побыстрее напиши ответ, - сказала я, и она написала: «Я твердо была уверена, что такому цветку-водосборнику не разобраться в обстановке. Но ты представь себе, что я чувствовала, когда видела, как глубоко тронута твоим письмом госпожа.

Когда воспоминания приходятВ глуши лесной,Среди печальных гор,Роса под кронами деревьевОбильна, будто слезы у меня».

Мой таю спросил у меня: