Искатель, 1999 №3 - Керен Певзнер

Причем неважно, на каком языке. Коган знал и русский, и иврит. Священник — только русский. А на каком языке говорил Зискин?

— На иврите, польском, идише, английском. Русский не входил в это число.

— Значит, маньяк — из России, причем прекрасно говорит на иврите. Он же звонил мне и угрожал на иврите.

— Я согласен с вами, Валерия, — подумав, сказал доктор Рабинович, — я только хочу кое-что добавить. Еще Эрих Фромм писал, что биологические потребности человека, безусловно, важны, но еще важнее для него — потребность в самоутверждении. Ему нужен, с одной стороны, объект поклонения, чтобы тянуться к нему, а с другой — объект пренебрежения, чтобы чувствовать себя выше его. Я полагаю, что, приходя на исповедь, а именно так вы назвали этот процесс, этот человек чувствовал потребность облегчить свои страдания, его мучила какая-то неразделенная трагедия. Он рассказывает абсолютно все, он же, если можно так выразиться, любитель разговорного жанра. Но потом, после беседы, он понимал, что специалист, сидящий напротив, которого он считал за бога в своем воспаленном сознании, ему не помог, все равно он выйдет сейчас из кабинета и останется один на один со своим тяжким грузом. А может быть, и еще хуже — тот, кому он доверился, может донести, рассказать его тайну другим, грубым и равнодушным людям. И он принимает единственное на его взгляд верное решение — убить, уничтожить объект опасности. Но, заметьте, только после того, как все ему расскажет. Рассказчику нечего больше ждать — его божок низвергнут. И вот только тогда приходит облегчение. Баланс восстановлен, ему легко и спокойно. Муки совести не мучают, а страха перед неотвратимостью наказания нет — ведь он считает себя центром мироздания, а центр не способен ошибаться.

— Но он же маньяк!

— Маньяк, — согласился Игаль.

— Но как я его узнаю? Ходит себе человек по улице, общается с тобой нормально, в общем, как все. И вдруг ему что-то напоминают мои чулки со швами, и он меня — чик, — я выразительно провела большим пальцем по шее, — решает прикончить.

— И вас спасет только то, что вы одеты в джинсы, — улыбнулся доктор, — маньяки обычно не отходят от правил, которые сами себе же и навязали. Вот, например, наш маньяк не убивал жертву, пока всласть не выговаривался, а иначе — нарушаются правила игры.

— А какие они, маньяки?

— Сложный вопрос, я интересовался им. Есть нечто общее в их поведении. Попытаюсь вам объяснить. Прежде всего определить их в обыденной жизни практически невозможно. Это все враки, когда описывают: «Глаза его заблестели, он тяжело задышал и неестественно засмеялся…» Так ведут себя обычные невротики. Маньяк спокойно точит нож, пока вы привязаны к стулу. Он любит свою жертву и уверен: все, что он для нее готовит, — это то, что ей нужно, в самый раз.

— Вот ужас! — выдохнула я.

— Обычно они живут в неполной семье, мать в доме — глава, существо деспотичное. Ребенок он чаще всего единственный. Она следит за каждым его шагом, оценивает его поступки, в основном отрицательно. Выращивает чувство вины. Унижение ведет к бунту, стремлению выйти из-под материнского деспотизма, но характер уже сформирован как неустойчивый и подверженный влиянию со стороны. Такие мужчины остаются холостяками или поздно женятся. Спутницу жизни обычно выбирают старше себя, ищут в ней образ ненавистной, но в то же время обожаемой матери. В зависимости от того, что он во время секса думает о матери, характер сношения меняется. Вам понятно, о чем я говорю?

— Поясните, — попросила я.

— Как это ни странно, даже в сексе он думает не о реальной партнерше, которая рядом, а о своей матери, — терпеливо пояснил доктор Рабинович, — нет, инцест не имеет к этому никакого отношения. Просто если маньяк ласков со своей женщиной, значит, в этот момент он обожает свою мать. Если же его движения становятся грубыми, как у насильника, он не обращает внимания на ту боль, которую причиняет своей даме, подсознательно он конфликтует и хочет доказать, что он сильнее своей матери.

Мое лицо вытянулось.

— Так что, теперь не получать удовольствие от секса, а высчитывать, о чем или о ком мой партнер думает в этот момент?! — я просто не знала, что и думать.

Игаль рассмеялся:

— Не берите в голову, а то еще перестанете действительно получать удовлетворение, а я буду виноват. И будет у вас причина ходить к психоаналитику. Мы же с вами говорим о маньяках. Не болейте «болезнью третьего курса».

— А что это?

— На третьем курсе медицинского института проходят внутренние болезни. И особо мнительные студенты начинают прикидывать на себя симптомы. Получается, что они больны всеми на свете болезнями, кроме воспаления коленной чашечки.

Я улыбнулась и снова вернулась к интересующей меня теме:

— Когда маньяки совершают свои преступления, ночью?

— Не всегда. Но на них обычно сильно действует луна. В полнолуние они чувствуют себя неспокойно. Недаром в народных сказаниях все вурдалаки и оборотни появляются при полной луне. В старину умели наблюдать.

— Тогда запирать их надо раз в месяц, — решительно заключила я.

— Нет, так не получится. Мы же не знаем, кто он, маньяк. И потом: не всегда он действует в полнолуние. Если ему в голову взбредет, то и при молодом месяце сотворит чего-нибудь. Так что цикличность — это не самый яркий показатель.

В психологии существует такое понятие, как раздвоение личности. В обычное время это вполне самостоятельный, разумный индивид, а когда в мозгу звенит какой-то особый сигнал, нормальная личность исчезает и появляется другая — дефектная.

— А что это за сигнал?

— Кто его знает? — пожал плечами доктор. — Красная тряпка или какое-нибудь слово. Или вот — полнолуние. Да мало ли что. Был себе человек, а потом раз — как будто сработал переключатель, и он уже другой. И заметьте, совершенно не помнит о том, что он делал, будучи в другой ипостаси.

В моей сумке неожиданно зазвонил телефон.

— Мамочка, где ты? — спросила Дашка.

— Я в Тель-Авиве. Скоро приеду. Не волнуйся.

— Привези мне что-нибудь, — попросила она.

— Постараюсь. Пока. Целую.

Я отключилась.

— Мне пора, — сказала я Игалю, — дочка беспокоится.

Глава 7. ЛОВУШКА ДЛЯ ОДИНОКОГО МАНЬЯКА

Я не люблю слушать музыку, когда еду в машине. Она меня отвлекает. Машина — это единственное место, где я одна. Правда, с появлением у меня сотового телефона с таким определением можно тоже поспорить, но его, если уж совсем приспичит, можно выключить. Поэтому в машине я думаю. Именно, когда я спокойно еду, никто меня не дергает, к обгонам я