Ключи от цивилизации - Райдо Витич

— Нет.

Иван кивнул, помолчал и сказал:

— А тебе, конечно, хотелось бы, чтобы не тот метафизический человечек Стасю увлекал, а ты. Жили бы вы с ней душа в душу, патрулировали…

— Нет. Ей вообще здесь не место.

— Ты решил?

— Я. И вы того же мнения.

— У нее оно другое.

— Это не имеет значения. Она женщина. Ей не место на этой «обычной» работе. Я не первый год под пулями, привычный вроде ко всему, мне и то не по себе. И риск для жизни в вашем патруле неизмеримо больше, чем у нас в спецназе. Женщине здесь не место.

Иван кивнул, отворачиваясь, руки в карманы брюк засунул:

— Ты прав. Со своей точки зрения. С того угла, к которому привык. А теперь представь ситуацию: наших взяла святая инквизиция. Одна женщина, помещена в женский монастырь. Как пробраться туда? Взять с боем, устроить шум и привлечь внимание, положить толпу обывателей и подарить шикарную пищу для сплетен? Воображение у людей того времени ого-го, такую картинку нарисуют, что тебе в голову не придет. Чертей и дьявола начнут в ботинках и очках изображать. Мало это может повлиять на ход истории и изменить уже устоявшееся, это вообще черт знает, к чему привести может. А женщина спокойно и тихо проникнет в монастырь, вытащит без напряга нужного человека и никто ничего не поймет. Что скажешь, умник? Что лучше: ставить под угрозу века и миллионы жизней, саму цивилизацию или рискнуть одной женщиной? Отчего, ты думаешь, в каждом отряде есть сестренка? Просто так, да? Чтобы у вас головы срывало? Или от нашей черствости? Вот какие мы звери, женщин на смерть толкаем! А скольких они вытащили, ты знаешь? И при этом сохранили равновесие.

— Все равно, — уперся.

— Н-да?… Знаешь, что, у нас не принято лезть в личное дело человека. И любишь ты, не любишь, меньше всего волнует. У нее есть любимый, и это не ты — смирись и остынь. Мне пара в отряде не нужна.

— Почему?

— Сам подумай, что будет, если муж и жена в одной группе служат. Служебные романы не новость, проходили уже. И отказались, потому что смертность и провал заданий в этом случае много выше, чем в группах, как сейчас.

Чиж прищурился, задумчиво уставился на капитана. Мысль в его голове зародилась, но слишком уж была возмутительной, чтобы ее принять.

— То есть вы запрещаете…

— Ничего подобного.

— Тогда предотвращаете.

Иван пальцами по столу прошелся, отбивая в раздумьях какофоническую мелодию: слишком умен Чиж, слишком.

— Она любит другого. Да, он не местный, да, она нарушает и рискует, уходя к нему на свидания, но это ее право. У тебя тоже есть права. Никто не мешает тебе ухаживать за ней, добиваться. Сладитесь, пожалуйста, нет — извини. Никто, запомни, никто не имеет права вмешиваться в личную жизнь, ущемлять свободу и права человека. Если женщина против, если ты ей не нравишься — не повод кидаться на нее, насиловать своим обществом.

— Но вы же претите ей. Я слышал, как вы давили на нее, запрещая уходить. Знаю, что монеты конфисковываете.

— Это другое.

— В чем другое?

— Я отвечаю за нее, прикрываю. Но не могу заниматься этим до бесконечности.

— Может все проще? Понимаете, что тот к кому она бегает альфонс и придурок, и не хотите, чтобы она рисковала собой ради какого-то ублюдка. Кстати, кто он?

— Мужчина, — отрезал Федорович.

— Значит, пусть лучше к нему бегает, грозит попасть под стрелу, в плен, беду, вовсе не вернуться, чем заведет нормальные отношения с мужчиной из группы?

— Ты лезешь на запрещенную территорию. Все это решать Стасе, а не тебе и не мне. Запомни это крепко.

— Я буду за ней ухаживать…

— Вперед. Но если замечу, что назойлив к неудовольствию Стаси, или третируешь ее, угрожаешь спокойствию в команде, спишу к чертовой матери. Здесь действуют другие законы. Если ты их еще не понял…

— Понял.

— Тогда будем считать разговор законченным. Монету сюда, — поманил ладонью.

— Какую?

— Алтын.

— У меня нет, — а почему это заявил, сам не понял.

Федорович нехорошо посмотрел на него и, качнувшись к лицу, прошипел:

— Если монета окажется у Стаси, я тебя в ближайшем рейде закопаю, понял?

Чижов внимательно посмотрел на него:

— А ты сам ее отбить не пытался?

Иван моргнул. Во взгляде четко отпечаталось: думаешь один умный?

— Она его любит. Понятно?

— Нет.

