Паруса над волнами - Николай Андреевич Внуков

— Молчи! Я не убит. Давай коня!

К вечеру он собрал всех, кто был в крепости. Всего четыреста штыков «наихрабрейшей пехоты» и девятьсот двенадцать сабель. Солнце уже садилось, когда он в третий раз бросил своих на ложементы. Снова перемешались турки и русские. И тут произошло чудо — флот Юсуф-паши, вместо того чтобы огнем поддерживать янычар, медленно пошел в открытое море.

Суворов сразу догадался, в чем дело. Юсуф-паша решил покинуть десант, чтобы лишить янычар даже помыслов об отступлении с косы!

— Держитесь, ребята, теперь они будут драться до последнего человека!

Действительно, турки дрались с ожесточением смертников, но удара русских сдержать не смогли. Теперь уже русская картечь косила вражескую пехоту, а кавалерия рвалась вперед по кучам трупов. Через час после начала штурма все пятнадцать ложементов были заняты суворовцами. Оставшиеся в живых янычары стояли по пояс в воде и, подняв руки, жалобно кричали: «Аман! Пощадите!»

Александр Васильевич поднял шпагу, хотел крикнуть: «Молодцы! Победа!», но крикнул только «Помилуй…» и начал падать с коня. Шальная пуля пробила ему предплечье.

Врача поблизости не нашлось. Есаул Донского полка и гренадер Огнев отнесли Суворова к морю, промыли ему рану соленой водой. Полегчало. Он даже снова вскочил на лошадь. Но бой уже кончился. Из пяти тысяч янычар в Очаков вернулось всего семьсот. Да, Кинбурнская коса стоила генерал-аншефу двух ран, и вот теперь не заснуть, ноют, проклятые… особенно, если с моря туман… А турки не успокоились, снова готовят наступление на Кинбурн. Успеть окопаться, укрепиться неприступно, вот что сейчас самое главное… И он сам досматривал за всеми работами.

Утром, еще до свету, Суворов, по давней своей привычке, был на ногах. Несмотря на тягучую боль в левой руке, крепко умылся студеной водой, растерся грубым полотняным полотенцем. Позавтракал вчерашним холодным мясом, выпил кружку слабого чая и сразу же велел подавать коня. Через двадцать минут был у ложементов.

Солдаты досками и плетнями укрепляли насыпи редутов. На передней линии Александр Васильевич увидел незнакомого человека в морской форме. Сначала он подумал, что это командир галеры «Десна», храбрый мальтиец шевалье Джулиано де Ломбард, так славно отличившийся в прошлом году в бою против кораблей Юсуфа. Но приглядевшись, понял, что обознался.

Незнакомец стоял лицом к морю и в длинную подзорную трубу внимательно рассматривал рейд Очакова. Он был так увлечен, что не заметил, как рядом очутился генерал-аншеф.

— Любуетесь, голубчик?

Моряк опустил трубу и резко обернулся.

— О, ваше сиятельство!.

Суворов схватил его за плечи и засмеялся:

— Приехал! Помилуй бог, уже здесь! Ну, молодец! Из Петербурга — и прямо на позицию! Нет, нет, никаких представлений! Знаю! Знаю! — И вдруг, сообразив, что моряк не понимает по-русски, закончил по-английски — От светлейшего князя Потемкина слышал: контр-адмирал Поль Джонс, правильно говорю?

— Правильно! — ответил Поль и тоже засмеялся.

— Ко времени, очень ко времени, — сказал Суворов. — Неспокойно здесь стало. Сдается, что турки снова попытаются взять Кинбурн с моря.

— В Очакове стоит флот. Я насчитал одиннадцать вымпелов.

— Это корабли капудана Гассана. Мои орлы сейчас усиливают берег. Впереди ложементов я замаскировал две двадцатичетырехпушечные батареи и поставил ядрокалильную печь. Сунутся ближе — поджарим!

— О! — засмеялся Поль Джонс. — Поджарить! Это хорошо сказано! Так, чтобы шипело! Фриззл, да?

