Три этажа - Эшколь Нево

объекты для инвестиций за рубежом. Мои клиенты давили на меня, и я рискнул вложиться в недвижимость в ряде стран Восточной Европы и Латинской Америки. И тут… Тут я прогорел.

– Ты хочешь сказать, что твои клиенты потеряли свои деньги?

– Именно. Но проблема в том, что я… не мог… Я имею в виду, они не должны были об этом узнать.

– Но почему?

– Потому что, если бы все как один потребовали свои деньги назад, мне нечем было бы с ними расплатиться, понимаешь? В нашем бизнесе бо́льшая часть средств находится в постоянном обороте.

– Ясно. И что ты сделал? Как тебе удалось скрыть истинное положение вещей?

– Я же тебе говорил: мне верили. У меня была хорошая репутация. Я подделал цифры в отчетах и стал ждать, когда цены на недвижимость пойдут вверх. А пока для пополнения баланса привлек мелких инвесторов, с которыми раньше никогда не работал. Таких, кто располагает небольшими суммами, скажем парой-тройкой сотен тысяч шекелей, но тоже хочет получить свою долю пирога.

(Ты следишь за моим рассказом, Нета? Представляю себе, как ты сидишь у себя в гостиной в Мидлтауне и морщишь свой гладкий лоб. Если только, догадавшись, куда я клоню, не ушла вместе с моим письмом в один из прекрасных парков, окружающих ваш колледж, чтобы сесть на немного влажную от недавнего дождя скамейку и спокойно продолжить чтение, иногда поглядывая по сторонам, нет ли поблизости любопытных чужаков…)

– Ты есть хочешь? – перебила я Эвиатара. Он всегда был тощим, но сейчас походил на чудом выжившего в холокосте. – Могу сделать тебе салат, – сказала я. – И разогрею шницель. (Забавно. Каждый раз, когда я предлагаю гостю то или иное блюдо, даже самое непритязательное, непроизвольно выпрямляю спину – сказывается опыт работы в «Октопусе».)

– Нет, спасибо, – сказал он. – Аппетита нет.

– Ладно. Продолжай. Так что же случилось? Я поняла, что ты потерял деньги и представил клиентам фальшивые отчеты, но…

– Ты слышала про серый рынок?

– Конечно, – сказала я. (Хотя я уже пять лет сижу дома и у меня малость поехала крыша, я делаю из мухи слона и путаю сон с явью, все же, дорогой деверь, я еще не совсем отупела.)

– У меня не было выбора! – воскликнул Эвиатар таким тоном, словно стоял перед судом и произносил речь в свою защиту. – Мне пришлось взять кредит, чтобы мои клиенты продолжали думать, что все в порядке, но в банки я обратиться не мог. Я убеждал себя: это временно. Надо подождать, когда цены на жилье за рубежом снова поднимутся. Но…

– Но они продолжили падать, – договорила я за него чуть более назидательно, чем того хотела.

– Да. И теперь они меня ищут, – сказал он и закинул руки за голову. Этот жест они с Асафом переняли у отца. Такой очень мужской жест, демонстрирующий уверенность в себе. Локти широко раскинуты, что подчеркивает удовлетворение, граничащее с самодовольством. Но сейчас Эвиатар близко сдвинул выставленные вперед локти, как будто пытался защитить голову.

– Кто тебя ищет?

– Все. Воротилы серого рынка. Клиенты. Скоро полиция подключится. Я уже три дня в бегах. Сплю в цитрусовых рощах. Я не имею права ничего от тебя скрывать. Ты должна знать, чем рискуешь, если решишься меня приютить. Все знают, что мы с Асафом на ножах, поэтому вряд ли они явятся за мной сюда. Но я хочу быть с тобой абсолютно честным.

– Как долго ты должен здесь пробыть? – спросила я. (На этом месте ты точно рванешь волосы на голове и заорешь: «Она что, спятила?!» Погоди, скоро ты заорешь еще не так.)

– Максимум двое суток, – сказал он. – Армейский друг организует мне яхту, которая послезавтра ночью перебросит меня на Кипр. Оттуда двумя перелетами, которые я уже забронировал, я переберусь в Венесуэлу. Сделаю пластическую операцию. И начну новую жизнь.

Я молчала.

– Я звонил Асафу, – сказал он. – Он отключился прежде, чем я успел рот раскрыть. Мне больше некуда идти.

Я молчала.

– Я верну долги, – сказал он. – Все. Мне просто нужно немного времени.

Нижняя губа у него дрожала. Дрожала вся челюсть. Я испугалась, что в следующую минуту он встанет передо мной на колени.

– Ты можешь пробыть здесь до завтрашнего утра, – сказала я. – Я не выгоню тебя на улицу прямо сейчас, но завтра утром тебе придется придумать что-то еще.

♦

А теперь, Нета, можешь выражать свое возмущение.

♦

Да, я размазня. Разумеется, размазня. Всегда была размазней. Во время школьных экскурсий всегда плелась в хвосте. На математике не успевала за программой. Последней в классе потеряла девственность. (Я знаю, что твой первый раз был кошмаром, но даже кошмарный первый раз идет в счет.) Я последней произнесла надгробную речь на похоронах Номи (текст, который я написала, был слишком бездарным, и я только во время похорон поняла, насколько он неуместен, поэтому спешно редактировала его в уме).

♦

Я избегаю ответа на вопрос, который – знаю-знаю – тебе не терпится мне задать. Почему? Почему я позволила ему остаться, хотя в таблице, которую мать Номи советовала нам составлять всякий раз, когда нас одолевают сомнения, колонка «против» была намного длиннее колонки «за»?

Очевидно, что 99 процентов женщин, оказавшись в аналогичной ситуации, вышвырнули бы Эвиатара за дверь, руководствуясь простой и ясной заботой о детях. Почему же я попала в оставшийся одинокий процент? Если кто-нибудь коснется кончика ногтя Лири или Нимрода, я брошусь на него как тигрица. Когда Лири была в первом классе и некто Итамар дразнил ее на переменах, я около десяти утра пришла в школу, наврала охраннику, что Лири забыла свой бутерброд, нашла этого Итамара и сказала ему, что, если он еще раз тронет Лири, я из него шакшуку сделаю. (Ничего лучше, кроме шакшуки, я тогда не выдумала.)

Так что же случилось, что я ни с того ни с сего повела себя так странно?

Честное слово, Нета, я сама не знаю.

Просто иногда что-то внутри тебя приказывает, прямо орет тебе: «Сделай то, чего делать нельзя! Сделай то, чего делать нельзя!»

Понимаешь?

Не очень?

Ничего страшного. Я и сама не понимаю. И сова тоже.

Я не обижусь, если ты решишь дальше не читать это письмо. Ведь я без спроса превращаю тебя в соучастницу преступления, в мидлтаунскую Бонни при Клайде. Поэтому ты имеешь полное право пойти и выбросить эти листочки в синий контейнер для сбора бумажного мусора. Если я правильно помню ваш парк, там есть такой, недалеко от тебя.

Но я обязана продолжить писать. Я не могу больше держать это