Из зарубежной пушкинианы - Фридкин Владимир Михайлович

Ценитель умственных творений исполинских,

Друг бардов английских, любовник муз латинских…

В июне 1836 года Козловский, получив назначение к фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу в Варшаву, вновь покидает Петербург, на этот раз навсегда. Он скончался в Баден-Бадене 14 октября 1840 года. Ему суждено было пережить Пушкина и разделить вместе со всеми его друзьями тревогу и горечь январских дней 1837 года. В одном из дошедших до нас писем Вяземскому от 15 января 1837 года он писал из Варшавы: «Что делает наш Александр Сергеевич? Здесь разнеслись какие-то странные слухи; но стоустая клевета не знает ни границ, ни пространств. „Современник“ нынешнего года я еще не читал, но надеюсь, что найду в нем тот роман „Капитанской дочери“, о котором извещал меня Виельгорский…»

До настоящего времени о зарубежном архиве Козловского ничего не было известно. В Остафьевском архиве имеются некоторые документы, связанные с Козловским. П. А. Вяземский прилежно собирал этот материал и на закате своих дней намеревался его опубликовать, но его планам не суждено было осуществиться.

Я долго, старательно, но безуспешно разыскивал в найденном архиве дневник Козловского. Об этом таинственном дневнике известны по крайней мере два авторитетных упоминания. Вяземский упоминает о «записках» Козловского и даже приводит из них отрывок, посвященный великому князю Николаю Павловичу, будущему императору. Гроссман также пишет о дневнике Козловского и приводит из него целый отрывок, посвященный разговору Пушкина и Николая 8 сентября 1826 года. Вот как пишет об этом автор: «Дополним эти скудные сведения [о царской аудиенции] рассказом о первой беседе царя с Пушкиным, не известным до сих пор в русской литературе. Он был сообщен Николаем I одному из „остроумнейших европейских дипломатов“ (так впоследствии характеризовал его Бальзак), князю Козловскому, который пользовался признанием и в русских литературных кругах… Естественно, что он интересовался биографией знаменитого русского поэта, а как видный дипломат получил возможность беседовать на эту тему и с царем. Разговор с Николаем I он занес в свой дневник, откуда эта страница попала в шестидесятых годах во французскую печать». Далее Гроссман цитирует эту страницу из дневника Козловского по книге Поля Лакруа[13]. В этой книге никаких дополнительных ссылок на дневник Козловского нет. Столь авторитетные свидетельства не оставляют сомнений в том, что какие-то записки Козловского существовали. Но среди документов Национальной библиотеки их не оказалось.

Жизнь Якова Николаевича Толстого (1791–1867) в известном смысле была прямой противоположностью жизни П. Б. Козловского. В судьбе этих двух совершенно непохожих друг на друга людей было только одно общее — дружба с Пушкиным.

Поздним теплым вечером лета 1819 года от ярко освещенного подъезда дома братьев Всеволожских отъехали дрожки. В них сидели двое молодых людей, один — в штатском, другой — офицер. Дрожки направлялись в Коломну. Белые ночи были на исходе. В домах вдоль Фонтанки гасли огни. Молодой человек в штатском дремал. Офицер, напротив, был возбужден и декламировал стихи:

В моих стихах излишество слога

Резцом своим ты отколи

И от таланта хоть немного

Ты своего мне удели!

На что мне длинное посланье?

Твоих стихов десятка три —

Вот, Пушкин, все мое желанье,

Меня ты ими одари!

Яков Николаевич Толстой не успел прочесть Пушкину свое послание у Всеволожских. Весь вечер до самого ужина Гнедич читал свою «Илиаду». Пушкин зевал. И вот теперь, провожая Пушкина домой, Яков Николаевич, начинающий поэт, умолял об ответном послании. Ну что стоит Пушкину посвятить ему десятка три стихов! Пушкин ответил ему «Стансами». В них было всего двадцать четыре строки, но какие!

Философ ранний, ты бежишь

Пиров и наслаждений жизни,

На игры младости глядишь

С молчаньем хладным укоризны.

