Своенравная красавица - Сильвия Торп

Но этого не произошло. Знаменитые парламентские лидеры, Пим и Хэмпден, были уже мертвы, но Пим успел воплотить в жизнь один из последних своих планов: утверждение парламентом Торжественного союза с Шотландией и Ковенанта — соглашения между шотландскими и английскими пресвитерианцами. В соответствии с этим шотландское войско, оплаченное из средств парламента, вторглось в Англию, склонив тем самым чашу весов в пользу круглоголовых, хоть сами они и не особенно жаловали шотландцев. На юге и западе король еще удерживал свои позиции. А на севере в июле 1644 года его силы были разбиты в самом крупном и кровопролитном сражении войны при Марстон-Муре.

Шотландские союзники были не единственной козырной картой парламента. В том же году очень выдвинулся никому до того неведомый сельский сквайр, член парламента от Кембриджа и полковник конницы Ассоциации восточных графств Оливер Кромвель. В битве при Марстон-Муре он со своими дисциплинированными, закованными в броню воинами, получившими прозвище железнобоких, наголову разбил не знавшую поражений кавалерию принца Руперта. В Вестминстере Кромвель восстал против шотландских пресвитерианцев и сделался вождем всех малоизвестных и самых фанатичных протестантских сект. Он реорганизовал войска парламента и создал из них армию нового образца, наилучшим образом экипированную, прекрасно оплачиваемую и самую дисциплинированную в истории Англии. 14 июня 1645 года в битве при Нейсби в Лестершире король потерпел второе разгромное поражение. Это был окончательный, решающий удар.

С тех пор прошло два года, снова наступил май, и роялистская Англия лежала поверженная в прах. Король, сдавшийся шотландцам, был передан ими парламентским представителям. Королева находилась в изгнании во Франции, и с ней два старших сына и маленькая дочь. Другие дети королевской семьи оказались заложниками парламента.

Напрасно жители деревни Конингтон-Сент-Джон ожидали возвращения своего господина. Другие постепенно подтягивались — жалкие остатки того отряда храбрецов, что выступил в поход в конце лета 1642 года. Черити знала, что Даррелл прошел всю войну без серьезных ранений, а когда роялистские войска были рассеяны, уехал в дом Элисон, в Кент, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.

— Не могу понять, чего он там застрял так далеко, — недоуменно заметила Сара после паузы. — Можно подумать, его не тянет сюда.

— А зачем ему? — с горечью спросила Черити. — Жена и родители умерли, дом разрушен, на поместье наложен арест. Что здесь осталось такого, что непреодолимо влекло бы его?

— Ты еще спрашиваешь?! — Сара была поражена. — Здесь его ребенок, маленький сын, которого он никогда не видел.

Черити вздохнула:

— Ребенок, чье появление стоило жизни его матери. Даррелл так любил Элисон…

— Но нельзя же обвинять в этом дитя, бедную кроху! И малыш весь в Элисон. Вот бы отцу взглянуть на него хоть разочек! — Сара наклонилась поближе к малышу. Она очень привязалась к нему, и в Маут-Хаус только с ней, не считая Черити и няни, ребенок был весел и доволен. — Не верится, что сэр Даррелл не возвращается из-за этого. А может быть, как ты говоришь, все дело в том, что на его поместье наложен арест? Черити, это означает, что земли Конингтона больше не принадлежат сэру Дарреллу?

Черити нахмурилась:

— Это означает, как я думаю, что их захватил парламент целиком или большей частью и что Даррелл сможет получить их, только выплатив громадный штраф. Это называется выкупом, хотя, боюсь, Даррелл не станет заключать договор с круглоголовыми. Отец Флагг объяснил это мне перед тем, как уехать из деревни. Я не уверена, что все поняла.

— Вот еще одна позорная вещь! — негодующе воскликнула Сара. — Почему нашего священника вынудили уехать, бросить свое дело и дом и уступить место пуританину с кислой миной?..

— Сара, думай, о чем говоришь! — резко оборвала ее Черити. — Такие мысли лучше не высказывать вслух!

— Да я бы ни с кем и не говорила так, кроме тебя! Уж не настолько я глупа, чтобы не понимать, когда надо прикусить язык. Но разве не позор, что доброго старика преследуют за благочестие, а Джонас еще и аплодирует! Когда я вижу, как они все время шушукаются, мой брат и пуританский священник, мне стыдно, что я сестра Джонаса.

— Ну конечно, они должны сблизиться! Других-то друзей у них нет в деревне.

Черити смолкла: маленький Даррелл зашевелился и открыл глаза. Несколько секунд он осматривался вокруг, недовольно таращась со сна, но когда Сара протянула к нему руки, расплылся в радостной улыбке. Он сполз с коленей Черити, и она поднялась на ноги, стряхивая траву с юбки.

— Пошли, — сказала она. — Пора домой.

Сара тоже встала. Взяв за руки малыша, они забрались на насыпь и тихонько побрели к дому. Солнце пригревало плечи, густая трава пестрела лютиками. Лебедь сонно скользил по глади воды крепостного рва. Для Черити было что-то неизъяснимо грустное в том, что этот мирный уголок ничуть не переменился, когда так много всего прекрасного и дорогого ушло навсегда. У кустов боярышника она остановилась и посмотрела на ветви, усыпанные розово-белыми цветами на фоне глубокой синевы неба.

— О, боярышник в цвету! — мечтательно сказала она. — Раньше мы ходили сюда на майский праздник! Еще до того, как майское дерево и пирушки вокруг него в честь майского праздника были приговорены к смерти Джонасом и иже с ним — за гнусную греховность. — Она помолчала, искоса бросив взгляд на Сару, и в этот момент прежняя, шаловливая Черити выглянула из-под маски приличий. — Я часто диву даюсь, кузина, как это люди, претендующие на праведность, ухитряются обнаружить зло в самых простых вещах.

Сара рассмеялась, и маленький Даррелл тоже захихикал, заряжаясь их весельем, хотя и не понимая причины. Он высвободил ручонки и побежал вперед. Так он и бежал до самого дома. Но у дверей приостановился, потом вернулся к Черити и снова ухватился за ее руку.

Она наклонилась и подняла его, привычная боль кольнула сердце. Так бывало всегда: сколько бы ни веселился малыш на прогулке, какая-то тень касалась его, как только он входил в дом. Как будто он знал, что его там только терпят. Именно в такие минуты Черити видела в нем Элисон. Она отнесла его прямо в детскую, которую когда-то делила с кузинами и которую Элизабет, по приказу мужа, нехотя согласилась предоставить ей. Комната считалась ее собственным домом, тут она чувствовала себя относительно свободно, но это убежище не могло служить ей долго.

В тот вечер, после того как малыш заснул, Черити сидела там с няней — теперь они часто бывали вместе. Няня совсем постарела, маленькая, согбенная, лицо как печеное яблочко. Конечно, она уже не могла работать, как когда-то, но способности ее оставались при ней, не подвластные годам. Сидя в полутьме, она наблюдала за лицом Черити, склонившейся над шитьем в круге света от сальных свечей на столе. Няня обратила внимание на чуть заметную морщинку между густых бровей и напряженно сжатые губы. Черити всегда была самой любимой ее воспитанницей, и она без труда читала все эмоции, отражавшиеся, как в зеркале, на смуглом живом лице.