Отшельник Книга 3 (СИ) - Шкенёв Сергей Николаевич

В охране или молодёжь, или люди в возрасте, и на то есть свои причины. Молодёжь в массе своей стремится к подвигам и славе, и предаёт крайне редко, если только по вбитым с детства убеждением. Но после тщательного отбора таковых в судовой рати не наблюдалось. Наоборот, глаза юнцов горели ожиданием, предвкушением и истинной верой в праведность своего дела.

С тридцатипятилетними и сорокалетними стариками ещё проще, у них семьи дожидаются кормильцев, и для многих из них этот поход будет последним перед выходом на покой или переводом на городовую государеву службу. Нет, не заложники, что вы! Но сытное будущее детей и внуков стоит того, чтобы быть верным слову и преданным государю-кесарю.Вот за такими опытными вояками и наблюдал Вениамин Павлович Конев по прозвищу Конь В Пальто, расположившийся на палубе в плетёном из лозы кресле. Тент от солнца над головой, столик с кувшином вина и фруктами, полузакрытые в лёгкой дрёме глаза, неспешный разговор двух ветеранов убаюкивает… Вечер, несомненно, удался.

— А ты знаешь, Жила Баянович, вот не лежит у меня душа к земле, хоть ты тресни, — седой вояка с короткой по беловодской моде бородкой отложил на приготовленную заранее тряпочку шомпол с промасленной ветошью. — Не лежит, и всё тут.

— Ну, Беркун Евсеич, — отозвался второй боец, — трескаться я не буду. Да и не хочу я трескаться.

— Да это так, шутейно. Я ведь с малых лет с сабли кормлюсь, и на старости как-то не хочется в земле ковыряться. Даже хозяином не хочется. Ну вот представь, найму я людишек, али с немецких земель из полона кого выкуплю, и что дальше? Будут они мне пшеницу выращивать, да рыбу в прудах разводить, да масло коровье сбивать, да сыры варить, да лён ткать… А я сам? Сидеть на жопе да брюхо наедать поперёк себя шире?

— На городовую службу иди, там нашего брата охотно берут. Не меньше чем старостой станешь.

— Нет, Баяныч, — покачал головой Беркун. — Для городовой службы у меня образование не то.

— Как это нет? Читать да писать умеешь, что же ещё надобно?

— А цифирьная грамота, арифметикой именуемая? Без неё вообще никуда, а учиться как бы и поздно уже. Есть ещё какая-то булгахтерия, но там вообще ад кромешный, — Беркун благочестиво перекрестился и трижды сплюнул через левое плечо. Потом подумал немного, и трижды сплюнул через правое.

Жила Баянович последовал его примеру, и посоветовал:

— Торговлей займись.

— Ещё смешнее. Сам хоть понимаешь, что советуешь? Где я, и где та торговля?

— Дело советую, — слегка обиделся на старого друга Жила Баянович. — Не пирогами с зайчатиной вразнос на Москве предлагаю торговать, а товаром благородным и зело державе нужным.

— Это каким же?

— Железо от свеев морем возить. Выгодно и почётно.

— Там от этих возчиков уже не протолкнуться.

— И всё равно их не хватает, особенно таких опытных, как мы с тобой. Вот скажи, Беркун, ты ночью по звёздам ушкуй от Карлскруны до Риги доведёшь?

— А что бы не-то? Не ахти какая задача.

— Вот именно! Про то и говорю! А ежели ещё на паях заводик для свинского железа поставим, так вообще на серебре да золоте трапезничать станем.

— Ага, станем, как же… У меня всех денег рублей триста соберётся, да и то ужаться в расходах придётся. Где деньги взять, Баяныч?

— Так мы же не одни.

— А ты уже со мной?

— Мы уже пятнадцать лет вместе, Беркун. Ближе родни стали.

— Ага, но детей поженили, да…

— Это другое, это родственное, а не боевое. Как говорит Светлейший Князь Андрей Михайлович — нет уз святее товарищества!

— Когда он такое говорил?

— Так в газете прописано было. Или ты газет не читаешь?

— Всё я читаю, — отмахнулся Беркун Евсеевич. — Ты про деньги лучше скажи.

— А что деньги? Не мы одни такие, у кого к земле душа не лежит. Даже на нашем ушкуе десятка три таких наберётся, и у каждого в мошне рублей по двести завалялось. Это сколько будет, ежели твоей нелюбимой арифметикой счесть?

