Зонт Святого Петра - Кальман Миксат

Но так как его превосходительство оживать не пожелал, бургомистр дал выход собственному чванству:

— Я бедный человек, но даже за сто форинтов не отказался бы от чести приветствовать в своей канцелярии такое уважаемое общество. Прах его побери, вот это да! Самый знаменитый адвокат комитата и самая красивая барышня…

— Ну, что вы, дядюшка Мравучан! — вскричала Веронка, и ее лицо запылало от смущенья, как факел.

— Но-но, — сказал Мравучан, — что правда, то правда. Не надо, малютка, смущаться того, что вы красивы. Я и сам был красавец писаный, но никогда из-за этого не смущался. И, наконец, красивое личико очень помогает женщинам. Не правда ли, господин адвокат?

— Это большое счастье, — вздрогнув, почти машинально ответил Дюри.

Мравучан покачал головой.

— Остановимся на том, что помогает, потому что счастье легко может стать несчастьем, а несчастье — счастьем, как вот теперь случилось: без нынешнего несчастного случая я не имел бы счастья видеть всех вас здесь.

— Как? — спросил Дюри. — Разве случилось несчастье? Веронка хотела ответить, но ее опередил многоречивый Мравучан.

— Случиться-то случилось, хотя скоро от этой беды и следа не останется! Серьги нашлись, плечо мадам тоже на месте, разве что посинело немножко, но, черт побери, не в цвете дело! И, наконец, коляска тоже будет, как только кузнец починит ее.

— А, значит, та сломанная коляска, которую волокли но базару взбесившиеся кони…

— Да, это наша коляска, — сказала Веронка. — У печи для обжига кирпича лошади испугались, кучер выронил вожжи, а когда попробовал нагнуться за ними, то и сам вылетел из коляски. Мы страшно струсили и тоже выпрыгнули. Со мной-то ничего не случилось, а вот бедная мадам ушиблась. Господи, вдруг еще заболеет! Вам очень больно, мадам Крисбай?

Мадам Крисбай открыла доселе закрытые маленькие, колючие, желтые глазки, и первое, на что она обратила внимание во внешнем мире, был беспорядок в прическе Веронки.

— Приведите в порядок голову, — тотчас же произнесла она по-французски, затем издала несколько стонов, и ее ресницы снова сомкнулись.

Веронка испуганно схватилась за волосы: одна коса и в самом деле выбилась из прически.

— Ах, мои волосы! — взвизгнула она, как девчонка, и, схватившись обеими руками за голову, зачастила, заикаясь на каждом слове: — У меня и булавки для волос выпали, когда я выпрыгнула, не только серьги. Господи, что же делать?

— Опустите и вторую косу, — посоветовал Мравучан. — Вот так! Ей-богу, лучше. Не правда ли, господин адвокат?

— Лучше, лучше, — небрежно бросил Дюри, теперь вынужденный взглянуть на отливающие темной синевой бархатистые косы, которые спускались от девичьего личика — поистине лица мадонны! — до самого подола узорчатой юбочки с сборками.

Так вот она какая, сестра глоговского священника! Невероятно! Быть может, это ему снится? Не так представлял он себе сестер священнослужителей. Все они, разжиревшие, краснощекие, ходят переваливаясь, как утки, и со временем во всем начинают походить на своих братьев-священников; от их двойных подбородков вечно исходит запах помады. Красавиц без двойных подбородков в домах служителей церкви не встречается!

Адвокат попытался заговорить:

— Представляю себе, как вы испугались!

— Да нет. Не очень. Вообще не знаю, испугалась ли я. Только теперь начинаю бояться. Мой брат будет в отчаянии.

— Священник?

— Да. Он очень меня любит, просто не знаю, что с ним будет. Ведь мы не вернулись домой, и я не знаю, как и когда ми сможем поехать.

— Пустяки, — ободряюще перебил Мравучан, — лошади есть, а коляску мы у кого-нибудь одолжим.

У Веронки даже мурашки по спине побежали, она затрясла головой, две большие ослепительные косы, шурша, заметались по плечам.

— Я на этих лошадях? Никогда!

— Э, милая барышенька, не надо принимать лошадей всерьез! У них ведь нет постоянного характера. Почему так случилось? У печи для обжига стоит дурацкая ветряная мельница, потому, господи прости, городу все полагается иметь. Мир движется вперед! Да-с, вперед, хочет этого или не хочет господин сенатор Файка. Так вот, говорю вам, есть там ветряная мельница. Это я велел ее построить, — ведь нас всегда дразнили, что нет у нас воды. Ну, хорошо, думаю, запрягу ветер, его заставим зерно молоть. Конечно, лошади этого не поняли; горячих кровей кони, с Верховины, они никогда еще не видали такого ужасного зверя с гигантскими крыльями, вертящимися в воздухе. Ну, испугались и понесли. Не надо на них обижаться! Испарится из их голов страх, и они тихо да смирно повезут вас домой как миленькие.

