Кофе со льдом - Софья Ролдугина

Я задумалась ненадолго и неуверенно продолжила:

— Это значит, что она планировала оставить ленты себе, верно? Не продавать и не отдавать никому? То есть для того, чтобы найти убийцу, надо разыскать сперва ту самую работницу фабрики, миссис Уэлч?

— О, да, — Эллис вздохнул и с досадой откинулся на спинку стула. — Проблема в том, что два года назад вдова Уэлч умерла. Ее придавило на фабрике механизмом. А дочь, соответственно, переехала куда-то, где о смерти матери ей ничего бы не напоминало. И теперь надо отыскать эту дочь — отыскать в огромном городе! Что ж, по крайней мере, у нас есть ее имя — Корнелия Хортон, в девичестве Корнелия Уэлч. О ее муже неизвестно, увы, ничего, кроме того, что он был помощником аптекаря. То есть, теоретически, у него был доступ и к хлороформу, которым первично оглушали жертв, и к лекарственным травам, экстрактами которых мальчиков потом опаивали, и к лиловым лентам.

— Он мог стать убийцей, — я пригубила свой кофе и с удивлением обнаружила, что он уже остыл. Как быстро время прошло… — Вопрос — что его подтолкнуло к этому.

— Я тоже хотел бы это знать. А время поджимает — чем дольше мы тянем, тем больше вероятность того, что погибнет еще один мальчик. Джеральда из приюта святого Кира так и не нашли, Виржиния, — Эллис вздохнул. — Поэтому я решил рискнуть. Я дал объявление в несколько самых дешевых бромлинских газет о том, что разыскивается некая Корнелия Хортон, и за любые сведения о ней назначено вознаграждение в два хайрейна. Хочу еще попробовать переговорить с редактором «Бромлинских сплетен», может, стоит разместить объявление и там… Впрочем, это сделать будет труднее. Редактор крупной газеты — птица совсем другого полета, «гусям» он подпевать не любит.

— Обратитесь к маркизу Рокпорту, — ни секунды не колеблясь, посоветовала я. — Ему несложно будет помочь вам. Это же для пользы расследования… Если что, сошлитесь на меня — скажите, что я посоветовала вам просить его о помощи.

— Это может сработать, — Эллис оживился. — Спасибо, Виржиния. Вы оказываете неоценимую помощь следствию, — напыщенно произнес он и склонил лохматую голову.

Я улыбнулась.

— А разве вы не рассчитывали на нечто подобное, когда шли в кофейню?

Улыбка Эллиса была как зеркальное отражение моей.

— Вы совершенно правы.

Этот момент вызывал у меня ощущение дежавю — и я не сразу поняла, почему. И лишь потом в памяти воскрес эпизод из подзабытого уже сна.

У Эллиса-ребенка были такие же глаза, когда он отправлялся вершить справедливость вдвоем с Марком.

Одна ассоциация потянула за собой другую, и я сама не успела осознать, как спросила:

— Кем была для вас Лайла из приюта? И… Бастиан?

Эллис, только-только успевший перейти к десерту, поперхнулся глотком имбирного чая и раскашлялся.

— Откуда вы знаете эти имена? Кто вам рассказал?

«Почти так же ответил мне и Лайзо, — подумала я отрешенно. — Только не было у него в голосе такой страшной усталости».

— Случайно узнала. Не смею настаивать на ответе, но мне кажется… мне кажется, что они как-то связаны с расследованием.

Детектив откинулся на спинку стула и растерянно скомкал в кулаке салфетку.

— Да… Я тоже недавно вспоминал их, — ответил он тихо, с неохотой. Затем быстро оглянулся на дверь в кухню и, расцветая фальшивой насквозь улыбкой, крикнул: — Мадлен, как удачно, что вы стоите так близко! Вас не затруднит принести мне еще этого чудесного имбирного чаю? — послышался испуганный выдох, и быстро-быстро застучали по паркету каблучки. Эллис дождался, пока звук стихнет, и лишь потом продолжил: — Лайла Полынь… в общем, я очень любил ее. Она была на два года старше, мы хотели пожениться, когда покинем приют, но… Сейчас она с мужем-баронетом живет в Портленде, кажется. Когда мы в последний раз виделись, у нее было четыре дочери и столько платьев, что они не умещались в гардеробной. А за домом у нее был…

— …сад с травами, — тихо закончила я. — Базилик, тимьян, розмарин, шалфей, медуница, эстрагон, любисток, душица, мята, полынь и рута… Простите, что спросила, Эллис.

