В осаде - Юлий Файбышенко

Дверь в келью была открыта, он заглянул: никого. Под ногу попалась переломленная палка, которой он закрывал дверь. Нина ушла. Но теперь это было не страшно. И все-таки сердце кольнуло странной жалостью: куда ее понесло?

Он выскочил из двери и побежал по звонкому щербатому булыжнику мостовой. Из горящего исполкома выскакивали люди, выносили носилки с ранеными. Он подбежал. Опаленные порохом, с трясущимися руками красноармейцы и чоновцы переговаривались между собой. На многих белели повязки.

— Бубнич здесь? — спросил он первого попавшегося. Но тот жевал самокрутку и ничего не слышал. Второй что-то рассказывал товарищу, повторяя одни и те же слова:

— Он меня штыком, а я ему по балде! — И снова. — Он штыком, а я его по балде!…

Гуляев обежал всех вышедших. Один был знакомый, он подошел к нему. Ванька Панфилов сидел рядом с носилками.

— Иван! — позвал Гуляев, но тот даже и посмотрел на него, лишь непрестанно поправлял шинель, прикрывавшую кого-то на носилках. Гуляев наклонился: перед ним лежала Верка Костышева, секретарь комсомольской ячейки маслозавода. Лицо ее было строго и неподвижно. Гуляев всмотрелся, потом приложил щеку к ее рту. Верка была мертва. А Панфилов все накрывал ее сползавшим краем шинели, все заботился о своем секретаре.

Выстрелы на окраине не стихали, даже приближались.

— Отря-ад! — крикнул кто-то тонким знакомым голосом. — Стройсь!

Команда сразу обратила всех к действительности. Гуляев подбежал и пристроился к шеренге. Всего стояло человек двенадцать. Перед строем прошелся Иншаков. Он скомандовал:

— Левое плечо вперед!

Отряд дружно замаршировал к началу Румянцевской улицы. Стрельба там усиливалась

— Товарищ начальник! — Гуляев выскочил строя и нагнал Иншакова. — Там на колокольне пулемет, надо послать людей, оттуда можно любую точку просматривать.

Иншаков, запаленный, с шалыми глазами, тоже крикнул:

— Двое, кто владеет, — марш к пулемету.

Отстало трое, потом один вернулся. Перед первыми домами Румянцевской Иншаков повернулся:

— Разомкнись в цепь и перебежками — марш!

Они разбежались в цепь и выскочили на улицу. Внизу у оврага выстрелы усилились, и вот уже показались первые бегущие люди. Потом сразу вывалила толпа. По кожухам, папахам, малахаям угадывались бандиты. Навстречу им садов застучали выстрелы.

— За мировую революцию! — поворачиваясь к своему крохотному отряду, крикнул Иншаков. — Вперед!

И они побежали, выставив перед собой винтовки, навстречу орущей и стреляющей толпе.

С холма, где расположились трое бандитов, охраняющих Князева и Клешкова, только по вспышкам выстрелов да по удалению или приближению стрельбы можно было разобрать, что происходит в городе. Сначала дела у нападающих шли успешно, и стрельба удалилась в центр. Потом в центре штурм увяз в садах и около исполкома. И хотя время шло, ничего решительно го не случилось. Затем нервничавший Клешков заметил, что толпа всадников — конный резерв Хрена — вдруг снялась с места и исчезла в овраге.

Мужичьи мажары тоже с дребезжаньем двинулись к оврагу и скоро заняли место конницы у самого спуска.

Князев приплясывал от возбуждения.

— Нас-то, нас-то, Сань, того и гляди в расход, а? — спрашивал он непрерывно. — Ах, Яковлев, чтоб тебя громом расшибло! Где же вы, ваше благородие, господин ротмистр! Мы за вас тут страдаем, а вы нас разбойникам с головой выдали…

Рядом покуривали конвоиры. Прискакал Охрим, послал кого-то к мужикам требовать, чтоб помогли: у кого есть оружие, пусть займут место у оврага.

Стрельба начала приближаться. Видно было, что непрерывно дрожит огненная точка на колокольне. Клешков радовался: пока действует этот пулемет — не все потеряно. Внезапно начали стрелять где-то совсем поблизости у крайних домов окраин. У холма появились первые беглецы. Охрим погнал коня им навстречу. В призрачном лунном свете видно было, как он полосует нагайкой бегущих, возвращает их обратно. Откуда-то появился Хрен. Он тяжело дышал, привалясь к шее лошади, отдыхал. К нему подъехал Охрим.

— Конница! — глухо промычал Хрен. — Конница ихняя всю музыку спортила. Кто у нас остался, Охрим?

— Селяне, тильки воны одни, батьке.

— Согласные они подмогнуть!

— Человек с полета согласны.

— Так веди их, Охрим.

Охрим ускакал, опять началось передвижение телег. Теперь они сгрудились у холма, и возницы их все чаще наведывались на холм.

