«…Явись, осуществись, Россия!» Андрей Белый в поисках будущего - Марина Алексеевна Самарина

чувственному, но и к сверхчувственному миру была близка А. Белому всегда. «Котик Летаев», учитывая новый опыт писателя, дополняет и уточняет сказанное об этом в ранее написанных произведениях.

Так, в «Третьей симфонии» ребенок должен «повториться» (родиться), чтобы спастись от охотящейся за ним змеевидной гадины. Провожая ребенка в земной мир, Старик говорит: «Это грот дум… Отсюда впервые спускаются. /…/ Ты должен…»[125]. Но в «Симфонии» Белый не показывает самого странствия из одного мира в другой; в «Серебряном голубе» намеком на него служит путь Дарьяльского, сопровождаемого темной фигуркой, по пустому Лихову. Аннушка, указывающая герою вход во флигель – место близкой смерти, уподобляется жрецу, посвящающему неофитов в таинства мистерий: «Строго она там стояла с приподнятым в руке фонарем… другая же её рука дверь распахивала в темноту; и протянутая та рука будто ему указывала беспрекословно снизойти туда, где не видел он ничего, кроме тьмы…» (405, СГ). В «Петербурге» описаны «первые переживания загробные» трех героев: Софьи Петровны, нагоняемой Медновенчанной Смертью, Николая Аполлоновича, стоящего над бомбой, и убиваемого Липпанченко. В «Котике Летаеве», где мысль о принадлежности человека не только физическому, но и душевно-духовному миру выполняет сюжетообразующую роль, писатель символически рисует путь из одного мира в другой.

Тетраморфы

Положение сознания непосредственно перед воплощением описано так: «Странно было мне это стояние посредине; или вернее: мое висенье ни в чём; и кругом – они, образы: человека, быка, льва и… птицы. Думаю, что они – мое тело; черная мировая дыра – мое темя; “я” в него опускаюсь…» (314)[126].

Эти 4 образа, имеющие мифологические корни и упомянутые в Апокалипсисе, называют тетраморфами. По Р. Штайнеру, эти «четыре животных обозначают сверхчувственную жизнь, которая лежит в основе чувственных жизненных форм»[127]. В другой работе, «Методика обучения и предпосылки воспитания», Р. Штайнер пишет о них более обстоятельно, отмечая, что в них заключен «глубокий смысл»: «…Древняя инстинктивная мудрость изображала человека в виде синтетического слияния четырех существ, трех низших и одного высшего: льва, тельца, орла и ангела-человека. …В образе быка выражается одностороннее развитие низших сил человеческой природы. Представим себе, что силы, действующие в членах человека в пищеварительной системе, недостаточно уравновешиваются силами, действующими в голове и в ритмической системе, и мы получим образ… быка. (…) При одностороннем развитии ритмической системы организма, возникающем за счет организации головы и системы пищеварения, возникает… образ льва. Когда же односторонне развивается организация головы, так что силы, обычно заключающиеся внутри нее, устремляются наружу, тогда возникает образ птицы – орла. А если представить себе силы, приводящие эти три облика к единству… и если при этом представить себе, что с ними соединилось четвертое, ангельское существо, то мы получим синтетическое целое – человека. Это… позволяет постичь отношение, в котором человек находится… ко всем земным животным формам вообще»[128].

Все это, разумеется, было учтено Андреем Белым и справедливо по отношению к образам тетраморфов в «Котике Летаеве», но значение их в романе этим не исчерпывается хотя бы потому, что трем из четырех образов дается по два наименования:

«Ярче всего мне четыре образа: эти образы – роковые; бабушка и лыса, и грозна; но она – человек, мне исконно знакомый и старый; Дорионов – толстяк; и он – бык; третий образ есть хищная птица: с_т_а_р_у_х_а; и четвертый – Л_е_в: настоящий л_е_в; роковое решение принято: мне зажить в черной древности; мне глядеться в т_о с_а_м_о_е (вот во ч_т_о, я не знаю)… И о_н_о надвигается; восстает: и окружает меня лабиринтами комнат; среди этого лабиринта – я; более – ничего» (314).

Итак, человек – бабушка, бык – толстяк Дорионов, птица – старуха. И если пара «бык – толстяк» понятна, то две другие вызывают вопросы: почему бабушка – человек, а не старуха? Почему старуха – птица? И почему Лев не имеет парного образа?

Прежде всего отметим, что четверка образов распадается на пары: человек – лев и птица – бык. Не только потому, что в первых главах о быке и птице говорится намного больше, чем о двух других, и с ними обоими связаны мотивы погони и страха, но и потому, что писатель, стремясь прояснить суть этих образов, дает комментарии:

«Думаю, что “с_т_а_р_у_х_а” – какое-либо из вне-телесных моих состояний, не желающих принять “Я” и живущих: глухою, особою, стародавнею жизнью…» (301).

«Думаю, что погоня и грохоты: пульсация тела; сознание, входя в тело, переживает его громыхающим великаном…» (305).

Строго говоря, эта последняя фраза относится не к быку, а к титану, но, поскольку сущность этих образов, как будет показано немного позже, очень близка, то в использовании её применительно к быку натяжки нет.

Получается, что старуха символизирует «вне-телесное… состояние», а бык – тело. К такому же выводу подталкивает следующее описание: «…между телом и мыслью, пучиной воды и огня, кто-то бросил с размаху ребенка, и – страшно ребенку…» (298). Таким образом, можно говорить о том, что старуха и бык (титан) – образы тех двух опасностей, которые грозят рождающемуся сознанию в самом начале земного бытия: подпасть под исключительное влияние мыслительного или телесного начала. Задача же, стоящая перед человеком, как существом духовно-телесным, в этот период – найти равновесие между телом и мыслью, водой и огнем.

Остановимся теперь подробнее на каждом из четырех образов.

Образ первый – старуха

Хотя Белый пишет, что «не мог» бы сказать, почему первое подобие образа он определяет словом «старухинское», в романе есть подсказки. Благодаря цитате из пушкинского стихотворения:

Парки бабье лепетанье…

Жизни мышья беготня… —

в образе старухи начинает просматриваться мифологическая основа.

Парками, или мойрами, как известно, в античных мифах назывались богини судьбы. Старуха, вследствие этого, становится одним из образов судьбы, указывает на неизбежность начала земной жизни. Сознание, гонимое старухой, вживается в тело, чтобы спастись от нее, но, возможно, именно в этом погружении в тело, а не в причинении какого-либо вреда и состояла её цель.

Кроме того, поскольку другое наименование той же сущности – «птица», можно предположить, что Белый имеет в виду одну из мифических полуженщин-полуптиц. В мифах к таковым принадлежат сирены и гарпии. И те, и другие представлялись опасными: считалось, что в образе хищных птиц они похищали детей и души, – и сближались с граями – сестрами горгон, седыми от рождения. Само слово «граи», кстати, переводится с греческого как «старухи». Наконец, слово «старуха» подходит ещё и потому, что созвучно