Три этажа - Эшколь Нево

так не интересовался, Нета. Так откровенно. Сначала умерла Номи, потом уехала ты, и не осталось никого, с кем можно поговорить по душам. Знаешь, иногда я целое утро мысленно разговариваю с вами обеими, отвечая то за Номи, то за тебя. Я настолько глубоко вживаюсь в ваши образы, что забываю, кто я такая. Недавно я слушала интервью с Полом Остером, и он рассказывал о том, что, пока он пишет, его персонажи с ним разговаривают, а порой и спорят. Я успокоилась: значит, не только я страдаю галлюцинациями.

Он (Эвиатар, а не Пол) спрашивал: «А что ты делаешь по утрам, после того, как проводишь детей? Не тяжело одной сидеть дома?»

Он спрашивал: «Как твоя мама?»

Он спрашивал: «Насчет Лири и этой… Андреа? Твоя дочь не слишком большая, чтобы иметь воображаемую подругу?»

Он задал мне еще много вопросов, каждый из которых бил в больную точку. Когда я отвечала, он не отводил от меня глаз. Не косился в свой мобильник, как это делает Асаф. Я ни разу не заметила, чтобы его лицо как бы закаменело – верный признак, что твой собеседник думает о своем. Мне казалось странным, что посреди того кошмара, который на него свалился, он был способен интересоваться мной, – как если бы приговоренный к казни по пути на электрический стул спросил, какая завтра будет погода. Я уже собиралась рассказать ему о совах, когда вдруг обнаружила, что уже половина первого, а я еще не приготовила обед и уже не успею это сделать, потому что мне пора ехать за детьми. Тогда он сказал: «Давай я разогрею шницели и приготовлю картофельное пюре. Они любят пюре?» – «Да», – ответила я, но не поднялась со стула. Я уже опаздывала, но мне хотелось еще хоть ненадолго задержать на себе его взгляд. Кажется, уже целую вечность никто не расспрашивал меня обо мне.

– А что сделать на десерт? – спросил он. – Может, фруктовый салат?

– Да, – ответила я, вставая. – По дороге загляну в овощной, куплю апельсины. Без апельсинов фруктовый салат слишком сухой.

– Точно, – согласился он. И он остался.

♦

Ты все еще сидишь на скамейке у себя в Мидлтауне? Или уже ушла читать лекцию, а письмо отложила на потом?

Знаешь, из всей нашей к вам поездки именно это впечатление врезалось мне в память сильнее всего. Я имею в виду твою лекцию. Я помню аудиторию и убранные под стекло афиши классических израильских фильмов (прямо напротив меня висела «Святая Клара» Ари Фольмана и Ори Сивана). Помню некоторых студентов (справа – девушку со слишком смелым вырезом; слева – двойника Джонатана Сафрана Фоера). Помню тебя. Я так гордилась тобой, Нета, что забыла про зависть. Не потому, что лекцию ты читала блестяще (ты действительно читала блестяще. Я видела все фильмы, которые ты приводила в качестве примеров, но никогда не анализировала их с точки зрения гендера, как это сделала ты). А потому, что ты вела себя не так, как другие.

Поясняю (помнишь кураторшу нашей параллели Ривку Губер с ее вечным: «Поясняю»?).

Все присутствующие в аудитории понимали: ты здесь не только для того, чтобы говорить, как поступает большинство лекторов, но и для того, чтобы слушать. Что тебе интересно мнение студентов. Но больше всего меня потрясло, когда я своими глазами увидела, как эти юные американцы постепенно освобождаются от своих подростковых комплексов и деланого равнодушия и постепенно начинают рассуждать о том, что их и правда волнует, а на самом деле – раскрывать свою душу; в этом возрасте связь между первым и вторым настолько прочна, что ее заметила даже я, человек случайный, не говоря уже о тебе; но ты и не подумала выпячивать перед всеми свою догадливость, выставлять ее напоказ, как это наверняка сделала бы я. Нет, ты продолжила лекцию, сплавив свои мысли с тем, что услышала от студентов, да так изящно (именно изящно – я не сразу подобрала подходящее слово), что в некоторые моменты мне начинало казаться, что я присутствую на уроке танцев. Интеллектуальных танцев – и ты в роли хореографа. Ты дала им прослушать «Змеиную кожу» в исполнении Эрана Цура – саундтрек к фильму «Шуру», и объяснила, что имел в виду поэт, написав: «Если бросишь меня на один день, на два дня я брошу тебя». И потом терпеливо беседовала со всеми, у кого еще остались к тебе вопросы. Включая ту зануду (в каждой группе студентов непременно есть своя зануда), которая просила объяснить ей все сначала.

На этой лекции раскрылись все твои лучшие качества. Харизма, острый ум, тонкий юмор, органичность…

И, в дополнение ко всему, внутреннее спокойствие. Безмятежное спокойствие женщины, сумевшей занять нужную клетку на шахматной доске существования.

♦

Вдруг до меня дошло, насколько моя хитрость шита белыми нитками: я стараюсь ублажить тебя комплиментами, чтобы тебе стало трудней меня критиковать, когда прочтешь продолжение.

Но в моих восхвалениях столько же искренности, сколько стремления к манипуляции, Нета. Поэтому к концу той лекции мной овладела одна мысль: что если бы ты уже не была моей подругой, я бы сделала все на свете, чтобы ты ею стала.

♦

После обеда Эвиатар сел с Лири делать уроки. Я его ни о чем не просила. Он сам вызвался. Лири сказала: «Андреа надо помочь с математикой, мам». Я еще не сказала ни слова, но по тому, как при слове «математика» у меня дернулась щека, он все понял и сказал: «Конечно, Лири, я ей помогу». Они ушли в ее комнату. Я не слышала, о чем они говорят. Слышала только звук его голоса и начинала понимать, почему клиенты доверяли ему распоряжаться их сбережениями. (Знаю, Нета, знаю, что сегодня эти люди остались без гроша, но давай на миг воздержимся от моральных оценок его действий? Позже мы к этому вернемся, обещаю.) Потом он устроил Нимроду баскетбольную «тренировку»: взял в прачечной комнате ведро, нашел у Нимрода под кроватью облезлый теннисный мячик и сочинил сценарий, согласно которому Нимроду досталась роль звезды, и он своими точными бросками добился победы команды хороших против команды плохих. Они полтора часа носились по квартире, позволив мне заполнить все заявки на детские лагеря на летние каникулы. Потом он его вымыл. Дело в том, что мыть Нимрода – это кошмар. Стоит намылить его шампунем, он орет как бешеный – еще до того, как шампунь попадет в глаза. Он ненавидит садиться в ванну, а потом его оттуда не вытащишь. В процессе он брызгается водой, превращая тряпки, которые я ношу дома,