— Нет, нет, я их боюсь! О, как они были ужасны! Если бы вы только видели! Ай, ни шагу на них не сделаю! Я-то сама и пешком могла бы дойти, но вот бедная мадам Крисбай…

— Вот это было бы здорово, — ужаснулся Мравучан. — Чтоб я отпустил сестренку дражайшего моего глоговского священника пешком на ее крохотных ножках! Ну и ну! Чтоб наш маленький ангелочек брел между гор: топ-топ, топ-топ в своих туфельках из эверластика. Сказал бы тогда наш уважаемый дорогой отец Янош: «Ну и скверный же человек мой друг Мравучан! Сколько раз я угощал его, в молоке-масле купал, а он отпустил одну-одинешеньку мое маленькое сокровище!» Вот это было бы красиво! Да лучше я на собственной спине донесу барышню до глоговского прихода!

Веронка с благодарностью посмотрела на Мравучана, а Дюри задумался о том, что, не будь на свете других средств передвижения и доведись Мравучану на самом деле нести девушку на спине, — выдержал бы он это? Не обернулось бы дело так, что нести ее пришлось бы ему, Дюри? Ведь Мравучан не очень крепкий, пожилой уже человек…

И он с любопытством стал прикидывать, какова физическая сила бургомистра, оглядел его плечи, грудь словно сейчас и вправду самым волнующим вопросом было, кто же понесет на спине Веронку.

Дюри нашел, что Мравучан человек слабый, силы его в упадке, и улыбаясь, обнаружил, что это ему даже приятно.

Подумать только, до чего легкомысленное направление принимают иногда мысли человека и из каких дальних каналов просачивается первая капля любви!

— Ничего, ничего, душа моя! — Мравучан любой ценой желал успокоить девушку. — Прежде всего отдохните, а потом мы все обдумаем, никакой беды не случится. Конечно, лучше бы найти других лошадей. Но что поделаешь! В Бабасеке коней не держат, на волах ездят. Вот и у меня только волы. Горы есть горы. В горах лошади ни к чему, тут ведь иначе как шагом не поедешь, а на это и вол хорош. Здесь гарцевать да галопировать, головой рисковать не приходится, это местность серьезная. Просто тянуть надо — и все, — а для этого и волы годятся. Конь в наших краях скучнеет, никак расти не желает, будто говорит: «Ишь нашли дурака! Да лучше уж навек жеребенком остаться». Здесь же кони чуть побольше кошки, и глядеть-то на них противно!

Он еще долго прял да ткал нити слов, на все лады хуля местную породу коней, пока его не перебил Дюри:

— Но ведь у меня есть коляска, барышня, и я с удовольствием отвезу вас домой.

— Правда? — обрадованно вскричал Мравучан. — Я знал, что вы настоящий кавалер! Но, ради бога, почему вы раньше молчали?

— Так вы же не дали мне слова сказать!

— Верно, верно, — благодушно рассмеялся Мравучан. — Значит, отвезете?

— Конечно! Даже если б я и не собирался в Глогову.

— А вы туда едете? — изумленно спросила Веронка.

— Да.

Она мечтательно поглядела на него, слегка задумалась, затем вдруг по-детски погрозила двумя пальчиками.

— А вы не обманываете?

Дюри страшно понравился ее жест, он улыбнулся.

— Честное слово, я собираюсь в Глогову. Ну как, поедете со мной?

Веронка весело кивнула головкой и уже сложила ладошки чтобы захлопать от радости, когда мадам вдруг пошевелилась на своем ложе и глубоко вздохнула.

— Ах, господи, мадам! — струсила Веронка. — Я и забыла, что, может быть, с вами нельзя ехать.

— Почему же нельзя? — просто спросил адвокат, — Коляска удобная, мы в ней хорошо разместимся.

— Это так, но вот можно ли?

— Поехать домой? А кто ж вам запретит?

— Разве вы не знаете?

— Кто же? — удивленно спросил Дюри.

— Правила приличия, — робко ответила она. Дюри рассмеялся. О, маленькая глупышка!

— Да, да, — горячо подтвердила она, обидевшись, что над ней смеются: ведь Мравучан тоже усмехался. — В правилах приличия сказано: «Нельзя принимать руку постороннего мужчины».

— Но ведь коляска не рука! — вскочил Мравучан. — Как может коляска быть рукой! Тогда у меня сразу стало бы две коляски. Э, сердечко мое, черт с ними, с этими правилами приличия! В Бабасеке я утверждаю правила, а не французские мадамы. А я заявляю, что коляска это не рука, — и точка!

— Это правда, но все же сначала мне надо поговорить с мадам.