Балаган, или Конец одиночеству - Курт Воннегут

Мелоди бросает щепотки перьев вверх. Они взлетают к небу из-за слабой силы тяжести. Мелоди кажется Снежной Королевой. Стоит ей взмахнуть рукой, как взлетает рой белых бабочек.

У меня опять эрекция. У Исидора тоже. Как, впрочем, и у всех мужчин.

Исидор подметает вестибюль метлой, которую сам сделал из веток. Он поет одну из двух песен, которые знает.

Вторая «Хэппи берсдэй ту ю»… – «С днем рожденья тебя». Да к тому же ему медведь на ухо наступил, так что он не поет, а гудит:

Мы на лодочке плывем –По теченью вниз,Наша жизнь – лишь краткий сон,Пей и веселись.

Да, вспоминается мне один день в кратком сне нашей жизни – далеко вверх по течению от нынешнего дня, – когда я получил неофициальное письмо от Президента моей страны, которым оказался я сам. Как любой гражданин, я с нетерпением ждал, когда компьютеры выдадут мое новое второе имя.

Мой президент поздравлял меня с новым вторым именем. Он просил меня ставить это имя неизменно в своей подписи, написать его на почтовом ящике, на личной почтовой бумаге, в адресной книге и так далее. Он подчеркнул, что имя было выбрано совершенно случайно, как и положено, и в нем не заключается никаких намеков на мой характер, или на мой внешний вид, или на мое прошлое.

Он перечислял самые простенькие, почти пустяковые примеры услуг, которые я мог бы оказать своим искусственным родственникам: поливать их цветы, когда они в отъезде; посидеть с их детьми, чтобы они могли уйти из дому на часок-другой; сказать им, у какого зубного врача я лечусь, если он лечит без боли; опустить их письмо в почтовый ящик; сходить с ними к доктору, чтобы не нервничали; посетить их в тюрьме или в больнице; пойти с ними на фильм ужасов.

Хэй-хо.

Между прочим, мое новое второе имя привело меня в восторг.

Я приказал безотлагательно покрасить стены Овального кабинета в Белом Доме в бледно-желтый цвет, в честь того, что я стал Нарциссом.

Как раз когда я отдавал распоряжение своему личному секретарю, Гортензии Миноге-13 Мак-Бунди, чтобы кабинет перекрасили, в ее офис явился мойщик посуды из кухни при Белом Доме. Он был в страшном смущении. От неловкости он не мог ни слова вымолвить.

Когда же ему наконец удалось выдавить из себя нужные слова, я заключил его в объятия. Он вынырнул из клубов пара в подвальной преисподней, чтобы смело и решительно заявить мне, что он тоже Нарцисс-11.

– Брат мой! – сказал я.

Глава 36

Неужели не было никакой видимой оппозиции новому общественному порядку? Ну конечно же, была. И, как мы с Элизой предсказывали, мои противники были так разъярены идеей искусственных расширенных семей, что сами образовали многоязычную искусственную расширенную семью.

У них тоже были нагрудные значки, которые они продолжали носить еще долго после того, как я был избран президентом. Можно догадаться, что было написано на этих значках, слово в слово:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОДИНОЧЕСТВО!

Я чуть не лопнул со смеху, когда моя собственная жена, урожденная Софи Ротшильд, стала носить такой значок.

Хэй-хо.

Софи пришла в бешенство, получив формальное уведомление от Президента, которым, конечно, был я, что она должна отказаться от имени Ротшильд. Она должна была отныне называться Брюква-3.

Повторяю: мне очень совестно, но как тут не рассмеяться?

Софи свирепствовала несколько недель. Потом она вползла в Овальный кабинет под вечер, в день особенной силы тяжести, – специально, чтобы сказать мне, что она меня ненавидит.

Я нисколько не обиделся.

Как я уже говорил, мне было прекрасно известно, что я не из тех, кто предназначен для счастливых браков.

– Честное слово, я не ожидала, что ты зайдешь так далеко, Уилбур, – сказала она. Я знала, что ты сумасшедший и что твоя сестра тоже была сумасшедшая. Но я все же не верила, что ты на такое способен.

Софи не пришлось смотреть на меня снизу вверх. Я тоже лежал ничком на полу, подбородком на подушке. Я читал потрясающий отчет о происшествии в Урбане, штат Иллинойс.

Я почти не обратил на нее внимания, поэтому она спросила:

– Что это ты там такое читаешь? Неужели это настолько интереснее, чем я?

– Видишь ли, – сказал я, – долгие годы я был последним американцем, который разговаривал с китайцем. А теперь это не так. Китайская делегация нанесла визит вдове физика в Урбане – недели три тому назад.

Хэй-хо.

– Я ни в коем случае не хочу отнимать твое драгоценное время, – сказала она. – Ты безусловно был ближе к китайцам, чем когда-либо – ко мне.

Я подарил ей к Рождеству инвалидную коляску – для удобства передвижения по Белому Дому в дни повышенной силы тяжести. Я ее спросил, почему она не пользуется коляской.

– Мне грустно видеть, – сказал я, – как ты ползаешь по дому на четвереньках.

– Я же теперь Брюква, – сказала она. А Брюквы живут очень близко к земле. Брюквы, вообще – подножный корм. Самая что ни на есть дешевка, грязный корнеплод.

Тогда, на заре реформы, я считал, что необходимо запретить людям менять присвоенные им правительством вторые имена. Не стоило мне быть таким жестким. Теперь-то люди то и дело меняют имена – и здесь, на Острове Смерти, и в других местах. И я вижу, что в этом ничего опасного нет.

Но с Софи я обошелся сурово.

– Ты, как видно, хочешь быть Чайкой или Жемчужиной, – сказал я.

– С меня достаточно имени Ротшильд, – сказала она.

– Тогда тебе, наверно, надо переехать в Мачу-Пикчу, – сказал я.

Туда переселились многие настоящие родственники Софи.

– Неужели ты и вправду такой садист, – сказала она, – что заставишь меня доказывать свою любовь, якшаясь с чужаками, которые уже ползут из-под сырых камней, как уховертки? Как сороконожки? Как слизни? Как червяки?

– Ну что ты, что ты, – сказал я.

– Ты когда в последний раз видел тот парад уродов, за забором?

По периметру земель, принадлежащих Белому Дому, прямо за забором, день-деньской кишели толпы людей, претендующих на то, что они наши с Софи родственники – искусственные, конечно.

Там были два лилипута-близнеца; помнится, они держали плакат, на котором было написано: «Цветы Мечты».

Помню еще женщину, она была в лиловом вечернем платье, а на плечи у нее был накинут армейский форменный мундир. На голове у нее красовался старомодный шлем авиатора, в комплекте с очками-консервами. Она размахивала плакатом на длинной палке. «Брюквенная каша», – значилось там.