Ты моя проблема (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна"

Смотрю в окно. На улице уже темно. Ночь. Внутри все переворачивается. Меня словно зажали в тиски. Я ожидала чего угодно… но такая правда… как мне с ней теперь жить? Как принять все то, что произошло почти девятнадцать лет назад? Я же даже не помню лиц родителей. Ничего не помню. И никогда уже не смогу вспомнить.

— Ты поэтому так против моей профессии?

Понимание этого приходит сразу. Теперь я вижу более ясно. Мама терпеть не может мое увлечение театром из-за трагедии, что случилась в прошлом.

— Я бываю груба. Знаю. Но я очень боюсь. Если вдруг ты разочаруешься… Это страшно, Ксюша. Видеть, как любимый и дорогой тебе человек опускается на самое дно. Инна была мне как сестра. Всегда вместе, а потом…

— Я не разочаруюсь, — мотаю головой, глотая слезы, — даже если ничего не выйдет…

— Ты сильная, — мама придвигается ближе. Обнимает. Гладит ладонями по спине. — Но я так за тебя боюсь. Ты особенная девочка. Добрая, светлая, наивная. Этот мир… светская жизнь — они слишком жестоки.

— И поэтому ты так реагируешь на Соколова?

Мама напрягается, я чувствую, как каменеют ее мышцы.

— Вы общаетесь?

— Нет.

Вру. Но сказать сейчас правду значит разрушить все, что между нами с ней произошло за эти минуты. Кажется, у нас появилась какая-то связь. Та, о которой я мечтала, будучи девчонкой-школьницей. Завидовала одноклассницам, когда они рассказывали, как классно сходили с мамой по магазинам, или о том, как легко могут болтать обо всем, сидя вечером на кухне за чашкой чая.

— Хорошо. К тому же Георгий Семенович…

— Кто?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Никто, я… мне нужно ехать. Миша будет волноваться, — начинает тараторить, — Приезжай к нам. Олька по тебе скучает.

— Они с Ринатом снова живут у вас?

— Да, — мама закатывает глаза. — Их затопили соседи, в квартире ремонт.

— Ясно.

— Тебе нужно время. Если захочешь узнать что-то еще… просто позвони или приезжай в гости.

Она уже стоит в дверях, накручивает на шею шарф.

— Мам, почему ты не настояла и не забрала меня тогда с собой? Я знаю папу, ты могла надавить…

— Ты всегда больше тянулась к нему. С ним тебе было лучше. Я всегда жила со страхом. Боялась повторений. Никогда не могла спокойно реагировать на какие-то обыденные, но в то же время выходящие за грани моего «приемлемо» вещи.

Она уходит не прощаясь. Закрываю дверь на несколько оборотов и застываю у зеркала. Долго смотрю на свое отражение.

Трогаю нос, мне всегда казалось, что он отца. А вот глаза — мамины, такие же голубые. И волосы у нас с Олькой примерно одного цвета. Да, конечно, каких-то ярко выраженных сходств не было, но не все дети в точности похожи на своих родителей.

Я всю жизнь думала, что во мне просто больше от прабабушек и прадедушек. А оказалось…



40

Денис.

— Так, харе прохлаждаться, Денис. С завтрашнего дня полностью вливайся в режим. Противник в этот раз сложный.

— Борисыч, все будет в лучшем виде.

Выдох. Удар. Уклон.

— Поговори мне еще. Бесо, давай, загоняй его, загоняй.

Тренер активно жестикулирует, стоя напротив ринга. Он меня с малых лет тренировал.

В период открытой вражды с отцом и полной потери ориентира в жизни именно Анатолий Борисович вернул мои мозги на место. Мне было двадцать. В башке каша. Агрессии вагон.

Батя всегда считал себя правым. Любил указать так называемое «место». Ослушавшийся сын, неправильный, пустоголовый, бросивший академию. Последние мозги же на ринге отшибут. Ноль поддержки. Максимум претензий.

В то время меня это задевало. В башке ветер. Энергии море. Злости еще больше.

Впереди распутье. За спиной армия, брошенная фээсбэшная академия и размытые очертания бокса. Из спорта совсем выпал.

