В осаде - Юлий Файбышенко

Пробрался сквозь суету вокруг связной:

— Милицию заняли, арестованных распустили, — крикнул он.

— Гуляев! — крикнул Бубнич. — В монастырь. Передай Сякину: атака! Пусть гонит их в степь.

Гуляев помчался по узкой винтовой лестнице вниз. Взбиравшиеся вверх бойцы прижались к стене, чтобы пропустить бешено мчавшего связного.

Выскочив на улицу, Гуляев вспрыгнул в седло первой попавшейся лошади и наметом погнал ее в переулок. Сзади от площади летел сплошной вопль атакующих, и вдруг сразу стало тихо. Он на ходу обернулся в седле. По площади метались одиночные бойцы. Из здания исполкома сыпался огонь обороняющихся, а от Румянцевской во весь опор катилась яростная конная толпа: Хрен бросил в атаку конницу.

Гуляев вцепился в лошадь и ударил коня каблуками. Конек был заморенный, но и ему передалась тревога владельца — он понесся галопом. На площади решалась судьба городка и всех товарищей Гуляева. Он направил коня на плетень, проскакал чьим-то огородом, перепрыгнул поленницу и выскочил на улицу, ведущую к монастырю. У одного из домов суетились люди.

— Стой! — крикнули ему. Он еще раз удар коня каблуками, конек не подвел. Гуляеву показалось, что среди фигур, мелькнувших в свете окна, была одна женская. Сзади ударили выстрелы, он пригнулся к шее лошади, ощутил кожей грубую шерсть гривы, вобрал в себя запах конского пота. Кто это мог быть? Зашевелилось подполье? Над самым ухом пропела пуля. У ворот монастыря его задержали два всадника.

— Документы!

— К комэску! — ответил он.

Его отконвоировали к Сякину. В темном дворе в полной боеготовности стояла кавалерийская колонна. Сякин на вороном коне в белой папахе неподвижно стыл во главе строя.

— Военком приказал: атаковать, — бросил Гуляев.

— Какая обстановка? — тронул поближе к нему коня Сякин.

— Конница ворвалась на площадь. Сейчас там все перемешалось, наши в исполкоме и церкви еще держатся. Если не отобьем, будет поздно.

— Эскадро-он! — запел Сякин, поворачиваясь в седле. — Ры-сью-у арш!

Гуляев вместе с Сякиным вылетел из-под арки ворот. Сзади слитно и могуче работали копыта. Эскадрон галопом прогрохотал мимо того двора, где обстреляли Гуляева. Там никого уже не было. Завернули в проулок и вылетели к церковной паперти. На площади творилось черт знает что! Бандитская конница разворачивалась, Атакуя на два фронта, — колокольню и исполком. В дверях исполкома уже дрались врукопашную. Пулемет на колокольне молчал, зато вражеский пулемет так и сыпал из какого-то сада свои горящие строки.

— Тачанки на фланги! — гаркнул Сякин. — Эскадро-он! В лаву!

Веером рассыпался строй всадников и гребнем ринулся по площади. Часть конных бандитов попятилась, часть кинулась навстречу. Засверкали шашки. Две тачанки, широко поведя огнем, положили в грязь пеших бандитов, от колокольни и исполкома радостно завопили, и реденькие цепочки красноармейцев выскочили с двух сторон на площадь. Гуляев остановился рядом с Сякиным. На этот раз Сякин сам не орудовал шашкой, он слушал и смотрел, и от него во все стороны мчались связные. Мимо, вдоль цепочки пехоты, пробежал бородатый Бражной, ободряюще крикнув:

— Молодцом, Сякин!

Рубка на площади кончилась. Началось преследование. По садам, по проулкам рассыпались конные и пешие бандиты, за ними — сякинские всадники. Пешие цепи красноармейцев катились к окраине. Победа, думал Гуляев.

— Победа! — сказал подошедший Бубнич, и тут же обернулся. Дробный стук пулемета на секунду перекрыл крики бегущих, топот лошадей, скрип подвод. Гуляев непонимающе посмотрел вверх и, дернув коня, погнал его к паперти. Лошадь взвилась на дыбы и стала падать. Гуляев успел высвободить ноги из стремян и упал на корточки. Сверху тяжело дробила мостовую очередь за очередью. Гуляев пополз по паперти, добежал до самой колокольни, прижался к ее холодному камню. В чем дело? Пулемет с колокольни расстреливал все живое на площади. Лежал Сякин, лежал около него Бубнич, ржала раненая сякинская лошадь. Бились в постромках тачанок перепуганные кони, ездовые и пулеметчики, разметав мертвые тела, валялись около или в самих тачанках. А пулемет с колокольни бил и бил.

Гуляев вынул наган и ступил в черный вход. Сверху вдруг просыпались звуки многочисленных шагов. Гуляев влип в стену. Но тут они его обязательно встретят. Он вытянул вперед руку с наганом и вдруг вспомнил: в переходе от него на лестнице была дверца. Он не знал, куда она ведет, но выхода не было. Он неслышно побежал вверх и, прежде чем спускавшиеся с колокольни успели оказаться в том же пролете, заскочил и скрипнувшую дверцу. Вокруг был мрак.

