Искатель, 1999 №3 - Керен Певзнер

хотела звонить в полицию. Но телефон в спальне, а там Денис. Если звонить с сотового, то он все равно услышит. Смогу ли я продержаться до приезда полицейских?

Как будто услышав мои слова, Денис крикнул из спальни:

— Лера, ну где ты? Я заждался.

— Иду, иду, — ответила я, схватила сотовый телефон и выскочила из квартиры.

Я бежала вниз по лестнице, не помня себя. Выскочив на пустынную улицу, я стала нажимать на кнопку вызова сотового телефона Борнштейна, но ответа не было. Наверно, я что-то не так программировала. Нужно было туда ехать.

Из-за поворота выехала машина, и знакомый голос окликнул меня:

— Валерия!

Я обернулась. Это был зеленый «Форд». За рулем сидел Додик.

Я совершенно не удивилась, что он делает около моего дома. Просто в этот момент я вспомнила, что ключи от машины я оставила дома, и Додик был весьма кстати.

— Додик! — бросилась я к нему. — Отвези меня в полицию. Срочно.

— Садись, — коротко сказал он.

Я села, и он сам пристегнул мой ремень.

— Что происходит? — спросил Додик.

— Я не могу сейчас тебе объяснить, просто мне нужно немедленно известить полицию. Маньяк около меня и намеревается меня зарезать.

— Да? — удивился он. — Ну тогда поехали.

До полиции было несколько минут езды. Я посмотрела на дорогу — мы ехали совершенно незнакомыми улицами.

— Где мы находимся? — обеспокоенно спросила я, словно очнувшись.

— Не волнуйся, просто перерыли улицу Шапиро, и я еду в объезд. Это займет немного времени.

— А… — я успокоилась. У нас в городе вечно что-нибудь перекрывали и рыли.

Додик неожиданно свернул к морю. Я испугалась не на шутку.

— Куда мы едем? Останови машину! Немедленно.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал Додик, и машина действительно остановилась спустя некоторое время.

— Пусти меня, — я пыталась отстегнуть ремень безопасности, но у меня ничего не получалось.

— Не старайся, только я сам могу его открыть, — как бы устало сказал он.

— Где мы находимся? — хотя я уже поняла где. Мы были в Национальном парке, на берегу моря, но не там, где стоят колонны и жарят шашлыки около палаток, а совсем в пустынной его части, заросшей колючим кустарником.

— Когда ты села в мою машину, я просто не мог поверить в свою удачу, — неожиданно произнес он, — я же ехал к тебе.

— В полночь? Ко мне? Зачем? Я тебя не приглашала, — вдруг я поняла, что сморозила глупость — не надо было его унижать.

— Конечно, не приглашала, кто я для тебя?!

Его голос почти сорвался на крик.

Боже, ну можно ли быть такой дурой?! Денис… Никакой не Денис, а вот этот странный, незаметный тип, с которым я виделась каждый день, который сидит сейчас тут, в машине, в нескольких сантиметрах от меня. Я привязана, вокруг ни души. Меня можно зарезать, задушить, изнасиловать, а потом выбросить в море. И все. Финита ля комедия. Что же делать? Как выйти из этого положения? Я пыталась освободиться, шаря руками вокруг себя. Вдруг я наткнулась на телефон в кармане своей юбки. Мысленно моля, чтобы он заработал, я нащупала эту единственную кнопку вызова и нажала на нее вновь. Додик ничего не заметил. Он был углублен в себя и говорил прерывисто, слова безостановочно слетали у него с губ:

— Меня никогда никто не хотел выслушать до конца. Я никому не был интересен, даже собственной матери. Она била меня по лицу, когда я врал — так она считала. А я не обманывал, я просто жил в своем мире, лучшем из миров. Там никто не смеялся надо мной, там никому не было дела до моих оттопыренных ушей, и я всегда рассказывал интересные истории, которые все слушали до конца…

А вот я прислушивалась к сотовому телефону, который сжимала в кармане. И о чудо, послышался еле слышный гудок вызова. Я быстро зажала рукой микрофон, чтобы эти звуки не прорвались наружу. Гудки окончились и из кармана послышалось неясное вопросительное бормотание. Я громко сказала:

— Додик, ну зачем надо было привозить меня в парк Леуми, — я специально произнесла название Национального парка на иврите — ведь Борнштейн не говорил по-русски, — разве мы не могли бы посидеть у меня? А то здесь так страшно — в парке Леуми! — последние слова я буквально выкрикнула.

— Мне тоже было страшно, когда я ее убил, — надрывно проговорил он, — но жить с ней было еще страшнее. Она говорила мне, что я никчемный, глупый урод, что я недостоин был родиться на белый свет и что ее уговорили не делать аборт. Каково это выслушивать ребенку?! Если я приносил плохие отметки из школы, она называла меня тупицей, который весь в отца. Его я не помню, они разошлись, когда я был совсем маленьким.

Я вспомнила, что доктор Рабинович говорил: пока маньяк не выговорится, он не убьет свою жертву. И я торопливо стала задавать вопросы:

— Почему она тебя так не любила? Ведь она же мать?

— Я родился, когда она была совсем молодая. Ей хотелось жить и развлекаться, а бабушек не было. Я ей постоянно мешал. Она убегала из дома, а я оставался совсем один и боялся. Боялся темноты, привидений, крыс — всего. А она только смеялась и называла меня трусом. Я до двенадцати лет мочился в постель, и это было еще одно подтверждение моей никчемности.

— А что потом было? — продолжала я спрашивать.

— Она безумно хотела выйти замуж, и не просто так, а за богатого мужчину. А я ей мешал. Мне было семнадцать лет, я еще учился в школе и однажды пришел рано домой. Нас отпустили с уроков. Я вошел в дом и позвал ее: «Мама!» Она вышла из спальни, а за ней какой-то пузатый дядька. Он усмехнулся: «Я не знал, Симочка, что у тебя такой большой сын, а ты ведь говорила, что тебе двадцать девять». Он ушел, и никогда больше я его у нас не видел. Моя мать как с цепи сорвалась. Она кричала на меня, била по щекам, а я не понимал, за что. Зато сейчас я понимаю. Ей противен был сам факт моего существования. У нее не было не только любви ко мне, даже самого элементарного материнского инстинкта. Я бы ушел из дома, но мне некуда было идти. Даже в армию. От службы я был освобожден по состоянию здоровья.

— Ты сказал, что ты ее убил. Неужели это было на самом деле?

— Однажды я пришел в дом с девушкой. Мать была дома, в сильном подпитии. С каждым годом она пила все