Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

— Вы хорошо все рассмотрели.

— По крайней мере, мои глаза еще видят. Я был бы рад опознать их и увидеть на виселице. Мастер Грининг был хорошим соседом. Знаю, он был радикал, но тихий — не из тех, что пристают к людям со своими проповедями, подвергая их опасности со стороны закона. Он никому не делал вреда. Насколько я знаю, — добавил Джон, внимательно посмотрев на меня.

— Я не слышал о нем ничего дурного.

Рассказчик продолжил:

— Когда те двое убежали, я подошел к халупе, потому что почуял дым. Мастер Оукден тушил огонь: куча бумаги на полу загорелась, и там же лежал бедняга Грининг. Ужасное зрелище — темя пробито, кровь и мозги разлетелись… — Он покачал головой.

— Спасибо, любезный Хаффкин. — Я достал кошелек и дал старику грот. — А теперь, если можно, я бы поговорил с вашим хозяином. Можно мне войти?

— Конечно. Он с Элиасом работает на втором этаже.

Я прошел через лавку и поднялся по лестнице. Ритмические удары стали громче. Весь второй этаж занимало одно помещение — увеличенный эквивалент бедной типографии бедняги Грининга. Здесь тоже были стеллажи с бумагой и химикалиями, стопки отпечатанных листов и готовые листы, висящие на натянутых через помещение веревках, как белье. Несмотря на то что ставни были открыты, здесь стояла жара и сильно пахло свинцовой пылью. У меня на лбу выступил пот.

У пресса работали два человека. На обоих были запачканные кожаные передники. Высокий, чисто выбритый седовласый мужчина на шестом десятке разглаживал новый лист бумаги на нижней платформе. Рукоятку огромного винта над верхней платформой, где был укреплен покрытый краской шрифт, держал мускулистый парень лет восемнадцати с мрачным, унылым выражением на лице. Когда я вошел, они обернулись.

— Я мастер Шардлейк, — тихо представился я. — Меня послали расследовать убийство бедного мастера Грининга.

Пожилой человек кивнул.

— Джеффри Оукден, — представился он. — Мне сообщили, что вы придете. Пойдемте в переплетную. Элиас, мы на время спустимся вниз.

Юноша впервые прямо посмотрел на меня. Его карие глаза горели яростью.

— Это было злодейское, безбожное убийство, — сказал он. — В наши дни добрые христиане больше не могут чувствовать себя в безопасности.

— Знай свое место, мальчик, — сдвинул брови Оукден и повел меня на верхний этаж, где за столом сидела женщина средних лет, аккуратно сшивавшая листы и помещавшая их в переплет из толстой бумаги.

— Ты бы не спустилась на кухню на несколько минут, дорогая? — сказал ей Джеффри. — У меня конфиденциальный разговор с этим джентльменом. Он юрист, и это касается заказа на новую книгу. Можешь налить Элиасу кружку эля.

— Я только что слышала, как ты выговаривал Элиасу. Этот мальчишка нуждается в порке за свой дерзкий язык, — сказала женщина.

— Он силен и работает усердно, а остальное не важно, милая. К тому же его здорово потрясла смерть прежнего хозяина.

Миссис Оукден встала и, сделав мне книксен, спустилась вниз. Печатник прикрыл за нею дверь.

— Моя жена ничего не знает об этом деле, — тихо сказал он. — Вы от лорда Парра?

— Да. Вы проявили себя хорошо в тот вечер, мастер Оукден.

Джеффри сел на угол стола, глядя на свои загрубевшие от работы руки. У него было приятное честное лицо, но на нем отражались напряжение и тревога.

— Я получил из Уайтхолла записку, что придет юрист. Меня просили сжечь ее, что я и сделал. — Он глубоко вздохнул. — Когда я прочел слова на той первой странице, что сжимал в руке бедняга Грининг… Я не сакраментарий, но всегда поддерживал реформы, и в свое время я получал работу от лорда Кромвеля. И когда я увидел титульную страницу той книги, я понял, что это личная исповедь в греховности и книга о пути к вере, какие нынче пишут радикалы, и она может оказаться опасной для Ее Величества, которую все реформаторы почитают за ее веру и доброту.

— Как вы получили доступ во дворец?

— На той улице живет молодой подмастерье печатника, известный как пламенный радикал. Как это бывает у молодых людей, он имел связи с другими радикалами из числа дворцовых слуг. Я пошел к нему и сказал, что у меня есть нечто, о чем нужно знать советникам королевы. Он сказал мне, к кому из слуг подойти в Уайтхолле, и так меня отвели к самому лорду Парру. — Джеффри удивленно покачал головой.

