Затишье. Легенда Гнилого князя. Начало (СИ) - Ожигина Надежда

Тропка вилась, петляла. Майкл держал ориентиром Кунсткамеру и Тихий Лес на горизонте. Вокруг было поле с проросшей травой, несеяное, непаханое, какие-то лопухи, одуванчики, ранние метелочки лебеды. Пустота и ширь, и тишина, и приветливое журчание речки. Знай, крути педали и радуйся!

Майкл уже решил, что сбился с пути и нужно дорулить до реки, чтоб оттуда искать избушку. Но вдруг она проявилась, выскочила из-под земли. Зашумели белопенные яблони. Из лесу принесло дух черемухи к новому похолоданию.

Дорожка, ведущая между яблонь, уперлась в резной зеленый забор с гостеприимной калиткой, украшенной колокольчиком. На заборе вальяжно сидели коты, под забором росли первоцветы — незнакомые Майклу лесные цветочки и садовые крокусы, подснежники и прострелы.

Он тронул калитку, — колокольчик тренькнул, деликатно и ненавязчиво. С трудом проволок велосипед с переполненной припасом корзиной.

Уютный садик с аккуратными клумбами, кое-где пробивались тюльпаны и пустили бутоны нарциссы. Розарий под окнами: шипастые ветки, усыпанные робкими почками. Вишневые деревья — белоснежные комья, осыпавшие землю новой поземкой.

Наверное, летом здесь было сказочно!

Майкл тащил велосипед по дорожке и пытался представить хозяйку. Похожа она на Элеонору? Умеет печь пирожки с курагой? Или варит кашу в русской печи? Коты шли за ним по пятам и повелительно мявкали. Чуяли, твари, что будут кормить, и заранее занимали очередь к мискам.

Нина ждала на пороге. Майкл даже вздрогнул от диссонанса.

Та самая древняя бабка с клюкой, вся в черном, замотанная в платок. Кожа, как грязный пергамент, волосы, что серая пакля, нечёсаные и немытые, лохмами свисающие из-под платка. Нос крючком, как у киношной ведьмы. И пальцы цепкие, ловкие, с острыми ногтями-когтями, выкрашенными в черный цвет. Косплей что надо, хоть на конкурс иди, на какой-нибудь слет бабок-ёжек.

Майкл подождал, поморгал, но облик Нины не изменился. Она не стала моложе, приятней или хотя бы обыденней. Она была слишком стара, чтоб отвлекаться на ерунду и показывать прежние прелести. У ног бабки проявился кот, материализовался из сгустка тумана, тот самый черный Баюн, что зевал у скорой с беловолосой.

— С чем пожаловал, гость незваный? — скрипуче спросила бабка.

— Я продукты привез! — крикнул Майкл. — С приветом от Элеоноры Карповны. Вы ведь Нина?

Бабка пошамкала деснами, раздраженно махнула рукой:

— Янина я, уяснил, болезный? Уж Элька могла бы запомнить. Валяй, разгружай свою колымагу.

Майкл подкатил велик к крыльцу, прислонил к ступенькам и скинул рюкзак.

Из всех перенесенных в избушку продуктов Янину порадовал только корм для котов. Остальное она приняла как должное, на свежий хлеб и смотреть не стала, посулила, что посушит на сухари. Но пакетики с влажным кормом взяла, как особый дар, и на Майкла взглянула куда благосклоннее, чем при первом знакомстве. Лакомством для котенка он окончательно ее умилил.

Бабка подобрела, закискискала в горнице. С печки неуклюже свалился пушистый комок бурого цвета. Затрусил к столу, потыкался мордой и зачавкал угощением с большим аппетитом.

— Ты глянь, глянь! — ликовала бабка. — Жрет! Ну надо же, жрет!

Майкл не вмешивался. Другие коты терпеливо топтались в сенях, изредка утробным мявом напоминая, что тоже не прочь пожрать.

Янина про них не вспоминала, гладила шерстистое тельце котика:

— Думаю Мишкой наречь. Ране сомневалась, но вижу: судьба. Будет твоим заступником, ворог.

Майкл с изумлением посмотрел на старуху:

— Да какой же я ворог, бабушка?

Бабка вновь погрозила пальцем, совсем как тогда, у скорой помощи:

— Много вижу про тебя, оттого и глаголю. Кто гнилушку хотел отпустить? Кого Лес зовет, приманками сыпет? Там твоя судьба, в сердце Тихого Леса. Выдюжишь — сделаешься своим. А иначе решишь, так ворог и есть.

Котенок наелся, вспрыгнул ей на колени, неуверенно поерзал лапами. И принялся вылизывать мордочку, деловито урча в бабкин передник.