Федорович отвернулся, потер шею:

— Надоел ты мне. Проблем с вами восьмерками всегда море, — протянул с печалью. — Куда ты все ляпаешься? Что ж тебя в чужую душу тянет влезть? Хреново тебе? Так не тебе одному!

Чиж кивнул: это он уже понял. Не понял другое — отчего остальные бездействуют?

— Пошел вон, — тихо бросил Федорович, отворачиваясь. Чиж молча развернулся и вышел.

— Русанова!! — крикнул капитан.

— Стасенька, ну, не ходи ты больше, прошу тебя, — присел перед ней Иван, в подлокотники кресла вцепился. Женщина хмуро смотрела на него:

— Не могу.

Федорович вздохнув, уткнулся ей в колени лбом:

— Погибнешь ведь. Без страховки, без напарника в такую тьму лезешь. На черта, Стася?

— Люблю.

— Любишь? — уставился на нее недоверчиво. Встал, отошел к окну, руки в карманы сунув, чтобы она не увидела, как они в кулаки сжались. — Когда я версию с любовником придумывал, чтобы к тебе не приставали, я не думал, что она реальностью обернется.

— Я счастлива, Иван.

Тот кивнул не поворачиваясь: больно.

Сам дурак. Отпускал ее, чтобы развеялась. Светлая приходила, счастливая, оживала на глазах. Он тому радовался — в себя приходит и, мысли не допускал, что Стася, Стася! Способна на такое. И осуждать не может — столько лет прошло, понятно, она же живая, живущая, чувствующая, но принять тоже — не может. Чувствует себя в угол загнанным сами же собой, клятвой той дурацкой!

— Я тебя спишу, — заметил тихо. Стася напряглась:

— Нет, — и мольба и укор в голосе.

— Еще раз пойдешь — спишу, — повторил тверже.

— За что?… Нет, ну, за что?! — кулаком по столу грохнула, вскочив: сговорились они что ли?! Это все Чиж! Ну, поганка! И хоть плачь, хоть иди и его застрели. На свое горе она его сюда притащила, не иначе!

— Все, Русанова, разговор окончен, — отрезал, пряча тоску под официальность.

— Он тебя не простит, — бросила Стася последний аргумент, в упор уставившись на Ивана. Того подкинуло:

— Он?!… А тебя?!

— Ты обещал!…

— Я обещал защищать тебя и беречь! Обещал, что никто тебя не потревожит! И я сдержу слова, как держал!

— Ревнуешь? — прошипела, прекрасно понимая причину упертости Ивана. — Не стыдно?

— Нет!… Тебе ведь нестыдно.

Они уставились друг на друга: в глазах капитана мольба и укор, в глазах лейтенанта растерянность и упрямство.

Сказать? — думала Стася: но тогда он точно ее одну не отпустит, а вдвоем идти верх безумия. Он себя подставит и ей выбора не оставит.

Я готов простить и пронять, что ты клин клином вышибла, но что рискуешь — нет, — думал Иван.

Стася отвернулась:

— Потом поговорим, когда остынем.

— И потом тоже самое скажу. Из центра ни шагу Стася. Иначе — спишу.

Женщину переворачивало от отчаянья, закричать хотелось, заистерить, как последней неврастеничке, но смысл, толк?

— Поймай, — бросила и вышла, громко грохнув дверью. Облила презрительным взглядом Чижа и направилась в тир. Хоть там всю боль выместить, растерять горечь и обиду, безысходность. Думать себя заставить. Нет, тупиков, нет. Есть тупиковое настроение. Оно уйдет, найдется выход.

Часа не прошло, поняла, что все равно, что нужным считает — сделает.

Получила нужное на свой жетон и к себе в комнату, упаковываться — пока Кристина дежурит, нужно успеть. Тишина уже в коридора, ночь, угомонились все, только Чиж, будь он неладен мается, бродит из конца в конец. Стасю увидел, остановился, уставился, сказать видно, что-то хотел, но ей до него, как до пустого места — ровно. Прошла мимо даже не взглянув, дверью перед носом схлопала.

Упаковалась быстро и в центр, пока тихо, пока нет никого.

Чиж за ней, за руку перехватил:

— Стася?…

Женщина, не думая под дых ударила со всей силы. Николай не ожидал, пропустил удар и согнулся, задохнувшись. Пока в себя приходил, Стася убежала. Он за ней, но с остановками, дыхание восстанавливая. Знал, куда она направилась, упрямая, к центру, в бокс.

Чуть-чуть опоздал — двери в коридор прохода заклинили, но Русанова еще в боксе была, переодевалась в сарафан. Чиж с досады кулак в стену впечатал и зло на женщину диспетчера посмотрел, а той все равно, ответила той же миной, тумблер отжала.

Чиж у дверей на пол сел, руки на коленях сложил: и что теперь? Настучать на диспетчера? На Стасю? Поднять Ивана?

И что ж ей там, медом намазано, что ли?!!

Утро. Еще прохладно и роса на траве, но уже светло.