— Ничего, — буркнул он и уставился в свою чашку, будто хотел отыскать на дне ее ответы на все загадки мира. — Уже шестнадцать лет прошло, любой за это время привыкнет. А что до Себастиана… Бастиан, Баст… Это один мальчик из нашего приюта. Был немного младше меня. Мы трое считали друг друга братьями — я, Марк и Баст. Ну, а потом Баст умер. Многие умирают, — он криво улыбнулся. — Плохая это история, Виржиния, чтобы рассказывать ее на ночь глядя. Как-нибудь в следующий раз поговорим.

Ушел детектив совсем скоро, буквально через четверть часа — ему нужно было отоспаться после двух дней напряженной работы. Почти сразу же стала собираться и я. Ближе к ночи вернулись слабость и головокружение, мучившие меня во время болезни. Разумеется, это не осталось незамеченным. Мэдди предложила побыть моей служанкой некоторое время, чтобы помочь, если ночью мне что-нибудь понадобится, но я отказалась — ей тоже требовался отдых, вечер в кофейне был весьма напряженным.

Разговор с Эллисом не выходил у меня из головы.

Мой сон был как-то связан с тем, что происходило сейчас. Не напрямую, а словно бы по принципу подобия. Судьба того мальчика, Бастиана, отражалась в нынешней ситуации, как в зеркале.

Все повторяется. История ходит по кругу.

Или по спирали?

Я пребывала в таком волнении, что сама не заметила, как добралась до своей спальни. В памяти смутно отложился бессвязный разговор с Лайзо о расписании на завтрашний день — и о ловце снов. Кажется, я сказала, что теперь «все в порядке», но, войдя в спальню, с необыкновенной ясностью осознала — это не так.

Мне было словно бы… душно?

Неуверенно оглянувшись на дверь, как если бы ожидая, что кто-то подслушивает или подсматривает, я встала на кровать и, приподнявшись на цыпочки, дотянулась до ловца снов. Один раз потянула за шелковую нитку — этого хватило, чтобы амулет упал в мои раскрытые ладони. Несколько секунд я рассматривала сплетения нитей, а потом, тихо спустившись с кровати, пересекла комнату — и спрятала его в ящик стола.

Жара ушла, а вместе с нею словно ушла и жизнь.

…мы стоим за храмом неровными рядами — не по росту, как обычно, а кто с кем дружит. Черной одежды на всех не хватило, поэтому многие пришли в сером и в коричневом. В руках — белые цветы, головы не покрыты ничем, хотя капает дождь.

У меня в руках красные примулы. Красные, как кровь, как жизнь, как поминальные свечи; стебли и лепестки плотные, бархатистые, немного напоминающие по ощущению человеческую кожу. Примулы первыми зацвели в нашем саду, а теперь, посреди лета, вдруг распустились заново — ярко-алыми тугими розетками.

Мэри-кочерга видит в этом дурной знак.

Я просто вспоминаю, что Баст любит все яркое.

Платок на моих плечах — голубой, как небо весной. И этим кусочком неба я укутываю Эллиса и Марка, жмущихся ко мне с боков. Конечно, мальчики взрослые, мальчики почти уже мужчины, и Эллиса трясет вовсе не от того, что у него жжет глаза, а в горле будто комок сырой глины.

Конечно, нет.

Но никто из них не возражает, когда я обнимаю их и укрываю от дождя платком.

— …тот, кто испытания претерпел на земле, на Небесах пребудет в свете и покое, — голос отца Александра надтреснутый, сухой, словно почва на полях, ждущая ливня после засухи. — А те, что безвинны, и безгрешны, и на земле подобны цветам, попадают в сады Небесные…

Отец Александр говорит, а я вижу, что ему хочется просто взять молот и, размахнувшись, ударить по надгробному камню. Как будто, расколов его, можно выпустить Бастиана обратно в жизнь.

Я смотрю вверх, в серое небо, и мне чудится, что все холодные дожди не смогут остудить жжение в сухих глазах. Надо плакать, многие плачут вокруг, даже Мэри-Кочерга… Но во мне только гнев.

Эллиса, мальчишку, что едва достает виском до моего подбородка, тоже трясет от гнева.

— …не прощу, — губы у него шевелятся, но беззвучно. Я угадываю смысл по одному движению, потому что сама думаю о том же самом. — Не прощу, найду, убью…

У Марка глаза отражают небо. Он тоже не плачет — он молится. Наверно, только поэтому мы с Эллисом еще не бежим отсюда, сломя голову, чтобы найти убийцу и разломать его кости, как старые веточки бузины, растоптать, уничтожить, стереть с лица земли.

Внезапно Эллис запрокидывает голову.

— Ты знаешь, кто это был, Лайла?

Губы у меня немеют.

— Он ушел с художником.

У Эллиса чернеют глаза.

— И художник тоже не вернулся.

Я наклоняюсь к самому уху Эллиса и шепчу: