Дверь в зиму - Генри Лайон Олди

закрывать на запор, а просто задвигать и подпирать чем-нибудь, книгами или баклажками с водой, взрывная волна щадит стекла. Она распахивает окно, сбрасывая все добро на пол с веселым грохотом.

Ну, не очень веселым.

В магазине очереди за продуктами на полтора-два часа. Во всем районе работает одна аптека, там тоже очереди. Говорят, есть вторая; не проверял. И все-таки — зачем ты уезжаешь? Ты, фаталист, вполне равнодушный к своей потасканной шкуре? Подъезд опустел, остался старик-профессор девяносто семи лет в квартире напротив, его героическая сиделка, и Валик-таксист на четвертом этаже. Ну и жил бы, пока живется, в компании Валика и профессора. Тем паче ты избегаешь любых компаний, ты всю жизнь провел в вынужденном одиночестве…

Куда? Зачем?

Формально я знал, куда и зачем. В Дрогобыч, к дочери и внуку. Кто-то из многочисленных Наташкиных друзей в первые дни войны уехал в Германию, оставив пустой дом. Дочка перебралась туда неделю назад. Почему нет? Живи не хочу, главное, плати коммуналку. И все эти семь дней она звонила мне без перерыва. Писала эсэмэски, тиранила мессенджеры; требовала, чтобы я немедленно выехал к ним.

Мама умерла, говорила она. Еще не хватало потерять отца.

Мы не были близки. Если честно, мы вполне могли считаться незнакомцами, чужими людьми. Я женился сразу после института — наивный дурак, тогда я полагал, что моя болезнь вовсе и не болезнь, а так, нелепая случайность, что я справлюсь, преодолею, научусь жить с людьми, жить как люди, как все. Наташка родилась вскоре после свадьбы. Ей не исполнилось и года, когда жена ушла от меня, схватив ребенка в охапку. Вернее, это я ушел от них, оставив квартиру; ушел, ясно понимая, что я неизлечим и другого выхода нет.

Поступи я иначе, и жена однажды ночью задушила бы меня подушкой.

Виделись мы редко. На свадьбу к Наташке я не пошел, сказавшись больным. Когда родился Денис, я ранним утром, чтобы народу было поменьше, явился в роддом. Встал под окном, покричал, вызвал Наташку. Поздравил, посмотрел на конверт в ее руках.

Ушел.

Когда болезнь унесла мать Наташки, я не выдержал, пришел на похороны. Зря, конечно. Там меня накрыло, и все кончилось хуже, чем я рассчитывал. Кое-кто с тех пор не просто перестал со мной разговаривать, а проклинал меня по любому поводу, большей частью в интернете.

Так мы и жили. Я вроде как был, и в то же время меня вроде как и не было. Не знаю, какими мотивами Наташка объясняла себе внезапную потребность в отце-фантоме. Стресс войны? Одиночество после развода? Потребность в мужчине рядом? Свое согласие на отъезд я аргументировал страхом, что город оккупируют. Так себе объяснение, не хуже, не лучше других.

— Пропустите! Пропустите нас!

По перрону шел ледокол. Дородная, полная энергии старуха, вовсе огромная в пуховике не по размеру, взламывала толпу. В правой руке она тащила чудовищных размеров чемодан, потертый на сгибах, левой волокла за собой парнишку лет шестнадцати. Тощенький, вялый в движениях — шклюцеватый, говорила моя бывшая — парнишка высоко задирал подбородок, натыкался на людей, багаж, собак, что-то бормотал и улыбался такой же вялой, как он сам, виноватой улыбкой. Глаза парня закатились, между веками блестели грязноватые белки́.

Слепой, понял я. Или слабовидящий, из интерната.

— Пропустите нас!

— Сначала женщины! — заикнулся было полицейский. — Молодой человек, станьте в сторону…

И смолк.

Старуха с внуком полезли в вагон.

