Черное кружево, алый закат - Татьяна Гармаш-Роффе

«Мне бы его заботы…» – подумал Алексей.

Больше всего его удивляла в людях, успешных в карьерном плане, зависимость от того, что думают о них окружающие. Причем отнюдь не только близкие, родители, супруги, друзья, а совсем далекие, чье мнение, строго говоря, должно им быть «по барабану».

Ан нет, зависели! Желали донести до всех, вплоть до продавца, кассира, случайного прохожего, посыл о своей важности и успешности.

Впрочем, ответ содержался в самом вопросе: зависимость от мнения окружающих. Именно она, зависимость эта, толкает их на завоевание финансовых и общественных высот. А достигнув этих высот, они жадно требуют новых и новых подтверждений признания окружающих.

– А чего так? – спросил Алексей лениво. – У нее же месячные, ты сказал. Плохо себя чувствует и прочее.

– Я ей посоветовал анальгинчику принять. Она выпила, ее отпустило!

– А матч еще не кончился?

– Ты чё, не смотришь?! – оскорбился Степан до глубины души.

– Я… Признаться, я начал… Но сегодня был такой сложный день, забегался, к тому же пива выпил… Меня сморило. – Алексей зевнул в телефон для пущей убедительности. – Вот только сейчас проснулся, с твоим звонком. Какой там счет?

– Три – один!

– О! – воскликнул Кис, который даже не имел понятия, кто играет.

– Ну!!!

– Ага, – туманно согласился детектив. – Так Кира к тебе едет?

– Досмотрим вместе, а потом в клуб поедем с ней ужинать.

– Это хорошо, – одобрил детектив. – Обсудишь с ней матч, да?

И понял, что сказал чушь. Как можно обсуждать матч с тем, кто его не видел? А в том, что Кира смотрела футбол, не находясь в обществе Степана, он сильно сомневался.

– В общем, хорошего вам вечера, – заторопился он. – И ночи тоже, – сказал детектив несколько фривольно, рассчитывая таким образом узнать, останется ли Кира у Катаева и сколько у него, детектива, имеется в распоряжении времени, чтобы покопаться в ее квартире.

– Мы просто друзья! – отреагировал Степан. – Ты это кончай, намеки всякие!

– Боже упаси, какие намеки! Она же у тебя иногда ночевала, потому что ей до работы ближе!

– А, это да… – расслабился Катаев. – Может, и заночует…

«Может» Алексея не устраивало. Он посмотрел на часы. Кира уже едет, как сказал Степан. В ресторане они просидят пару часов, плюс около часа ей до дома. Итого у детектива имелось в распоряжении минимум часика три, а максимум вся ночь, если Кира заночует у Катаева.

Но на максимум он полагаться не мог.

Он быстренько распрощался, вылетел пулей из дома, завел свою «Ниву»-джип и живо порулил в сторону Новогиреева, где обитала Кира.

Алексей намеренно не стал формулировать перед собой задачу найти подтверждение своим подозрениям. Он решил просто узнать максимум о Кире, стараясь не быть предвзятым.

Но задача оказалась трудновыполнимой.

Поначалу все шло более-менее гладко. В секретере обнаружились три альбома с фотографиями. Один хранил снимки, запечатлевшие детство Киры, – смешная, худенькая, голенастая девочка в окружении родни. В двух других альбомах Кира, уже взрослая – хотя назвать возраст точно невозможно, она везде выглядела лет на двадцать – двадцать два, – снялась в такой же старинной одежде, кружева-кринолины-перчатки-цепи, как на фотографии, которую детектив нашел в первый свой визит в книге о готике. И мужчина рядом с ней был одет в том же стиле. На их лицах иногда оказывались маски, и фоном им служили все те же готические своды, свечи и попавшие в кадр плечи и бока других персонажей, столь же странно разодетых. Маскарад? Ритуал?

Он быстро пощелкал фотоаппаратом, пересняв несколько снимков на всякий случай, – хотя до сих пор все укладывалось в его представления. А вот дальше пошли неожиданности.

В глубинах секретера обнаружилась папка с рисунками небольшого формата, чуть больше стандартного А4, сделанными углем и чем-то красно-коричневым. Алексей знал, что водится штука такого цвета в арсенале художников, вроде толстый карандаш, но название забыл.[6] На всех рисунках был единственный мужчина, Кирин муж. В разных позах, иногда обнаженный, иногда одетый, в том числе и в «готические» костюмы.

Главной деталью на рисунках, первым делом привлекавшей внимание, были его глаза – в них затаилась какая-то боль, смешанная с удивлением, словно он вопрошал: какие силы занесли меня в этот абсурдный мир?

