Зонт Святого Петра - Кальман Миксат

— Из Бестерцебани.

Мравучан удивился еще больше, ему захотелось вдруг как-нибудь помолодцеватей выпятить грудь. Как ни говори, дело не шуточное, коли даже из Бестерце приезжают в Бабасек покупать зонты! Приятно об этом узнать, особенно ежели ты бургомистр. Он подтолкнул Гальбу локтем и тихонько шепнул:

— Слыхали?

— Это всего лишь бедная деревенская лавчонка, сударь. Я такого товара и не держу, — проговорила тетушка Розалия.

— И весьма напрасно, — пробормотал господин Мравучан покусывая большие холеные усы.

— Но я слышал, — вновь заговорил незнакомец, — будто у вас имеются подержанные зонты.

Подержанные зонты? Фу! Господин Мравучан, страдавший астмой, задышал тяжело и часто и хотел было уже кольнуть незнакомца пренебрежительным словом, как вдруг внимание его привлекли бешено мчавшиеся кони. Торговый люд, который кишмя кишел на базаре, испуганно разбегался с дороги, в кузне умолкли удары молота, кузнецы-подмастерья с громкими криками бросились к расположенной справа под шатром ярмарочной кухне, плиту которой вместе с шипящим жарким опрокинула несущаяся упряжка. Поджаристые, подрумяненные куски свинины валялись в пыли, а великолепный аромат приятно щекотал ноздри подмастерьев. Торговки вопили, визжали, а те, что посмелее, отвязав подсиненные передники, размахивали ими, пугая лошадей и очень удачно направляя их к палаткам сапожников. Поднялась невиданная кутерьма, весь базар переполошился, взволновался. Один подмастерье ухватил громадный кусок жаркого, торговки устремились за ним, другой кузнец, чтобы помочь преследуемому товарищу, выхватил из горна раскаленную железину и бросился наперерез бабам, бешено ударяя по металлу молотком, так что горящие искры разлетались на две сажени вокруг.

А два гнедых скакуна продолжали нестись дальше прямо по изделиям колпахских горшечников, увлекая за собой кузов легкой господской коляски. «Да, коляска свое отжила», — весьма флегматично заметил кузнец, наблюдавший эту сцену, спрятав руки под кожаный фартук. Коляска, вероятно, ударилась о стену какого-нибудь дома — ее задок с левой стороны был разбит вдребезги, ось раскололась надвое, одно колесо вместе с люшней и задней стенкой где-то потерялось, — еще немного, и оранжевый кузов развалится. Упавшие вожжи волочились меж коней, подметая землю. Любо-дорого было смотреть на взбесившихся животных с развевающимися гривами, взмыленными ртами, расширенными ноздрями, извергающими лиловый пар; запрокинув головы, наслаждаясь свободой, они мчались шальным галопом, и передние ноги их, казалось, парили в воздухе.

— Хороши, стервецы! — произнес господин сенатор Гальба.

— Это лошади глоговского священника, — заметил Мравучан. — Боюсь, не случилось ли какой беды. Пошли, Гальба!

Пока вдова Мюнц беседовала у дверей лавчонки с отцами города, покупателей, терпеливо ожидавших молодайку, все прибавлялось, их надо было обслужить, и она неохотно сказала незнакомцу:

— Старые зонты у меня есть, сыщется, пожалуй, парочка на чердаке, но вовсе не под стать они такому знатному господину.

— Черт побери! Хорошо бы все же на них взглянуть! Войдя в лавку и придерживая дверь, чтобы пропустить вперед покупателей, Мюнц с порога еще раз покачала головой.

— Уж поверьте, вы и в руки-то их не возьмете!

Однако от нашего героя не так легко было отделаться. Он зашел в лавчонку вслед за хозяйкой, подождал, пока она закончит дела с покупателями, а потом снова выразил желание взглянуть на старый хлам.

— Ах, сударь, оставьте меня в покое! Сказано ведь, не для вас это. Зонты еще с того времени остались, когда был жив мой муж, он умел их чинить. Все они либо с ручками отломанными, либо с верхом изодранным, — поди сыщи их средь всякого бесполезного тряпья да хлама! И утруждать-то себя не стоит. Да и нельзя. Мой сын пошел на ярмарку, у служанки на ноге рожа, она вовсе не встает, а я во время базара и на минутку не могу отлучиться из лавки.

Адвокат вынул из бумажника пять форинтов.

— Я ведь не прошу вас о бесплатной услуге, госпожа Мюнц! Но зонты посмотреть хочу во что бы то ни стало. Пустите меня самого на чердак! А пока держите-ка!

Мюнц не потянулась за деньгами, ее маленькие глазки, глубоко сидевшие на жирном лице, колюче, подозрительно прилипли к молодому человеку барского обличья.

— А теперь я и вовсе не могу показать вам зонты.

— Но почему?

— Покойный муж всегда учил меня: «Никогда, Розалия делай того, чего не понимаешь!» А мой бедный муж был очень мудрым человеком.

— Разумеется, разумеется. Вы правы, когда не понимаете почему я предлагаю вам пять форинтов за то, чтобы поглядеть на драные зонты.

— Да, за пять форинтов вы могли бы увидеть что-нибудь получше.

— Ну-с, а ведь дело очень просто. У моего отца был старый зонт, он очень его любил, никогда с ним не расставался. Случайно я узнал, что зонт попал к вашему мужу, госпожа Мюнц. И теперь я хотел бы его раздобыть и хранить как реликвию.