Пушкин и Толстой познакомились в 1817 году, вскоре после окончания Пушкиным лицея. Толстой был одним из основателей литературного кружка «Зеленая лампа», блестящим офицером, героем Отечественной войны 1812 года, адъютантом Главного штаба. Позднее, в 1821 году, он выпустил стихотворный сборник «Мое праздное время», в который вошло его послание к Пушкину. Члены «Зеленой лампы» собирались попеременно то у братьев Всеволожских, то у Толстого. Дружба их была тесной и оставила глубокий след в их судьбе. Впоследствии Никита Всеволожский женится на племяннице Толстого — Екатерине Арсеньевне Жеребцовой. Многие из членов «Зеленой лампы» — декабристы. Сам Яков Николаевич — член «Союза благоденствия», где он общается с Николаем Ивановичем Тургеневым. Впоследствии Н. И. Тургеневу будет предъявлено обвинение, что он принял Толстого в члены этого «Союза». После ссылки Пушкина на юг Яков Николаевич занимается изданием сборника стихов Пушкина, но безуспешно. В письме Толстому из Кишинева 26 сентября 1822 года Пушкин благодарит его за хлопоты и в стихотворном послании интересуется судьбой «Зеленой лампы»:

Горишь ли ты, лампада наша…

Толстой ответил ему тоже в стихах:

Ах! Лампа погасла:

Не стало в ней масла.

Б. Л. Модзалевский отмечает связь между «Посланием к Петербургскому жителю» из стихотворного сборника Толстого (Пушкин читал «Мое праздное время» не ранее конца 1822 года) и первой главой «Евгения Онегина», которую поэт начал 9 мая 1823 года. 23 апреля 1823 года Толстой берет отпуск для лечения и уезжает за границу. События 14 декабря 1825 года застают его в Париже. Вскоре следственная комиссия в Петербурге вызывает его для допроса, он не повинуется.

Но комиссия установила принадлежность Толстого к «Союзу благоденствия» и его литературному отделу — обществу «Зеленая лампа». Тем не менее Толстой не был осужден. Царь ограничился распоряжением: «Толстого, находившегося за границей, поручить под секретный надзор начальства и ежемесячно доносить о поведении». Напуганный Толстой 26 июля 1826 года обращается к царю с покаянным письмом, где рассказывает все, что ему известно о тайных обществах, и как только может выгораживает себя. Здесь мы приведем отрывок из этого письма, опубликованного П. Е. Щеголевым. После рассказа о невинных литературных чтениях в «Зеленой лампе» Толстой как бы между прочим пишет о своем вступлении в «Союз благоденствия»:

«В одно и то же время составилось другое подобное же общество в доме офицера Измайловского полка Миклашевского. Будучи приглашен к нему на квартиру, я нашел там статского советника Николая Тургенева, полк. фон Бриггена, кн. Оболенского, титулярного советника Семенова и полковника Глинку. Увлечен будучи убеждением и красноречием первого, я вступил в их сообщество, цель коего была постановление конституции. Однако же во время сего собрания я долго колебался, находя основание несоответствующим моему образу мыслей. Я склонился на приглашения их и вступил в Общество, название коего мне даже неизвестно; но цель коего была постановление конституции; прежде нежели я дал подписку, я долго колебался, с жаром оспаривал их в том, что каждый член свободен оставить Общество, не подвергаясь мщению прочих; я объявил им, что никогда не буду принадлежать Сословию, где будут совершаться убийства. На другой день назначено было сойтись у полк. Митькова, но я, чувствуя уже раскаяние, не поехал к нему. С тех пор, клянусь Богом, честью и государем моими, нога моя ни одного раза не вступала в сии сословия и невзирая на убеждения прежних моих товарищей Тургенева, князей Оболенского и Трубецкого постоянно отказывался от сношений с ними. Однажды объявил я Тургеневу на приглашение его, что не могу уже соучаствовать в их сходбищах, ибо дал подписку правительству, что не буду принадлежать ни к каким масонским ни тайным обществам. С сего времени Тургенев совершенно ко мне охладел и перестал ко мне ходить; они называли меня недовольным потому, что я часто жаловался на службу, на которую употребил 17 лет моей жизни, расстроил состояние, утратил здоровье и не дослужил даже до штаб-офицерского чина. Сии обстоятельства были некоторым образом причиною отъезда моего за границу, где нахожусь близ трех с половиной лет, томимый жесточайшей болезнью и мучительнейшей горестью…»