Как ни странно, даже в обнаженной натуре ощущался не столько эротизм, сколько любовь, любование, несколько трагичный эстетизм… Отчего детектив уверенно приписал их авторство Кире.

Она любила мужа. Рисунки об этом говорили, если не сказать – кричали… Почему же тогда скрывает свое замужество? Какой смысл ей врать насчет «бойфренда»?

Кроме того, насколько детектив мог судить, рисунки свидетельствовали о таланте. А настоящий возраст Киры наводил, вкупе с ее талантом, на вопросы: что она делала все эти годы? Чему училась? Как применила свой талант? Неужели лишь для того, чтобы нарисовать стопку портретов мужа и похоронить ее в секретере? И наняться горничной в «Аську» Катаева?

Когда девушке лет двадцать – двадцать два, как казалось на глаз, то таких вопросов не возникает. Вроде как еще не определилась. Но в двадцать семь уже положено отучиться, то есть выбрать свой профессиональный путь… Кира, при наличии таланта, его так и не выбрала? Или ей что-то помешало?

Тогда что? Любовь к мужу? Она ему посвятила свои юные годы?

Или секте?

Скорей бы уж Тамара разузнала о нем, что он за человек такой был да от чего умер!..

Алексей, по обыкновению, сфотографировал рисунки, закрыл папку, пошарил еще в секретере и обнаружил конверт, внутри которого находилось несколько листочков, исписанных угловатым мужским почерком. Это были стихи. И посвящались они, скорее всего, Кире.

Стихи были плохими, зато их содержание оказалось крайне любопытным:

Ты Богиня Сатаны.Черный ангел мой, это ты!

«Богиня Сатаны», которая одновременно «ангел», это ж надо такое придумать! Кис в стихах не особо разбирался, но все же хорошие от плохих умел отличить и сейчас подивился. Если у Киры был несомненный талант, то этого никак нельзя сказать о ее муже.

Может, потому с таким отчаянием и непониманием смотрели его глаза на мир? Может, он его тонко чувствовал, но не знал, не умел воплотить свои ощущения в… ни в чем?

…У друзей Алексея был сын. Был. Потому что покончил жизнь самоубийством, выбросившись с девятого этажа. Мальчик хотел стать поэтом, сочинял стихи и песни, а все было плохо, бесталанно. Он и сам это чувствовал, и окружающие не давали ему усомниться в том, что талантом его бог не наделил. Включая родителей, которые, критикуя его творения, пытались наставить чадо на путь более разумный и здравый. Но парнишка разумного и здравого не захотел – смертельный прыжок из окна стал его ответом всем: и тем, кто критиковал его, и богу, не давшему ему таланта, не давшему возможность прокричать на весь мир о своей боли.

Что за боль такая, откуда? Почему некоторые люди ощущают себя в мире так, словно их выпустили на свет без защитного слоя кожи?

Алексей не знал. Гены, воспитание, травмы детства? Не знал он, нет. Возможно, такими рождаются… Был же этот, как его… Арлекино? Нет-нет, другой… Пьеро! Он всегда появлялся на ярмарочных райках с белым лицом и печально нарисованным ртом. И он был поэтом. Никем не понятым.

Персонаж старинного народного театра, Пьеро никак не мог оказаться выдумкой писателей. Нет, такой психотип существовал в веках, романтик и трагик, человек без кожи…

Отсюда внятно ощущалось, отчего Кирин муж кинулся в «готическое течение» – этими одежками пытался нарастить кожу… Да, именно так. Что скажет завтра Тамара о причинах его гибели? Не покончил ли он жизнь самоубийством?..

Он вспомнил о том, что говорила ему недавно Александра: наше тело – тюремный костюм, выданный нам на срок заключения. Она права, Саша, убийственно права… И сейчас Алексей продолжил эту мысль: а наша личность, разве она – не выдана? Как часто можно услышать гордое: «моя личность»… Но моя ли? наша ли? Разве ты сам сделал себя талантливым? Разве себе ты обязан слухом и голосом, чтобы петь? Глазом и точной рукой, чтобы рисовать? Слогом и чувством, чтобы писать? И даже ум – он ведь изначально по-разному отмерен! Стоит только на малышню посмотреть – того же возраста, что его дети, Кирюша с Лизанькой, – и становится ясно, кому ум отпущен, а кто навсегда обречен быть дураком!

Так какая же, к черту, моя личность?! Права Саша, права: всем нам выдали, как зубную щетку с пастой в отеле, во временное пользование и тело, и личность! И какое право имеем мы говорить о другом человеке презрительно: он дурак?!

Разве только в том случае, когда человеку было дано, а он дар этот не развил. Бездарно им не воспользовался. Не потрудился, не отточил мастерство – пропил, проел, прогулял. Тогда да – и только тогда! – осуждение будет честно…