— А шо, батько, не повертеться нам, бо як бы хуже не було?

— Беги, — говорил Хрен, — а сусид твой добычу и без тебя свезет!

— Як так? — переспрашивали селяне.

— А так, зараз мы червонным уже хвост накрутили, к утру весь город наш будет. Так шо — гони обратно до села, там тоби жинка за такую прогулку дуже благодарна буде.

Возницы чесали затылки, отходили в смущении, снова гуртовались у телег, вели бесконечные споры и ждали. Внезапно примчался связной.

— Батько! У червонных в тылу якись-то шум, стрельба! Наши прут!

И действительно, пальба и крики снова передвинулись ближе к центру. Пулемет на колокольне все пыхал алым огнем, и Клешков еще надеялся. По всему видно было, что выступило подполье. Удар был нанесен неожиданно. Клешкова трясло. Князев же ободрился.

— Вылезли наши-то, — теребил он Клешкова, — слышь, Сань. Кажись, бог-то нашу сторону принимает.

Клешков ничего не отвечал. Хрен послал одного из конвоиров за Охримом, Минут через пятнадцать тот примчался.

— Батько, червонные снова жмут.

— Шо с повстаньем?

— Пидмогли, а потом опять отступили. Пулемет на колокольне зараз снова у червонных. Треба набрать до тридцати людей, и мы их порежем.

— Вон воны, — показал Хрен в сторону толпящихся у своих телег и мажар мужиков. — Там их две сотни будет. И все оружны. Потолкуй!

Охрим помчался вниз. В полутьме видно было, как он прикладывает руки к груди, упрашивая, потом показывает нагайкой на город, где трещала неумолчная пальба. Затем большая часть толпы повалила за Охримом. Скоро они уже достигли оврага и стали спускаться вниз. Клешков, замерев, ждал. Сейчас враг осилит, город падет. Там, наверно, уже некому держаться. Звуки стрельбы слабели.

Вдруг сзади послышался бешеный конский топот. Хрен обернулся. Мужики внизу у холма повернули головы в малахаях. Несколько всадников врезались в табор. Один, что-то спросив у селян, погнал коня вверх.

— Батько! — крикнул, осаживая коня, Семка. (Клешков сразу узнал его по лихой посадке и папахе). — Батько, колупаевские начали, взяли обоз.

— Шо? — Хрен наехал на него конем, вздернул над ним нагайку. Семка ждал бестрепетно.

— А дэ ты був, сучий сын?

Семка отстранился от Хрена.

— А шо у меня людей-то было? Два калеки. А их сотня, може ще больше!

— Дэ Христя?

— Митька Сотников увез.

— Зарублю, аспид! — Хрен выхватил клинок.

Семка повернул коня и поскакал вниз, за ним помчался Хрен. Табор телег внизу пришел в движение. От него поскакали конные к тем селянам, что еще толпились на краю оврага. Мажары начали выезжать из общей кучи и разворачиваться, заржали лошади, раздался треск, взвились сполошные голоса. От оврага побежали назад недавние добровольцы. Клешков приплясывал на месте от волнения. Толпа бандитов катилась от окраины городка. На холм въехал Хрен.

— Батько! — кинулся к нему Князев. — Бегут твои! Бегут!

Хрен молча посмотрел на него и вдруг, выхватив маузер, выстрелил ему в голову.

Князев упал, покатался по земле, скорчился и затих. Клешков сел, чтобы не привлекать внимания. Подъехал Семка.

— Семка, — сказал ему Хрен, — наши козыри биты. Возьми того пацана, шо був с циим, — он кивнул на тело Князева, — гони его в урочище. Поспрашаем на досуге. Кажись, воны лазутчики булы!

Семка подъехал к Саньке.

— Эй, потопали.

Санька встал. Тесная петля аркана внезапно стиснула его горло. Он дернулся, но Семка, дав лошади шпоры, потянул, и Клешков побежал за конем. Петля давила шею при малейшей попытке задержаться, Семка гнал коня рысью. Клешков вяз в грязи, но петля тянула, и он бежал.

Занимался рассвет. В мутном его проблеске вокруг шло всеобщее бегство. Ржали лошади. Кричали люди. Скрипели телеги. Пытаясь вскочить в них на ходу, бежали пешие бандиты. Возницы отпихивали их, секли кнутами, а от города, настигая, летел победный крик красных, стегали выстрелы, тарахтели очереди пулемета. Армия батьки неудержимо бежала к лесу. Семка доскакал до первых деревьев и свернул в сторону. Шум бегства немного утих, дорога бегущих шла в стороне. У корней деревьев сохранялся снег, ноги скользили на мокрых палых листьях. На востоке, сквозь переплетение ветвей, виден был алый выкатывающийся шар. Семка подскакал к дереву на большой поляне, обвил несколько раз вокруг него веревку, отъехал. Клешков стоял, глядя на своего конвоира, понимая, зачем эти приготовления. Семка вынул маузер.