— Тот подмастерье дружит с Элиасом?

— Нет. Элиас общался только с мастером Гринингом и его кружком. — Оукден провел рукой по лбу. — Нелегко вдруг оказаться в Уайтхолле.

Я сочувственно улыбнулся:

— Да уж.

Печатник посмотрел на меня:

— Но я должен делать что могу, следуя совести.

— Да. Лорд Парр благодарен вам. Он просил меня взяться за расследование убийства, которое коронер почти забросил. Я сказал констеблю и всем прочим, включая собственного ученика, которого послал обследовать сад за хибарой Грининга, что действую по поручению родителей Грининга. Я позволил себе допросить добрейшего Хаффкина и хотел бы также допросить Элиаса. Насколько я знаю, он помешал предыдущей попытке проникновения к Гринингу.

— Так он говорит, а Элиас не лжец, хотя и непослушен.

— Вы не должны говорить ему про книгу, и никому другому тоже.

Оукден понимающе кивнул:

— Клянусь Господом, сэр, я знаю, сколько осмотрительности требует это дело. Иногда добрые христиане должны говорить как с невинностью голубки, так и с мудростью змеи, не правда ли?

— В этом деле — определенно. А теперь не могли бы вы мне рассказать своими словами, что произошло в тот вечер?

Джеффри повторил то же, что рассказал мне Хаффкин: что услышал шум и поспешил на улицу.

— Когда я подбежал к хибаре, то услышал, как мастер Грининг кричит кому-то, чтобы отвязались от него. Думаю, он дрался с ними. Я подергал дверь, она оказалась заперта, и я налег плечом. Она сразу поддалась.

— Она была заперта изнутри?

— Да, мастер Грининг, как вам известно, жил там и запирался на ночь. Я могу только догадываться, что напавшие постучали в дверь, вломились внутрь, когда он им открыл, а потом заперли дверь за собой.

— Хаффкин описал мне их.

— Да, а я заметил их лишь краем глаза.

— Он, кажется, умный старик.

— У бедняги плохо с легкими, как и у многих из нас в этом ремесле. Боюсь, когда умер бедняга Грининг, я воспользовался случаем: взял Элиаса к себе, а Джона Хаффкина перевел на работу полегче.

— Пожалуй, так вышло лучше для всех.

— Я надеюсь.

— Когда вы вошли, что еще вы увидели, кроме того, что краем глаза увидели напавших?

— Мой взгляд сразу привлек огонь. Мне пришлось тушить его. — Рассказчик серьезно посмотрел на меня. — С этой бумагой и печатными материалами пожар — постоянная угроза на этой улице. К счастью, кипа бумаги еще не разгорелась, и я сумел затоптать огонь. Потом я увидел беднягу Грининга, — он вздохнул, — на полу. Надеюсь больше никогда не увидеть ничего подобного. А потом я заметил обрывок бумаги у него в руке — бумаги самого лучшего качества, какая только бывает на рынке. Я прочел и понял, что это не просто убийство. Услышав, что идет Хаффкин, я засунул обрывок страницы в карман.

— Вы думаете, они убили его до того, как вы пришли?

Джеффри покачал головой:

— Когда я первый раз налег плечом, они еще кричали. Но потом шум стих, только послышался страшный звук — наверное, один из них ударил Грининга дубиной, и тот упал.

— И они вырвали у него из рук книгу, — задумчиво проговорил я, — но часть титульной страницы осталась у него. Вероятно, в спешке не заметив этого, они зажгли огонь и убежали.

— Думаю, так могло быть. — Оукден печально покачал головой. — Не знаю, может быть, не ворвись я тогда, они бы не запаниковали и не убили бы его.

— Я думаю, убили бы, если бы он сам не отдал книгу.

Мой собеседник грустно кивнул.

— Вы хорошо знали Армистеда Грининга? — спросил я.

— Он появился на Патерностер-роу пять лет назад. Сказал, что он из Чилтерна — он и говорил с тамошним акцентом, — но его жена умерла в родах вместе с ребенком, и он приехал в Лондон искать счастья. Бедный парень, у него всегда была грусть на лице. Он арендовал этот клочок земли, где стоит его хибара, у Палаты приращений[20] — он принадлежал маленькому монашескому дому, чьи остатки так и стоят на земле за хибарой. — Джеффри сардонически улыбнулся. — По иронии судьбы, учитывая религиозные взгляды Грининга. Он построил свою хибару сам с несколькими лондонскими друзьями. Не могу сказать, что я хорошо его знал, он был человек замкнутый, — но я кое-что слышал и видел, особенно в последнее время… — Печатник в нерешительности замолчал.