Только мертвые молчат - Герчо Атанасов

Тина вскочила на ноги.

– Я тебе запрещаю разговаривать со мной в таком тоне! Не тебе меня судить в этой жизни!

– Зачем же тогда ты хнычешь и стучишься во все двери?

– Ты – чудовище…

– Возможно… Только знай, что хромой провинциал не случайно оказался на море.

– Что ты этим хочешь сказать?

Роси закурила новую сигарету.

– Если помнишь, я однажды тебя спросила, но ты уже, наверно, забыла… Спросила тебя по поводу всего этого, понимаешь? Можно ли все это приобрести на две зарплаты?

– Ты прекрасно знаешь, что и у меня, и у отца есть побочные заработки.

– Пятикратно превышающие основные.

Тина не ответила и протянула руку к стакану с виски.

– Тогда я тебе отвечу, хочешь?.. Вы порядком подзабыли, дорогая мамочка, вы даже не знаете, как живут обычные люди, и ненасытны, как только что вылупившиеся цыплята, да-да!

– И это говоришь мне ты?.. Как тебе не стыдно!

– Насчет стыда не будем спешить, мама!

– Роси, выйди вон!

Роси подошла к окошку и выглянула во внутренний двор. В темноте ничего не было видно, но она знала, что напротив находится полуразрушенная, предоставленная во власть дождей и снега старая кирпичная стена. По сравнению со свежевыкрашенной металлической оградой перед домом она выглядела последней нищенкой.

– Превратности жизни, превратности судьбы, – произнесла Роси где-то слышанное словосочетание. – А до сегодняшнего дня все было по-другому: товарищ Арнаудов в Бонне, бац, товарищ Арнаудов в Париже, бац, ви-ай-пи плииз[12], лимузин провожает и встречает, а за ним трясется пикапчик, набитый чемоданами и чемоданчиками, бац-бац…

– Роси, выйди вон!

– А кто войдет? Товарищ Станчев?

Тина не сдержалась и начала всхлипывать. Что хотело от нее в этот тяжкий час ее родное дитя – угробить ее окончательно? Мало ей удара со стороны Григора, позора, не говоря уже о всех грядущих последствиях? Отдает ли себе отчет этот звереныш в том, что его ждет?

Всхлипывания перешли в глухой плач. Просчиталась она в своей жизни, жестоко просчиталась еще в тот первый вечер, когда появился расфуфыренный инженер Арнаудов, которым она увлеклась и которому доверилась без оглядки. И вот он – результат, непредполагаемый, а в сущности, закономерный: с сегодняшнего дня она перестает быть Екатериной Блысковой-Арнаудовой, дамой с положением, влиятельным музыкальным редактором, и превращается в Екатерину Неведомо-какую, супругу заключенного…

Она не почувствовала, как рука дочери опустилась на ее плечо, ощутила лишь ее дыхание.

– Мама, извини меня, уж очень гадко у меня на душе… Не могу себе представить, что наш папа – преступник, понимаешь… Ненавижу хромого дьявола и его нахальную дочку, но верю дяде Стефану…

Тина продолжала содрогаться от слез.

– Скажи, мы можем ему чем-то помочь?

– Оставь меня!

– И не собираюсь. Я хочу, чтоб мы ему помогли!

– Я же тебе сказала, оставь меня…

Тина сбросила с плеча ее руку. Розалина оперлась спиной о стену, толкнула пальцем подвешенное на гвозде декоративное блюдо, и то, ударившись о кафельный пол, разлетелось вдребезги…

Поздно ночью Роси услышала доносившиеся из гостиной приглушенные аккорды пианино, они подлетали к ее комнате, подобно неприкаянным птицам, натыкались на закрытую дверь и рассыпались по дому, а за ними следовали другие. А может быть, это возвращались прежние? Мать играла Шопена, своего любимого Фредерика, романтическая смесь польской и французской крови, которой ей всегда так не хватало. Бедная, она хваталась за свою последнюю утеху, воздушную, забытую за долгие годы предательски обманчивого благополучия. А что прикажете делать ей, Розалине, только шагнувшей в эту жизнь, не верящей даже милому Фредерику?

Утром, укрыв одеялом заснувшую на кушетке, в одежде, мать, Роси села на трамвай и отправилась к дому Ивана. Она уже подзабыла, его точное месторасположение, и ей пришлось возвращаться назад два квартала. Застала Ивана за починкой прогнившего козырька над входной дверью. Он спустился со стремянки и сухо подал ей руку.

– Неужели не пригласишь меня войти? – вместо приветствия спросила Роси.

– Там беспорядок…

– Главное, чтобы здесь был порядок, – Роси указала на грудь, и ее слова вызвали у Ивана удивление.

Они вошли в кухню с ветхими стенами и облупившейся штукатуркой, но чистенькую. Бедность оставила свой след на каждом предмете обстановки, и Роси припомнилось разбитое накануне декоративное блюдо, осколки которого так и остались валяться на полу.