Суворов взял моряка под руку.

— Я знаю вашу баталию с «Сераписом». Славно! Такой викторией можно гордиться всю жизнь… У нас здесь нет решительных людей, кроме кавалера Джулиано Ломбарда. Вице-адмирал Мордвинов слаб, оттого и смещен был… Адмирал Нассау-Зиген… я не видел его в хорошем деле. А хорошее дело близко. Капудан Гассан попробует закрыть выход нашим кораблям из лимана.

— Надо идти навстречу им и самим завязать бой! — воскликнул Поль Джонс.

— Сил маловато, — задумчиво сказал Суворов. — Из Кременчуга со дня на день должны подойти гребные лодки. Тогда…

— Тогда, ваше сиятельство, я попытаюсь своими силами сжечь флагман турок! — перебил Поль.

Суворов удивленно взглянул на него.

— На рейде Очакова?

— Нет! Я выманю капудана Гассана к лиману. А потом, когда они не выдержат моего удара и повернут назад, их борта окажутся в распоряжении ваших сорока восьми пушек!

Суворов еще решительнее подхватил американца под руку и повел его к крепости.

— Обсудим, голубчик, все спокойно. Одним гляденьем на корабли Очакова не возьмешь!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Цветами и травами полыхал июнь. Струистая жара плыла над Кинбурном. Пехотинцы томились в раскаленных стенах крепости и подземных убежищах. Генерал-аншеф, дабы не обнаружить раньше времени выдвинутые вперед батареи, строго-настрого запретил им купаться даже ночью.

Из Кременчуга прибыли наконец двадцать две скампавеи по двадцать четыре весла каждая. Легкие и быстрые, скампавеи были хорошо приспособлены для действия в лиманах.

— Комары! Помилуй бог, истинные комары! — восхищался суденышками Суворов. — Тучей со всех сторон! Штурм! Абордаж! Победа!

Все было рассчитано и решено.

17 июня 1788 года турки, уверенные в своих силах, подняли паруса и пошли к устью Днепра. Адмиралы Нассау и Поль Джонс двинулись навстречу. К вечеру флоты сошлись на расстояние видимости недалеко от Бугского лимана. В быстро наступившей темноте команды начали готовиться к утреннему сражению.

В полночь Поль Джонс приказал спустить на воду ялик с двумя гребцами-запорожцами. Сам контр-адмирал тоже переодевался запорожцем. Американец сошел в ялик в необъятных синих шароварах, в грубых смазных сапогах, в серой свитке; на голове у него красовалась черная смушковая шапка, за пояс, намотанный по-казацки в несколько рядов, были засунуты два тяжелых пистолета.

— Форвард! — тихо сказал Поль.

Гребцы оттолкнули ялик от борта, и он растворился во тьме.

Плыли в абсолютной тишине. Обмотанные тряпками вальки весел и уключины не издавали ни единого звука.

Через полчаса тьма впереди сгустилась, стали видны тяжелые обводы турецких кораблей. Еще несколько бесшумных гребков — и над головами запорожцев нависли крутые борта фрегатов Гассан-паши.

— Сайленс! Теперь тихо! — прошептал Поль Джонс.

Перебирая руками по доскам обшивки, все трое вели ялик вдоль корпуса флагманского турецкого корабля.

Турки тоже не спали. Было слышно, как что-то грохотало на внутренних палубах, как переговаривались между собою матросы. Видимо, ради маскировки на верхних палубах не было зажжено ни одного фонаря.

Вот, наконец, нос корабля.

Стоп! — скомандовал Поль Джонс.

Вынув из складок пояса кусок мела, он встал на банку ялика и, дотянувшись возможно выше до досок обшивки, написал крупными буквами на отвесе борта:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ «СЖЕЧЬ. ПОЛЬ ДЖОНС».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Потом сильно оттолкнул ялик и приказал:

— Назад!

Утром капудану Гассану вахтенные донесли о надписи.

— Поль Джонс? — воскликнул Гассан. — Я слышал об этом