Искатель, 1999 №3 - Керен Певзнер

дудочник! Подле них самая большая толпа народу. Кто кричит, подбадривая игрецов, кто головой кивает в такт — так-так-так, кто ногой притопывает, а которые и просто стоят недвижно, разинув рот и выкатив глаза.

Расставив барабаны, большие, и малые, и вовсе крошечные, с кулачок домны Элисаны, вовсю хлопочет над ними барабанщик. То пальцами их коснется, почти невесомо — ш-ш-ш, — то вдруг пятерней хватит — бах! — то перебором пройдется ту-тук! ту-тук! — и слышится, как дождь шумит по листьям, как пыль, подгоняемая ветром, течет по жарким улицам, вниз, вниз, к подножию холма, как отдаленно ходит по горам гром, как стучат где-то копыта: кто едет? кто поспешает?

Будто хозяйка над кастрюлями, трудится барабанщик — везде поспеть, ничего не забыть, здесь вовремя выпустить пар, тут сдвинуть крышку, а во-он тамочки разочек щепоточку соли бросить — тюк!

И лицом танцует вослед за пальцами — ни длинному носу, ни острому подбородку, ни впалым щекам, ни лбу — сплошь морщины, — никому-то покоя нет, все в движении, все в пляске.

А дударь, летами куда помоложе, тихо дует в дудку — нежно поет дудка, голосом почти не деревянным.

Третьим товарищем волшебного барабанщика была девушка лет двадцати — рослая, полнотелая, чернокудрая девица с белыми руками, а под каждым пальцем у нее на тыльной стороне ладони — ямочка.

Стоит против дударя, ждет. Поводит плечами и бедрами, улыбается, выхваляется: заранее знает, что не оплошает.

Вот сыграет дударь куплетец, отлепит губы от дудки, усмехнется. Тотчас же девушка тем же голосом, что и дудка, куплетец повторяет — да так искусно она это делает, что закрой глаза и не разберешь, где девушкин голос, а где дудкин.

А конь под пальцами барабанщика стучит копытами все громче — все ближе всадник: кто едет? кто поспешает?

Эн Бертран де Сейссак — вот кто! Наипервейший сеньор во всей округе Каркассонской — вот кто! Наш милостивый господин — вот кто к славному городу Алету приближается, и с ним — свита многочисленная, знатная да веселая, а знатнейшие меж гостей эн Бертрана — эн Гастон, виконт Беарнский, и брат его эн Гийом де Монкад, оба востроносые, большеротые, с глазами быстрыми, дерзкими, лукавыми.

А конь под Бертраном черный, поводья золотыми кистями украшены; сам же всадник в белом и синем. Лицом светел эн Бертран, будто и не доводилось ему испытать ни прикосновения горячих солнечных пальцев, ни поцелуев пронизывающего ветра.

Бурлит, бушует, безумствует большая летняя ярмарка в Але-те, старинном владении Сейссаков. Городок хоть невелик, да славен: бьет здесь целебный горячий источник. Оттого и хворых в Алете от веку не водилось, а если кто ошибкою и занедужит, то непременно исцеляется, причем в самые короткие сроки.

А что это творится сегодня у городских стен?

— Пожалуй что не удастся нам нынче войти в этот город, эн Бертран, — говорит Гастон Беарнский, останавливая коня.

— Отчего же? — возражает эн Бертран.

— Да оттого, ежели вы этого еще не видите, что у городских стен кипит самая настоящая битва, — отвечает эн Гастон и щурит глаза. — И дабы целыми и невредимыми миновать ворота, придется нам перебить немалое число жителей Алета, а сие, согласитесь, весьма нежелательно.

Тут эн Бертран начинает смеяться и вместо ответа направляет коня прямо в гущу сражения.

А сражение завязалось нешуточное, ибо прихожане Сен-Мартен-де-Алет с разнообразным оружием в руках ополчились на прихожан Сен-Жеан-сюр-Од, и вот разят они друг друга яростно и с превеликим рвением. В воздухе густо летают гнилые яблоки и перезрелый виноград; градом сыплются черствые корки; крутясь, проносятся связки прелой соломы; с неприятнейшим чмоканьем настигают жертву комки сырого творога. Только успевай поворачиваться да отворачиваться, не то залепят нерасторопному глаза липкой мякотью, хлопнут гнилью по губам, а по волосам, того и гляди, растечется зловонная жижа.

Женщины в подоткнутых юбках, сверкая босыми ногами, подтаскивают к месту баталии одну корзину за другой. Высокие корзины, из белого прута плетенные, полнехоньки метательных снарядов. Яркое полуденное солнце масляно блестит на скользкой поверхности подгнивших фруктов, лица бойцов лоснятся от пота, загорелые руки так и мелькают, зубы скалятся в усмешке.

В этой битве женщины ни в чем не желают уступать мужчинам и разят неприятеля без всякой пощады и снисхождения. То у одной, то у другой выбьется из-под белого чепца темная прядка, прильнет ко влажному загорелому лбу… эй, эй, эн Гастон, не стоит зевать да заглядываться, ведь нынче такой день, что и вас не пощадят, ни ради знатности вашей, ни даже ради того, что вы вооружены.

Но вот городской трубач видит со стены великолепную кавалькаду и хватается за свою длинную трубу. А надобно сказать, что труба эта сделана была из звонкой латуни и гулкой вываренной кожи и звуком обладала весьма резким, так что и мертвым при ее реве впору пробудиться, в ужасе выскочить из гробов и мчаться куда-нибудь в ближайший кафедрал в ожидании Страшного Суда.

И вот трубач дует что есть мочи в трубу, и кричит труба во всю свою латунную глотку:

— Эй, вы! Слушайте, добрые жители Алета, прихожане Сен-Мартен и Сен-Жеан! Глядите же, кто едет сюда, глядите, кто поспешает! Это же эн Бертран де Сейссак, наипервейший сеньор во всей округе Каркассонской, наш милостивый повелитель!

И расступаются волны людские, очищается воздух от метательных снарядов, склоняются потные взлохмаченные головы — по единому мановению замерла великая овощная битва! Только и слышно, как тяжко дышат возбужденные бойцы да как чавкают под ногами раздавленные овощи.

Эн Бертран де Сейссак и его гости входят в город Алет.

Любит город Алет сеньора Бертрана; да и эн Бертран этот свой городишко весьма жалует. И прежде-то праздник по всему городу кипел, а тут, как эн Бертран с гостями и свитою пожаловал, так и вовсе ярким пламенем вспыхнул, точно на раскаленную сковороду свежего масла плеснули!

А в замке уже готовятся встретить сеньора. Какой великий переполох царит весь день на кухне! Блюда серебряные и миски оловянные так и дрожат, так и подпрыгивают в нетерпении. Трепещут чаши для умывания, и подрагивают плавающие в них лепестки роз. Кружки подскакивают на полках, глиняные горшки разбухают с утробным звуком: у-ух! у-ух! И все прочие тоже в неописуемом волнении: солонки и котлы, сковороды и соусники, вертела и ухваты, шпиговальные иглы и ступка с пестиком, волосяные сита и шумовки, печные лопаты и кухонные ножи… все, решительно все пришли в смятение.

И было от чего трепетать обитателям этой кухни, если учесть, какие яства нынче здесь выпекались, варились и жарились! Готовились