Второй

Мерный скрип снега под ботинками.

На улицах — ни души. В окнах — ни огонька. Угрюмый рассвет ползет за мной по пятам. Растекается мутным приливом, сочится вместе со снежной крупой с затянутых тучами небес.

Люблю одиночество. Толпа — мой кошмар. Даже компаний на вечеринках избегаю. Мизантропия? Нет, необходимость, жизненные обстоятельства. Сегодня выбрался наконец из метро, переполненного людьми, ищущими убежища под землей — и был счастлив, как дитя. Четверо суток! Не думал, что меня хватит на столько. Только вчера, уже под вечер…

Не надо вспоминать. Всякий раз это заканчивается одинаково.

Спасибо Стасу. В метро я бы больше не выдержал. И в приюте для беженцев. Комната в конце коридора? Своя, отдельная? Не проходная? Да, спасибо. Спасибо огромное, выезжаю! Доберусь — позвоню.

Легко сказать — доберусь. Поезд? Автобус? В мирное время — часов шестнадцать. А сейчас, когда война? Сутки? Больше? И все это время вокруг будут люди. Ладно, выдержу. Главное, не опоздать на автобус. Автобус лучше поезда. Это удача, что получилось забронировать место.

Стоп.

Ноги, куда вы меня занесли?

Ну да, домой, куда же еще. Вот эта улица, вот этот дом… Нет больше моего дома. Руины припорошило снегом. Когда прилетело, я в сортире сидел. Смешно: именно сортир и уцелел. Еще коридор с «тревожным рюкзаком», что стоял у дверей. Деньги, документы. Смена белья. Брюки, носки, рубашка. Фонарик, складной нож. Телефон, зарядка. Консервы. Три шоколадки. Ручка, блокнот. Целая пещера с сокровищами.

Остатки прошлой жизни.

Соседям сверху повезло меньше. Ни прошлой жизни не осталось, ни нынешней. Никакой.

Помню, уходя, оглушенный, потерянный, я зачем-то запер дверь. Вот он, ключ, в кармане. Зачем запер? Развороченное нутро жилища — нараспашку. Заходи кто хочет, бери что хочешь… Что там брать-то?

Зайти? Отыскать что-нибудь?

Нет. Мне еще через полгорода топать. Скрип-скрип… Бум-м-м! Ракета. Далеко, не опасно. Бум-м-м! Еще одна…

— Выньте руки из карманов. Медленно.

Блокпост: бетонные блоки, мешки с песком, противотанковые ежи. Хмурые лица военных. Вынимаю руки из карманов. Медленно, как велели. Демонстрирую.

— Куда направляетесь?

— На вокзал.

— Проходите. Не задерживайтесь.

И уже в спину, вдогонку:

— Счастливого пути!

Оборачиваюсь.

— Спасибо! И вам удачи!

Ноет спина. Последние дни было не до прогулок. Теряю форму, да. Сколько ее, той формы, в мои шестьдесят три? Последние дни — неприятно звучит. Хуже некуда.

У вокзала колышется, утробно гудя, человеческое море. В него вливаются тонкие ручейки. Прибой захлестывает ступени, подземные переходы, с ропотом откатывается назад. Похоже, перроны давно переполнены.

Слава богу, мне не сюда. Только представлю себя в этой каше — делается дурно. Налево, в обход, мимо непривычно пустого «МакДональдса». Чисто вымытые стекла провожают меня внимательными отражениями. Заснеженные ёлки, автобусная площадка. Рейсовые уходят с центрального автовокзала, там столпотворение. А сюда должны подогнать отдельные, эвакуационные, от волонтерского центра.

Здесь тоже люди. Стоят группками: семьи, супружеские пары, компании друзей. Не смотреть в глаза. Скользить взглядом. Не подходить слишком близко. Это я умею. Привык.

Пристраиваюсь с краю. Стаскиваю рюкзак.

— Вы по