— А кто был отец вашей милости? Может, и мне что-нибудь известно?

Незнакомец слегка порозовел.

— Пал Грегорич, — сказал он.

— А, Грегорич! Постойте-ка! Да, да, помню странный такой человечек, еще после его смерти…

— Да, да, он оставил бестерецким дамам по две тысячи форинтов.

— Знаю, знаю! Но у него, коли не ошибаюсь, не было сына…

— Да, конечно, то есть… — Он пришел в замешательство и запнулся. — Я адвокат Дёрдь Вибра.

На этот раз смутилась старая Мюнц.

— Ну, конечно. О-о! Моя старая глупая голова! Ох-ох, теперь знаю! Как не знать! Я уж слыхала о вашей милости. И бедного вашего батюшку знавала. Господи, да как вы похожи на него и все ж какой красавчик! Я-то его хорошо знала, хотя, — добавила она, улыбнувшись, — мне он не оставил двух тысяч форинтов. Ох-ох, я и тогда была старухой, когда он еще молод был. Так, пожалуйста, взгляните на зонты. Я покажу вам, как пройти, и объясню, где их искать на чердаке. Пожалуйте за мной. Хоть бы уж вам найти зонт старого господина!

— Я бы вам за него полсотни выложил, госпожа Мюнц. При слове «полсотни» глазки старухи заблестели, словно светляки.

— Какой добрый сын! — вздохнула она, подняв глаза к небу. — Нет для господа ничего милее доброго сына, почитающего память родителей!

Она стала вдруг живой и проворной, словно веретено, и, захлопнув снаружи внутреннюю стеклянную дверь лавки, быстро засеменила по двору к лестнице, теперь уж сама желая подняться и помочь Дюри.

— Нет, нет, оставайтесь внизу, госпожа Мюнц. Что скажут люди, — шутливо добавил он, — если увидят, как мы вдвоем поднимаемся на чердак?

Мамаша Розалия, весело рассмеявшись, всплеснула руками.

— Ох, ваша милость, сердечко мое! Где уж мне об этом думать! Мне даже ваш папаша ничего не отписал. А ведь когда-то… — Она пригладила взъерошенные спереди седые волосы. — Ну, поднимайтесь, душа моя.

Добрые полчаса Дюри Вибра рылся наверху среди хлама вдовы Мюнц, а она дважды выбегала из лавки поинтересоваться, как идут дела. Это пятьдесят форинтов сделали ее такой нетерпеливой.

— Горячо или холодно? — спросила она, когда наконец увидела молодого человека, спускающегося спиной вперед по перекладинам лестницы. Вопрос был излишним: Дюри спустился без зонта.

— Я все пересмотрел, — сказал он расстроенно. — Того зонтика нет.

Еврейка состроила недовольную мину, ее двойной подбородок жалко задрожал, а глаза часто замигали. «Ай-вей, куда мог его подевать этот глупый Йонаш? — бормотала она. — Пятьдесят форинтов! Подумать только! У Йонаша никогда не было нюха!»

— Вероятно, ваш муж сам носил этот зонт. Господин Столарик, нынешний председатель суда, говорит, что видел зонт у него в руках, он точно помнит.

— Как зонт-то выглядел?

— Красного цвета, с бурой заплатой сверху, кругом но краю материи — узкая полоска зеленых цветочков; ручка черная, деревянная, на конце серый костяной набалдашник.

Молодуха Розалия вскричала:

— Чтоб мне в рай не попасть, коли не этот зонт унес с собой Йонаш в последний путь! Как сейчас перед глазами стоит! Этот зонт он унес, ей-богу, этот…

— И очень плохо сделал.

Мамаша Розалия принялась защищать мужа:

— Откуда ему было знать, какой зонт дома оставить? Не было у него нюха.

— Значит, конец! — вздохнул адвокат; в беспомощном оцепенении он стоял у лестницы, словно Мариус на развалинах Карфагена: только от его Карфагена даже руин не осталось — надежда рассеялась в воздухе как дым, из которого она была соткана.

Нехотя выйдя из калитки, он направился к коляске, старуха неуклюже топала вслед, переваливаясь слева направо словно откормленный гусь. Однако на улице она вдруг живо вцепилась в воротник Дюри Вибра.

— Эй, погодите-ка! Совсем было запамятовала. Ведь нынче у меня гостит сын Мориц — мясник из Ипойшага: приехал овец купить. Мой Мориц все знает, и чтоб мне никогда в рай не попасть (мамаше Розалии, как видно, гораздо больше хотелось остаться на грешной земле), коли ему не известно чего-либо толком о красном зонтике. Подите, душа моя, ваша милость, прямехонько на базарную площадь к овцам и окликните там самого что ни на есть красивого человека, это и будет мой сын Мориц. Очень уж он красив, ох и красив Мориц! Вы его только окликните да пообещайте полсотни… Чтоб мне в рай не попасть, коли Мориц не рассказывал мне как-то об этом зонтике. Когда пропал мой бедный Йонаш, Морицка пошел его разыскивать, а найдя след, шел из деревни в деревню, расспрашивал, вынюхивал, пока все, наконец, не выяснилось. — Мамаша Розалия, прослезившись, подняла глаза к небу. — Ой, Йонаш, Йонага! И что ты с нами сделал? Коли уж разум тебя покинул, зачем ты-то вслед за ним отправился? Разума и у твоих сыновей достаточно.