Страх — это ключ - Алистер Маклин

— Мистер Яблонски, — она говорила быстрым, задыхающимся и испуганным шепотом. — Я пришла поговорить с вами. Мне это просто необходимо. Я думала, что не смогу выбраться, но Гантер уснул, однако он может в любой момент проснуться и обнаружить, что я...

— Спокойнее, — тоже шепотом произнес я, поскольку так было легче имитировать голос Яблонски, но мне все равно это плохо удавалось. — Почему вы хотите поговорить со мной?

— Мне не к кому больше обратиться. Вы не убийца, не проходимец, что бы они там ни говорили о вас, вы — хороший человек. — Она была сообразительной девушкой, женская интуиция позволила ей увидеть больше Вайленда и генерала.

— Вы должны помочь мне... нам... вы просто обязаны. Мы попали в большую неприятность.

— Мы?

— Мы с папой. Правда, про отца я не знаю. Может, у него и нет неприятностей. Может, он работает с этими... этими плохими людьми потому, что хочет этого. Но это так на него непохоже. Может, он вынужден работать с ними, не знаю, я ничего не знаю. Возможно, у них есть власть над ним, чем-то они его держат, возможно... Он всегда был таким хорошим, честным, прямым, но сейчас...

— Спокойнее, — снова прервал ее я. Я уже не имитировал голос Яблонски, и, не будь она столь встревоженной и испуганной, она сразу все поняла бы. — Факты, мисс, пожалуйста.

В моей комнате был включен электрический камин, дверь в комнату была открыта, и я был уверен: скоро она разглядит меня и поймет, что перед ней не Яблонски — копна рыжих волос выдавала меня. Я повернулся к камину спиной.

— С чего бы мне начать? Похоже, мы потеряли свободу или, скорее, папа потерял. Не свободу передвижений, нет, он не пленник, но мы не можем самостоятельно принимать решения: папа принимает решения за меня, а свои решения, мне кажется, тоже принимает не он. Нам не разрешают разлучаться.

Папа запретил мне отсылать письма, пока не ознакомится с ними. Мне нельзя звонить по телефону или уходить куда-нибудь без этого ужасного Гантера.

Даже когда я еду к друзьям, например, к судье Моллисону, это животное сопровождает меня. Папа говорит, что недавно угрожали меня похитить. Не верю этому, но даже если бы это было правдой, то Саймон Кеннеди, шофер, лучше Гантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда нахожусь на Х-13, я не пленница — просто не могу уехать. Но здесь окна моей комнаты забиты, а Гантер проводит ночь в передней, следя...

Последние три слова замерли в наступившей тишине. В своем возбуждении, в своем желании поделиться с кем-нибудь тем, что тревожило ее несколько недель, она вплотную подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вся задрожала, ее правая рука начала медленно подниматься ко рту, глаза широко раскрылись, она судорожно вздохнула — это была прелюдия к крику.

Но прелюдией все и закончилось. В нашем деле не приходится медлить: я закрыл ей рог ладонью, а другой рукой обхватил ее до того, как она собралась закричать. Несколько секунд она с удивительной силой яростно боролась со мной, затем обмякла в моих руках, как подстреленный кролик.

Это застало меня врасплох — я думал, что времена, когда молодые леди падали в обморок в стрессовой ситуации, давно прошли. Но, возможно, я недооценил ужасную репутацию, которую создал себе, недооценил тот шок, который она испытала после долгой нервной ночи, когда решила прибегнуть к последнему, оказавшемуся напрасным, шагу после недель бесконечного напряжения. Что бы там ни было, она не прикидывалась — это действительно был обморок. Я положил ее на кровать, но потом перенес в свою комнату мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонски.

Я обладал большим опытом оказания первой помощи, но не знал, как выводить из обморока молодых леди. У меня было смутное подозрение, что любые мои действия могут оказаться опасными, и подозрение это очень гармонировало с моим невежеством в данном вопросе, поэтому я пришел к выводу, что лучше всего — дать ей возможность очнуться самой. Я не хотел, чтобы она очнулась в мое отсутствие и подняла на ноги весь дом, поэтому присел на краешек кровати и стал освещать фонариком ее лицо ниже глаз, чтобы не ослепить ее.

На ней поверх голубой шелковой пижамы был надет голубой стеганый шелковый халат. Туфли на высоких каблуках тоже были голубыми, даже ленточка в волосах была того же цвета. Ее лицо было сейчас бледным, как старая слоновая кость. Ничто не могло сделать ее лицо прекрасным, но мое сердце впервые за последние долгие три с половиной года одиночества внезапно бешено забилось. Нас разделяли лишь 285 миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один взгляд на которого заставлял ее от страха терять сознание.