– Иван, моего отца арестовали, – напрямик выпалила она и рассказала все, что знала. Иван был явно озадачен. – Знаю, что ты ничем не можешь мне помочь… Я пришла просто так, поплакаться тебе.

– Поставить чаю?

– Спасибо, считай, что мы уже его выпили…

– Тут осталось немного ракии… Ты не за рулем?

Роси даже забыла, что у нее есть машина. Налили по рюмке крепкой сливовой, пили молча.

– Ты играешь? – ощущая стеснение, спросила Роси.

– Играю, а ты?

Роси криво усмехнулась.

– Скоро заиграю. Реквием.

– Ну, перестань… Всякое может случиться.

– Напрасно ты меня жалеешь, я того не заслуживаю.

– Ты-то в чем виновата?

– Я – дочь товарища, пардон, гражданина Арнаудова… – и она нервно засмеялась.

– Может быть, он невиновен.

– Не может, Ваня, – она бросила на Ивана резкий взгляд. – Я хочу узнать правду, понимаешь?

Иван закатывал провисший рукав рубашки.

– Не понимаешь…

– Отчего же не понимаю?..

– Да потому что ты меня не знаешь.

– Я думаю, мы достаточно знаем друг друга, Роси.

– Хочешь, я тебе скажу что-то важное и настоящее?

Иван перешел на другой рукав.

– Слушай и оставь этот проклятый рукав в покое… Я не жалею, что тебе доверилась, и вообще…

Она заметила, как у него дернулся кадык.

– Не веришь мне. Считаешь меня эмансипированной шлюхой, которая плачется тебе в жилетку. Ну хорошо, делай со мной, что тебе вздумается. Прямо здесь, на полу…

Роси расстегнула блузку и оголила грудь. Они пристально глядели друг другу в глаза, потом Иван приблизился к ней и застегнул пуговицы.

– Не ведаешь, что творишь.

– Глупыш… – Роси мучительно усмехнулась и поцеловала его. – Никогда раньше я так хорошо не знала, что говорю и что творю… Плесни еще чуток ракии.

Она одним залпом осушила рюмку ракии и рухнула на столик.

Никола автоматически поднял трубку.

– Станчев у телефона.

– Иуда! – пронзил его слух молодой женский голос. – Хромое ничтожество, теперь-то ты доволен?.. Идиот!

Станчев отпрянул от трубки. Голоса он не узнал, но сообразил, что это может быть лишь кто-то из Арнаудовых.

– Думай, что ты говоришь и кому! Не смей нести такое!

– А если посмею?

– Будешь жалеть и мучаться потом.

– Это твоя совесть нечиста, следователь!

В трубке послышалось тяжелое дыхание.

– Кто вы, назовите себя.

– Ишь чего захотел, хитрец с засекреченным адресом!

Вероятнее всего, это была дочка Григора.

– Послушай, девочка, мой адрес записан в телефонном справочнике. Можешь заглянуть в него.

– Сдался он мне…

– Тогда зачем ты звонишь?

Ответа не последовало.

– Ты там одна?

– Решил допрос устроить?

– Арнаудова, ты там одна?

Наступила небольшая пауза.

– У тебя что, видеотелефон имеется, подлый трус?.. Я здесь с приятелем.

– Кто он?

– Товарищ следователь, – прогудел молодой басок, – меня зовут Иван, я соученик Розалины. Она…

Послышалось шушуканье.

– Можно увидеться с вами?

Ловушка? – пронеслось в голове Станчева. Вряд ли, в тоне не чувствовалось угрозы.

– Заходите.

Станчев повертелся по гостиной, поправил кое-что в обстановке и высунулся в окно. Снаружи царил ласковый предосенний день, листья подстриженных «под пажа» акаций не шевелились.

Ему не сиделось на одном месте. Последние дни допросов Григора давались тяжелее, чем он предполагал. Тот начал признаваться во всем скопом, но версия насчет подарка фирмы по случаю десятилетия их сотрудничества была просто ребячьей, и пришлось ему пригрозить отягчающими вину обстоятельствами. Станчев знал, что Григор страшится худшего – получить обвинение в предумышленном убийстве, и это четко следовало из его непрестанных клятв по поводу того, что он не убивал и не имел подобного намерения, и что всему виной – несчастный случай.

Станчев поглядел на часы – пора бы им уже появиться. Он был спокоен, хотя прекрасно понимал, что поддался сентиментальному порыву. Если бы Досев узнал о том, что он пригласил к себе дочку подследственного Арнаудова, это могло быть чревато неприятностями: не о чем вести с ней разговоры да еще в собственном доме и при свидетеле – с точки зрения следственной логики такой факт необъясним. Хотя и сам Станчев не мог найти удовлетворительного объяснения своему поступку.

Как только Розалина и Иван переступили порог дома, он понял, что его опасения были напрасными: дочка Григора выглядела, как только что поднявшаяся из гроба. Темные круги под глазами, волосы в беспорядке. Присели без рукопожатий, Станчев еще раз обвел взглядом гостей и сказал: