Только мертвые молчат - Герчо Атанасов

В минуты их близости, полупьяная, имитируя в постели страсть, она растворялась в холодных водах безразличия: он меня не замечает, дышит ровно, он – обычный сексуальный робот…

Порой она пыталась его разговорить.

– Гриша, с нами что-то происходит, ты не чувствуешь?

Григор смотрел на нее с удивлением.

– Что стряслось, милая?

– Какая-то тайная перемена.

– Не понимаю тебя.

– Сдается мне, что раньше мы разыгрывали чувства, а теперь – страсть.

– Ты ведешь себя подозрительно – прости, что я говорю тебе это как упрек.

– А как иначе ты мог бы это сказать?

– Оставь софистику.

– А ты – неискренность.

– Я – неискренен? После всего, что было?

Анетта вскочила.

– А что было, Григор, что?

– Ани, что с тобой происходит?

Это была капля, переполнившая чашу.

– К чертям собачьим! – завопила Анетта. – К чертям все твои коды и бан…

Григор грубо закрыл ей рот ладонью, она чуть было не задохнулась.

– Дура! Как ты смеешь…

Она медленно повалилась на постель, а Григор наблюдал за ней откуда-то сверху. Она напоминала живую развалину, и ему даже стало ее жаль. Но гнев победил жалость. Эта сладострастница еще выкинет ему какой-нибудь номер…

– Ани, – произнес он уже тихо, – ты словно не можешь понять простых вещей. Прошу тебя – подумай, поставь себя на мое место.

Анетта молчала, скорчившись в неловкой позе.

– Тебе прекрасно известно, что значит номенклатурный кадр – ведь известно, не так ли? Я не могу делать все, что мне в голову взбредет, я не свободный человек – как это ты не можешь понять!

Анетта продолжала молчать.

– Поднимись, прошу тебя, я не могу видеть тебя в этой жалкой позе… Хорошо, я сделаю все, что в моих силах, попытаюсь подыскать другую квартиру, хотя это адски трудно… И поговорю с этим алкоголиком, Сандевым, я обещаю тебе. Но и ты пообещай мне, что будешь разумной, – обещаешь?

Анетта легла ничком, уткнувшись лицом в подушку.

Время шло, а их отношения не улучшались. Как и прежде, встречались они в мастерской художника. Григор бубнил, что не может подыскать подходящую квартиру, после знакомой увертюры их беседа перекидывалась на унылое каждодневье и выливалась в обмен впечатлениями о просмотренных телепрограммах. Григор видел, что Анетта похудела, на лице появились морщинки, особенно это было заметно, когда она наносила мало грима. И она начинает стареть, думал он, и страдать из-за этого. Баба – ничего не попишешь!..

Анетта и вправду изменилась – ее мышцы размякли, на висках появились первые предательские седые волоски. Спала она урывками, в снах царила зловещая неразбериха, центральное место в них отводилось Григору, появлялся и дом на Блюменгассе, щелкали невидимые фотоаппараты. С Григором она еще сдерживала себя, а дома наедине с собой напивалась, иногда в стельку, до гадливости. Родителям почти не звонила, они сами связывались с ней, тогда она успокаивала их, обещала навестить, но все не хватало времени. Однажды отец подловил ее пьяной, телефон не мог скрыть этого. Кушеву никак не удавалось выпытать причину подобного состояния дочери по телефону, и однажды он лично заявился в столицу. Анетта приняла его холодно, ужинали в молчании, неожиданно зазвонил телефон, и она вздрогнула: только Григора тут не хватало.

Но это был Бадемов, ее недавний знакомый, за которого она ухватилась, как за спасительную соломинку. Григора она предпочитала не ставить в известность об этой странной связи: с Бадемовым она чувствовала себя не только в безопасности, она просто ощущала себя маленькой, юной девочкой, которая приходит на корт смотреть теннис, катается с добрым дядей на машине, ест мороженое и болтает, что придет в голову. Бадемов сообщил о перемене времени матча, поглядеть который они договорились, и пожелал ей покойной ночи. Милый, его ночь и вправду должна быть легкой…