Она пошевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что трюк с Кеннеди — пистолет за фонариком — будет в данном случае иметь негативные последствия, так что просто взял ее за руку, наклонился к ней и сказал мягко с укоризной:

— Молоденькая глупенькая дурочка, зачем ты пришла и выкинула такую плохую шутку?

Удача или инстинкт подсказали мне правильный ход. К страху, который еще метался в ее широко раскрытых глазах, добавилось замешательство.

Убийцы определенного сорта не берут вас за руку и не говорят с вами успокаивающе. Отравители, убийцы ножом в спину, возможно, делают так, но убийцы с моей репутацией — убийцы из любви к насилию — так не поступают.

— Вы не собираетесь больше кричать? — осведомился я.

— Нет, — хрипло ответила она. — Извините, это так глупо.

— Все в порядке, — с воодушевлением произнес я. — Если вы чувствуете себя хорошо, давайте поговорим. Нам надо поговорить, и у нас мало времени.

— Не могли бы вы зажечь свет? — попросила она.

— Никакого света. Просвечивает сквозь шторы. Сейчас нам не нужны посетители...

— Там есть ставни, — перебила она. — Деревянные ставни. На каждом окне в доме.

Толбот — «Соколиный Глаз». Я весь день смотрел в окно, а ставней не заметил. Я встал, закрыл ставни и дверь в комнату Яблонски и зажег свет.

Она сидела на краю кровати, спрятав руки под мышки, будто замерзла.

— Я обижен, — заявил я. — Вы только взглянули на Яблонски и сразу поняли, что он — не проходимец. Но чем больше вы смотрите на меня, тем больше у вас уверенности, что я — убийца. — Она хотела сказать что-то, но я жестом руки остановил ее. — Конечно, у вас есть на это причины. Веские причины. Но они обманывают вас. — Я задрал штанину и показал ей ногу в элегантном темно-бордовом носке и черном ботинке. — Видели их раньше?

— Это Саймона, — прошептала она.

— Вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Естественно, по собственной воле. Мне потребовалось пять минут, чтобы убедить его, что я не убийца и далеко не тот, за кого меня принимают. Вы дадите мне столько же времени?

Она медленно молча кивнула.

Мне потребовалось даже меньше трех минут, но я опустил эпизод с обнаружением тела Яблонски — она пока не была готова к таким ударам.

Когда я закончил свой рассказ, она недоверчиво спросила:

— Так вы все это время знали о нас? О папе, обо мне и о наших неприятностях и...

— Мы узнали о вас несколько месяцев назад. Не конкретно о ваших неприятностях, какими бы они ни были, нет, мы узнали лишь, что генерал Блэр Рутвен впутался во что-то, во что не имел права впутываться. И не спрашивайте меня, кто это «мы» или кто я такой, потому что я не люблю отказываться отвечать на вопросы, да и для вас так будет лучше. Чего боится ваш отец. Мери?

— Я не знаю. Знаю, что он боится Ройала, но...

— Он боится Ройала. Я боюсь Ройала. Мы все боимся Ройала. Держу пари, что Вайленд рассказывает генералу массу историй про Ройала, чтобы генерал был паинькой и боялся. Но не в этом дело. Не столько в этом. Он боится за вас, но мне кажется, что его страхи только выросли, когда он понял, с какой компанией связался. То есть когда он понял, что они из себя представляют на самом деле. Думаю, он влез во все это с открытыми глазами, преследуя свои собственные цели, даже если он и не знал, во что ввязался.

Как долго Вайленд и ваш отец являются, скажем так, компаньонами?

Подумав немного, она ответила:

— Могу сказать вам точно. Все началось, когда мы отдыхали на нашей яхте «Темптрисс» у Вест-Индских островов в конце апреля прошлого года. Мы стояли в Кингстоне, на Ямайке, когда мамины адвокаты сообщили папе, что она хочет официального развода.

Вы, должно быть, слышали об этом, — продолжила она печально. — Похоже, все газеты Северной Америки писали об этом, а некоторые дали просто отвратительные статьи.

— Вы имеете в виду, что генерала слишком долгое время выдавали за образцового гражданина этой страны, а его брак с вашей матерью — за идеальный?

— Да, вроде того. Они сделались излюбленной мишенью «желтой» прессы, — горько произнесла она. — Я не знаю, что нашло на маму — нам всем было так хорошо друг с другом, — но это лишь говорит о том, что дети никогда точно не знают, что происходит между родителями.