Тропы, которые я выбрала. Повести - Валерия Дмитриевна Фролова

— пока

пустоте.

И пустота отзывается напором воды о стекло. И я почти закрываю перед пустотой дверь, чтобы войти в темноту подъезда и убежать куда-то. Но пустота говорит

— хорошо бы позавтракать

мне.

И я остаюсь, замерев.

— Готовь себе сам.

Я раздеваюсь и сажусь с ним за стол. Начинается завтрак, длинною в день.

Он мне говорит, как скучал и что кошки беременные страшнее беременных женщин, поэтому со мной легко справиться. Он мне говорит, что яичница получилась плохая, горелая, но он научится делать хорошую, чтобы перед школой наша дочь ела нормально, а я бы спала-отдыхала. Он мне говорит, что понял про любовь. Он мне говорит, что он меня встретил и всё понял, а потом он встретил ещё кого-то и понял прям совсем всё-всё. Он мне говорит, что он кого-то оставил.

Ну, вроде, принимай меня. Вот он я.

— А кого ты встретил?

А кого он оставил?

Хорошо жить с воспоминанием. Мы отличаемся тем, что он меня помнит, а я его — нет. Я не умею ухватывать людей постоянными образами. Они рассыпаются, когда я целую их, и исчезают, когда я их не вижу, и склеиваются уродливо, когда появляются снова, и по шву расползаются, когда я гляжу на них так, украдкой, из какого-нибудь угла, куда судьба вдруг поставила меня и попросила закрыть глаза.

Но я знаю имя. Я знаю, что полумесяцем ногтевой пластины он чешет перегородку носа, разъезжающегося, когда улыбается его лицо. Я знаю, что глаза у него зеленеют с годами, хотя его я знаю лишь год — но вот, они уже выцвели, пока мы сидели на кухне.

Я знаю, что он солнечный младенец, и в детстве был отмечен рыжиной, да обуглился.

Когда он говорит, что оставил кого-то, он не знает, что оставила я, и для него оставить — значит уйти, физическое действие. Он не слышит, как отдаляется стук сердца и начинают вдруг дышать лёгкие, будто не сжатые сплетением рёбер, без человека внутри. Может быть, потому, что он никогда не сможет впитать в себя человека, вобрать в себя человека. Быть человеком?

Я пытаюсь говорить с ним правильно. Говорить правильно — очень скучно. Кто-то внутри головой бьется о живот и ребра, о ребра и живот, пока я кручу мысли, превращая их в слова. По часовой, против. По часовой, против. Когда я замолкаю и он говорит, мне становится сложно дышать, хоть я не обидчива. Но очень ранима.

А кто она? Вся платье и ромашковое молочко, настойка на чае. Сбитень в полке, рядом с открытой пачкой презервативов. Чайный пакетик ссутулился и обнимает бугорок взбухшего от постоянной влаги рельефа комода. Мы пили чай и спали в кровати. Целовали её руки и голени — вместе, рисуя шагами губ дорожки по телу.

А кто она? Пальцами касаясь земли, не умела чувствовать тела, спрыгивала в пустоту простыней нашей спальни, ты помнишь спальню? Все было там же, все было так. Но иначе, немного по-другому. Ей снились уродцы-стопы и рисовались сами собой животные-крокодилы, ласточки-людоеды. Она была неземная, моя.

А кто она? Кудрями расслоились пряди волос, растеклись по подушке слезами уходящие надежды, мечты о прошлом, которое прошло.

Я её начинаю понимать, не его, и мне хочется в её сердце залезть — я знаю, как безопасно там существовать, как небольно дышать.

Он знает тоже. Я начинаю её ревновать.

Я не хочу слушать.

Я поняла, кто она.

Она — это Муха.

А он бы хотел быть Михасом, хотел бы быть Вовой, хотел бы быть человеком. А он просто он. Ничего не сделал и ничего не значил, прошёл.

Я его обнимаю и жалею, как ребенка. Маленький мальчик, разделивший с женщиной постель, неумеющий любить по-людски, неведомым всеземельным языком. Как могу я носить его ребёнка? Его можно только целовать, теперь я вижу, только целовать по утрам, забывая о ночи и всем, что было.

Он сжимается подо мной и ползет ко мне в душу, разрывая на части плоть, и я чрево от чрева земли, да, теперь я, кажется, это точно знаю. Он родился до меня, но ему ничего не стоит залезть обратно, укрыться мной, моей кожей, как одеялом мироздания и притвориться спящим, дышать солёным, горьким. Перестать отвечать.

Скажи, когда ты любил другую, у тебя могла немного болеть кожа, немного кусался воздух вокруг и отговаривал тебя, скажи? Скажи, как порезаться о воду из-под крана, если представить, что кто-то ждёт тебя в другом уголке странной твоей страны, скажи? Скажи, а если бы выбирать женщин можно было на экране телефона, ты бы пролистнул вправо, скажи? Скажи, как долго задерживают дыхание, прежде чем опуститься к чужому человеку в ноги, набраться сил нашептать не любовь, но слово, похожее на скуку и спазм тела? Скажи, когда почему-то снова наступила весна и не встретилась ни одна похожая, подающая воспоминаниям руку, почему ты отказался, почему не услышал, скажи? Скажи, а когда плачут, это всегда по правде? Скажи, ты видишь, как плачу?

Ты сжимаешь мою кожу, как одеяло, и переворачиваешься на другой бок, и что-то ты делаешь в моем животе, и я забываю о другом, который не родился. Я буду любить только тебя, потому что ты солнце от солнца небесного и маленькое пятнышко на полу, разлитая капля воды, зацепившаяся случайно, мимикрировавшая под поверхность, но не устоявшая перед чужим шагом. Я буду любить только тебя, хоть я хочу, чтобы ты скорее ушел, ты будешь уходить на работу и будешь плакаться по ночам, я буду гладить пальцы своими пальцами, сколько за день ты делал ими неприятных вещей, например, застегивал куртку или ширинку штанов, пуговицы отрывал по привычке от нервов, столько неприятного сделали твои пальцы, почти детские, сколько раз они ходили по моему телу, как по пустому городу, переставляя с места на место фонари и улицы, сворачивая скамейки, не любопытные к паркам и пешеходным дорожкам пальцы, вытиравшие как-то раз слезы мне — только раз, я плакала постоянно.

Скажи, ты любишь меня, скажи?

Ты будешь любить меня больше наших детей, мой папа делает так же.

Если представить, что ты умеешь любить.

В городе трижды прозвучали сирены, я знаю, они учебные, но хочется очень бежать. Я могу представить, как кто-то стреляет и не остается улиц, по которым можно гулять, идти двумя ногами, чередуя шаги. Иногда мне кажется, что мировая память говорит больше, чем моя, и я пытаюсь её заткнуть пустотой, чтобы не разложиться на функции. Я — много функций. У меня нет