Как она и ожидала, отец ударился в поучения. Наконец-то она попала на подходящую службу, ее ценят, ей доверяют – посылают то на Восток, то на Запад, даже как-то не верится. По его словам чувствовалось, что он доволен, наверно, прорезалась отцовская гордость, но была в них и тревога – ему было неизвестно, какую цену ей пришлось заплатить за этот неожиданный успех, кто знал, какие мухи жужжали в его провинциальной голове… Но только она должна уяснить себе, что от прежней жизни не должно остаться и следа… Какой прежней жизни? – встрепенулась Анетта, на что ты намекаешь?.. Ни на что особенное он не намекал, только вот взять эту выпивку, даже такую, как сегодня вечером, – вот с этим надо непременно кончать. Молодая женщина во внешней торговле… и позволяет себе надираться, это просто недопустимо!.. Анетта возразила, что на работе она никогда не берет в рот ни капли, ни в Болгарии, ни в заграничных командировках. Даже на банкетах… А дома – это совсем другое дело. Кушев провел рукой по своим седым волосам: стоит только начать, дитя мое, а потом будет ой-как трудно нажать на тормоза. Засекут ее один раз, другой, кто-нибудь доложит наверх, подмахнет бумагу, и ее вышвырнут. Он не говорил матери о том их разговоре по телефону, к тому же старуха совсем плоха, ей предстоит операция.

Это известие было для Анетты неожиданностью: ее мать почти не болела, ничем не злоупотребляла, вела праведную жизнь. И вот тебе на – операция, к тому же серьезная, пойди-пойми эту природу… Она подробно расспросила отца о болезни, намекнула, что они зря не спохватились и не поставили ее в известность вовремя, иначе можно было попробовать лекарства. Старый Кушев по привычке оглядывал гостиную, замечал новые предметы. Да, дочка его не бедствует, вот если бы только не эта выпивка… Из-за матери встревожилась, собирается брать отпуск. Неужели старухе подвалит счастье порадоваться ей…

Операция прошла тяжело, сомнения подтвердились, врачи не скрывали этого от Анетты. Она утешила отца и села на ночной поезд в столицу, пообещав вернуться в отпуск дня на два – на три, перед тем как мать будут выписывать из больницы. В ее душе клубился хаос: та, которая ее родила, покидала этот свет, может быть, это случится скоро, а может, через несколько месяцев или через год. Не могла она себе этого представить. Да еще помучается, несчастная, будет таять и сохнуть, пока ее не опустят в гроб, нет, господи, не надо… Не надо так рано, погоди, пока кое-что образуется, дай ей вырваться из капкана Григора, успокоиться и зажить как прежде. Упершись лбом в оконное стекло, Анетта мысленно клялась, что заберет стариков к себе, хотя бы на время – погоди, судьба, окажи мне такую услугу…

Наутро Григор сухо ответил в трубку, что через считанные минуты отправляется на совещание на море, должен вернуться через пару дней. Анетта настаивала на встрече в любом удобном для него месте. Она не знала, что будет ему говорить, голова ее трещала, но ею владело одно-единственное желание – встретиться сегодня, без отлагательств. Григор отказался: просто никакой возможности не было, он опаздывал, к тому же, был не один. Анетта была почти уверена, что он врал, но поделать ничего не могла. Почувствовав ее состояние, Григор немного смягчился и пообещал уделить ей уйму времени по возвращении. Однако она не желала ждать. Как раз тогда ее мать выпишут из больницы и ей нужно будет встречать ее дома. Анетта предложила подскочить от родителей в Варну, пока Григор будет там. Прижатый к стенке и озадаченный, Григор сообразил, что бесы снова обуяли Анетту. В Варне он будет занят под завязку, к чему такая поспешность, почему они не могут встретиться после того, как оба вернутся в Софию. Через двадцать дней? – не поверила своим ушам Анетта… Что такое двадцать дней, боже милостивый… (Он решил не соглашаться на встречу нигде, кроме мастерской, и в третий раз спросил, не случилось ли чего). Анетта ответила, что чувствует себя одиноко, просто хочет его увидеть, выпить по чашечке кофе. Откуда взялось на его голову это чудовище в женском обличье, начинал закипать он, но сдержался и сказал: хорошо, Ани, когда ты возвращаешься домой?.. Анетта назвала дату… С включенными фарами? (Анетта предпочитала водить машину ночью). В таком случае он предлагает встретиться где-нибудь по пути, например, на двадцатом километре южного шоссе, перед въездом в село, сразу после моста, вспоминаешь где? В этот же день Григор будет ехать с моря, приблизительно около семи, кто прибудет первым, тот ждет. Сейчас, если им даже удастся встретиться, то мельком. Чао.

Трубка тревожно загудела.

На следующий день после своего возвращения Станчев явился на доклад к Досеву. Досев наблюдал за сморщенным Николой со снисходительной ноткой: его откровенность вернулась на свой обычный уровень. Следователь подробно описывал произошедшее на берегу моря, делился своими впечатлениями от Арнаудова, признавал фактический провал операции «Сближение».

– Признаюсь, – произнес он в конце, – вся эта затея не продвинула разъяснения дел ни в одну, ни в другую сторону. По крайней мере, для меня…