Поначалу возвращаться не хотел. Потерялся. Вроде жил, а сам все тупо на автомате делал. Поел, поспал, затусил с друзьями — и так по кругу. Вечный праздник: клубы, какие-то непонятные девицы. Практически полный отказ от нормальной жизни. Все можно, все позволено. Деньги решают. По факту все это могло привести к самым губительным последствиям, если бы не Борисыч.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он меня одним хлестким ударом кнута из всего этого вытащил. На моей же злости сыграл.

Андреев использовал самый простой, но действенный метод — дал понять, что я больше не спортсмен. Даже не так. Не человек больше. Так, жалкое подобие.

Мы встретились на улице чисто случайно. Я тогда по уши встрял в «новую жизнь», друзей подобрал соответствующих. Ничем не интересовался, ничего не хотел. Полная апатия к окружающему миру.

Все что-то хотел доказать, кому — сам уже не знаю.

Тренер тогда только усмехнулся. Посмотрел на компанию в моей машине, по плечу похлопал. Пожелал веселой ночи.

Он не нравоучал. Просто у него такой взгляд был, словно я для него уже умер.

Я сам к нему приехал. Через пару дней. Попросился обратно. Но он послал. Выставил за дверь и попросил больше не приходить.

В тот момент что-то окончательно перещелкнулось. Появился былой азарт. Хотелось вернуться. Я больше месяца пороги околачивал. Своего добился.

Анатолий Борисович нагружал по полной. Заставлял выкладываться на максимум. Почти полтора года в зале, один на один с грушей, бойцовским мешком или манекеном. Ни разу на ринг с реальным человеком не выпустил. Это было что-то вроде наказания.

«Сначала научись контролировать свои эмоции!»

Избитая фраза, от которой в свое время меня нехило потряхивало. Зато урок на всю жизнь.

Потом начались какие-то незначительные бои. Но в тот момент даже они казались чем-то нереальным. Он так долго держал меня в стороне, что я был рад любому сопернику.

К тому, что происходит в моей жизни сейчас, я шел больше шести лет. Не было никакого чуда и раннего успеха. Были неудачи, ненависть к себе и дикое желание стать чемпионом.

— Будешь играть, Коулман тебя убьет. Ты зачем открылся? Все, закончили спарринг.

Борисыч перелезает через канаты, подходит ко мне вплотную.

— Весело тебе? Забыл, что такое проигрывать? Будешь так работать, вспомнишь. Понял меня?

— Понял, — киваю, стирая пот со лба перчаткой.

— Много зарываешься, Денис. Не чувствуй себя победителем, пока не уложил соперника. Плохо. Двигаешься медленно. Больше бегай. Или мне с тобой как раньше?

Отрицательно качаю головой.

— Тогда завтра жду в девять.

Борисыч уходит. Стягиваю перчатки и иду в душ. Моюсь наспех. Под ледяной водой. В башке как-то туманно. На носу бой, нервы ни к черту. Зато мысли одна за другой сводятся к Ксю. Да почему так «вовремя»-то?

Растираю лицо влажными ладонями. Переодеваюсь. На парковке закидываю сумку в багажник кадиллака. Долго смотрю на экран смартфона. Нужно ей позвонить. Встретиться. Это стало какой-то необходимостью. Видеть ее.

Несколько секунд держу палец над контактом Ксю. Нажать не успеваю.

— Привет, милый, — Крис появляется из ниоткуда. Стук ее каблуков бьет по нервам. — Я чуть тебя не упустила, в зале сказали, что ты уже уехал.

Убираю телефон.

— Чего тебе? — стряхиваю со своего плеча ее руку.

Крис надувает губы. Бесит эта ее показушность.

— Нужно кое-что обсудить. До салона подбросишь? Заодно и поговорим.

— Ты не на машине?

— На такси, — уже падает в тачку.

— Ладно, давай поговорим, — сажусь за руль.

— Мне звонил Салохин. Контракт скоро заканчивается. Было бы неплохо обсудить условия продления…

— Нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Что «нет»?

— Я не собираюсь ничего переподписывать.

— Ты серьезно? Я думала… Ты представляешь, насколько это сейчас выгодно? Ты можешь впарить им любые условия. Они на все пойдут…