Майкл молчал, не знал, что сказать. Власелина ведь тоже про него говорила…

— А что за Калинов мост, Янина? — осторожно спросил он у бабки.

Та пошамкала губами, сотворила знак: то ли муху с плеча согнала, то ли слово недоброе отвела. То ли помыслы стерла чужие.

— Сказок, что ль, не читал, болезный? На Калиновом мосту через речку Смородину страшную битву выстоять надо. Головы посечь, тела в мясо срубить. Разные страхи идут через мост, и все чудища в нутре человечьем сильны. Одолеешь их, станешь легок, как пух, не подломится под тобой Калинов мост, не сожжет тебя речка Смородина. Ты, милок, покалякай с Элькиным хахалем, он мудреных слов много знает, и про калину, и про смород расскажет. Все, закончили посиделки. Бери пакеты, что притащил, да сыпь в лохани в сенях. Там шесть блюдечек белых под лавкой, вот туда поклади влажный корм, да почтительней будь, болезный! Коты, они помнят и добро, и зло.

Майкл дал зарок сойтись с Аристархом и перечесть все сказки, какие сможет найти в сети. Или в местной библиотеке. Взял пакеты с кормом, вышел в сени, где уже бесновался кошачий народец. Никто не кинулся под ноги, поперек очереди не рванул к лоханям, просто ор стоял на весь дом, фырканье, завывания. И нетерпеливый перестук лапами, будто пушистые танцевали бесхитростный современный танец.

— Тоже мне, клуб по интересам, — рассмеялся кошачьему царству Майкл. — Сейчас подам, потерпите немного. У кого когти острые? Вскройте пакет!

На последнюю шутку, к удивлению Майкла, сразу откликнулся крупный кот, двинул лапой по верхушке пакета, и корм посыпался в деревянную мису.

Наполнив четыре лохани, Майкл добыл заветные блюдечки, разложил угощение, размял, чтобы было удобнее кушать. Выставил под соседнюю лавку.

Важно подошли шесть котов, предводители кошачьего воинства. Среди них был бабкин черный любимец. И, к своему удивлению, Майкл признал рыжика с Садовой улицы. Этот вальяжно склонился над миской, после теть-Таниных каш и рыбки он шел не за харчем, а за медалью, за признанием своих заслуг.

— Ах ты рыжий хитрюга! То-то сразу мне приглянулся!

Коты захрустели, захрумкали, заурчали от удовольствия.

Майкл вернулся в горницу к бабке. Та по-прежнему сидела в кресле и начесывала шерстку котенку. Но на столе стоял самовар, лежал нарезанный хлеб, колбаса, из глиняной плошки пахло смородиной. Майкл заглянул — ну да, варенье, черно-красное и густое, как подсохшая кровь.

— Речка Смородина — это от ягоды?

— Это от сморода, бестолочь. Река смерти пахнет погано, если ее с непривычки нюхнуть, — Янина рассмеялась, взяв под брюхо котенка. — Валяй к столу, заграничный Майкл. Только ворог так имя-оберег коверкает! Да цепляется за обманку, верит, что изменит судьбу. Нет, болезный, заграница нам не поможет. Не стесняйся, кушай, милок. Вот чаек, вот хлебушек, налегай. Я тебя накормлю, напою, а потом и спать уложу!

— Спасибо, бабушка, домой мне надо, тетка, небось, с ума уже сходит.

— Ой, да с чего ей сходить-то? Нету ума у Тани. Сестру родную в грозу отпустила! Весь дар в разносолы ушел, перетек в кулинарные книги.

— Что вы знаете про мою маму? — Майкл подскочил, прижал руки к груди.

Но Янина неумолимо смотрела в сторону самовара. Майкл смирился, налил кипятку, добавил травяной заварки из чайничка, пыхтящего наверху самовара. Взял бутерброд с колбасой.

— Про Настю пока и Гордей не знает. Видать, позвали ее, потянули, а дальше Леший спутал следы. На Круге нужно искать, там ее, глупую, подкараулили.

— А Гордей расскажет, когда узнает?

— Пути Гордея никому не ведомы. Как срастется в его головушке. Для чего он вызвал тебя в Затишье? Оттого, что ты — Иванов сын?

Майкл дожевал бутерброд, протянул с сомнением:

— Да я сам приехал. Вернее, мама меня привезла. Потому что…

И поперхнулся.

Потому что плеснул красной краской в одного старика-ветерана, разведчика, воевавшего вместе с Гордеем. Хотя активисты заверили, что дедушка будет фальшивым, не воевавшим в Несмертном полке. И вот сразу, едва обжился в Затишье, он оформлен волонтером к Гордею, назначен его личным помощником. Получается, что? Вправду вызвал? Как такое могло случиться?