— И без неё скажу, что шесть тысяч ровным счётом.

— Вот видишь? Это уже деньги на пару новых ушкуев, снаряжение, припасы да закупку товара на первое время. А там уже и само пойдёт!

Беркун что-то прикинул в уме, и не согласился:

— Всё равно мало, Жила Баянович. Пусть даже десять тысяч соберём, но и прибыль на пятьдесят душ делить придётся.

Конь В Пальто наконец-то преодолел сонливость с ленивостью, и вмешался в разговор:

— На троих делить будем.

— Это как это? — дружным дуэтом удивились ветераны.

Конев не торопился с ответом. Налил в серебряный стаканчик вина, с удовольствием выпил, долго выбирал самую спелую виноградину на закуску, и лишь потом сказал:

— Пятнадцать тысяч даю на такое полезное дело. В долг, разумеется. С прибылей по пять тысяч отдадите.

— Велика ли лихва?

— Две сотых пока долг висит.

— А потом?

— А что потом? Потом прибыток делить начнём.

— И зачем тогда тебе всё это? Из-за каких-то там всего лишь двух сотых долга ты будешь ждать?

— Чем же тебе не нравится две сотых, жила Баянович? Если хочешь, можешь считать одной пятидесятой. Но это в год, а не за всё время.

— Да оно мне всё нравится, только как-то мало. Подозрительно всё это.

— А зачем жадничать? — удивился Конев. — Мне и без тебя есть на ком наживаться. А то, что мало, так курочка по зёрнышку клюёт… ну, дальше ты и сам знаешь.

— Ага, весь двор в дерьме, — согласился Жила Боянович. — И много у тебя таких товарищей по прибылям?

— Вопрос неприличный, — засмеялся Вениамин Павлович. — Но хватает, да. На безбедную жизнь хватает, да ещё немного сверху остаётся. Ну, так каков ваш положительный ответ?

Ответить ему никто не успел, так как с передового ушкуя кто-то заорал во всю глотку в здоровенный жестяной рупор:

— Супротивник право по борту! К бою!

— Что за бля… — возмутился Конев.

Из-за густо поросшего лесом и кустарником острова наперерез ушкуям выходили турецкие галеры. Именно турецкие, потому что никаких других здесь и быть не могло. Небольшие, всего по десятку вёсел с каждого борта, зато сразу много. Штук двадцать-двадцать пять, если не больше.

— Ну что, други, окропим снежок красненьким? — весело рассмеялся Беркун Евсеевич.

— Так ведь лето и мы на воде? — не понял его Веня.

— Да похер! — мотнул головой ветеран. — Главное не это. Главное, чтобы чужим красненьким окропить. А чего именно, это уже дело третье.

Интерлюдия

Интерлюдия. Или просто вставка в текст для оживления сюжета. Да без разницы как оно называется.

Отец Никодим, настоятель Кулебакского монастыря Пресвятой Живоначальной Троицы, мощно отрыгнул смородиновым стоялым мёдом и потянулся к закуске. День сегодня постный, но рыбу вкушать можно, так что стол был не слишком обилен, но разнообразен. И широким жестом пригласил отца-келаря Мефодия присоединиться к трапезе.

— Не погнушайся, брат мой.

И келарь не погнушался. Опрокинул изрядную чашу мёда, предварительно перекрестившись, и взялся за ложку. Что там сегодня представляет из себя хлеб насущный?

Во-первых, сам хлеб — белейший и пышный, из донской пшеничной муки тончайшего помола, что и к государеву столу не зазорно подать. Уха рыбная на ершовом да окунёвом отваре, да с крупными кусками окской стерляди ночного улова. Душиста и жирна ушица, ажно жёлтая поверху от толстого слоя жира. Укропчиком резаным посыпана да зелёным лучком. И перца вдосталь, но в меру.

Картошечка разварная беловодская с жареными маслятами, да прошлогодними груздями солёными белыми, да груздями солёными чёрными, да рыжиками тоже солёными, и всё на постном подсолнечном масле со сладким красным луком, что иной раз из Крыма привозят. Масло тоже беловодское. То есть, родом из Беловодья, а так-то в бывшем Диком Поле вовсю выращивают.

К картошечке отдельно обжаренный в сухарях карась. Не крупный, а размером аккурат в ладошку, чтобы при готовке мелкие косточки успели разопреть и почти раствориться, и вкушать оного карася можно уже без опаски подавиться. Сметаны бы к ним, да… Но постный день!