— Быстрее! — кричал голос, в котором Гуляев обнаружил какие-то знакомые нотки.

— Гоним их от исполкома, берем второй пулемет! Дормидонт, это твое дело!

— Слушаюсь! — громыхнул бас. Шаги протопали мимо. Их было довольно много, человек двадцать, по мнению Гуляева. Так вот оно, белое подполье! Как вовремя выползли, сволочи! Гуляев оглянулся, крохотную комнату чуть осветила луна. По-видимому, комната служила кладовкой звонарю. У окна стояла скамья, валялись на полу какие-то шесты, жерди, веревки.

Гуляев прислушался. На лестнице стихло, только наверху грохотал пулемет. Гуляев толкнул дверцу и вышел на лестничный пролет, он ступил по ступенькам вверх и столкнулся с кем-то спускавшимся ему навстречу. Спасительный инстинкт не дал ему выстрелить, он стиснул левой рукой правую руку врага и выкрутил ее. Человек застонал. Гуляев осторожно дулом нагана поднял склоненное лицо, нагнулся к нему и шепнул:

— Ни слова!

— Володя! — тоже шепотом откликнулся женский голос. — Вам надо бежать.

Он смотрел и не верил: перед ним была Нина.

— Откуда вы? — спросил он. Потом спохватился: — А черт возьми, вы же с ними! Идите сюда! — он торопливо потянул ее за плечо вниз и втолкнул в келью звонаря.

— Сколько человек у Яковлева? — спросил он, торопливо подводя ее к скамье.

— Двадцать семь, — также торопливо ответила она, опускаясь на скамью. Луна из крохотного оконца вызолотила ее волосы, но лицо было во мгле и только чуть мерцали глаза.

— Почему выступили так поздно?

— Мы думали, что Хрену не удастся справиться с вами и собирались уходить в леса. Потом Яковлев сказал: раз бой уже на площади, надо действовать.

— Где вы скрывались?

— Пятеро в бывшей дядиной лавке, остальные по своим домам, вы же их не знали.

— Где Полуэктов?

— Там. На площади.

— Сидите здесь, никуда ни шагу. Иначе вас подстрелят.

— Я не боюсь.

— Повторяю: не пробуйте уйти отсюда.

— Володя, бегите, Яковлев вас не пощадит.

— Откуда вдруг такое сострадание ко мне? Она промолчала.

— До моего возвращения — ни шагу!

Он подобрал с пола небольшую палку, вышел, закрыл за собой дверь и сунул палку в дверную ручку. Теперь изнутри открыть дверь было мудрено.

Неслышно, на цыпочках, он побежал вверх. Там тяжело трясся пол, грохотали длинные очереди. Он вытянул голову, всмотрелся. На колокольне бродил лунный свет. На площадке в разных позах лежало несколько трупов красноармейцев, застигнутых выстрелами сзади. У пулемета, тесно припав друг к другу плечами, орудовали двое. Пулемет стрелял непрерывно.

— Вот тех ошпарь! — крикнул второй номер.

— Чего? — оторвался на секунду от ручек максима первый.

— Я говорю, вон тех, в садах!

Пулемет опять застучал, и тогда Гуляев, неслышно ступая, подошел почти вплотную и выстрелил четыре раза. Двое за пулеметом дернулись и сползли вниз. Гуляев окинул сверху панораму городка. По всей Румянцевской и около исполкома стреляли. Горели дома. Крыша исполкома тоже курилась занимающимся пламенем. Небольшая цепочка лежала искривленными звеньями перед исполкомом и перестреливалась с его защитниками. В конце Румянцевской улицы, выходящей к оврагу, тоже вспыхивали огоньки неумолчной стрельбы. В садах, неподалеку от исполкома, стреляли почти в упор. Вспышки вылетали навстречу друг другу в такой близости, что Гуляев подумал: решились бы — да в штыки. По всей площади, озаренной луной и светом пожаров, валялись темные тела людей и лошадей.

Гуляев с трудом перевернул обоих пулеметчиков и стал на колени, прилаживаясь к пулемету. В этот миг цепочка перед исполкомом по знаку человека в шинели вскочила и кинулась к дверям здания. В бежавшем впереди военном Гуляев скорее угадал, чем узнал Яковлева. Он потрогал рукой раскаленный ствол максима и, прицелившись, повел стволом. Тяжелое тело пулемета затряслось под его руками. Толпа людей, подбегавшая к дверям исполкома, сразу рассыпалась и заметалась, но Гуляев не оторвался от прицела, пока последняя из мечущихся фигурок не замерла на мостовой. Тогда он поднялся, утер локтем пот со лба и спустился по лестнице вниз.

Дверь в келью была открыта, он заглянул: никого. Под ногу попалась переломленная палка, которой он закрывал дверь. Нина ушла. Но теперь это было не страшно. И все-таки сердце кольнуло странной жалостью: куда ее понесло?