Преступница - Елена Чижова

"На каникулах, - Валя откликнулась, приглашая, - это я вернулась пораньше", - скинув пальто, она подошла к столу и стеснительно оглянулась на кулек с продуктами: ей, приехавшей издалека, ленинградские магазины и теперь казались богатыми. "Ставьте чайник!" - Иосиф выкладывал свертки. Запахло колбасой, и Валя закружилась вокруг стола, накрывая. Расставляя чашки и раскладывая угощение по мелким тарелочкам, она вела себя так, как приучила мама, однако в нынешнем гостеприимстве была странность, от которой Валя никак не могла отрешиться: в ее прежней жизни никогда не случалось такого, чтобы гость сам приносил с собой угощение. Их редкие гости, бывало, приходили с подарками, ожидая, что об угощении позаботится хозяйка, и мама готовила старательно, чтобы не ударить лицом в грязь. Этого мама всегда боялась, и, не умея ничего достать по блату, компенсировала бедность продуктов поварским старанием. Ее стряпню гости всегда хвалили.

Теперь, нарезав хлеб и разложив колбасные ломтики, Валя застыла в недоумении, потому что делать было нечего, разве что садиться за стол. По-маминому полагалось накладывать гостям в тарелки и, ожидая энергичных возражений, приговаривать, что салат на этот раз удался не вполне, но колбаса была вкусной, а булка свежей, и гость делал бутерброды сам, накладывая на каждый кусок по два колбасных кружка. Сама Валя так никогда не делала, потому что привыкла лакомиться экономно.

"Давайте, давайте!" - гость подбадривал весело, и, протянув руку к щедрому бутерброду, Валя вдруг подумала о том, что человек, сидящий напротив, на самом деле не гость, а хозяин, потому что живет в городе, в котором она - гостья. Здесь ее недоумение разрешилось простейшим образом, возвращая на прямую дорогу. В конце дороги, вильнувшей было в сторону, резвились дети - мальчик и девочка, и, откусывая от колбасного бутерброда, Валя понимала смысл и цель. Цель была ясной и благородной, никак не бросающей тень на девическую порядочность: ничего общего она не имела со стыдным и разнузданным, чему, не стесняясь ее присутствия, сокурсницы предавались по углам. Если бы Иосиф расслышал Валины мысли, он отступил бы в панике, но чувство голода застило разум, кроме того, сам-то он ни о чем таком не думал, а значит, не был настороже.

Взяв на себя роль хозяина, он мазал бутерброд за бутербродом, сам себе доливая из чайника, и время от времени подбадривал девушку, кусавшую деликатно и осторожно. "Ой!" - Валя вскочила с места и, схватив чайное полотенце, принялась сметать со стола: жирный таракан, дремавший за пустой чашкой, досадливо шевельнул усами. Валя покраснела, и, понимая ее смущение, Иосиф сделал вид, что ничего не заметил. "Ужас! - она заговорила сама. - Ползают и ползают. Девчонки бросают еду где попало. Вы не поверите, этих тварей - пропасть, так и ползают по стенам".

Иосиф отложил бутерброд и поморщился: не то чтобы его поразило присутствие тараканов, но, привыкнув жить в чистой отдельной квартире, он всегда чувствовал угрызения совести, если кто-то из его знакомых страдал от бытовой неустроенности. В юности он не раз приводил к себе в дом иногородних друзей-студентов, и, подавая очередному гостю чистое банное полотенце, мать Иосифа страдала молча.

Теперь забытое чувство шевельнулось снова, и, радуясь ему, словно заново приходящей молодости, Иосиф с готовностью поддержал тараканий разговор: "Морить не пробовали? Сейчас, говорят, какие-то новые средства, очень эффективные". - "Пробовали. Не помогает. Это же надо сразу, во всем доме, на всех этажах, но разве договоришься!" - Валя отвечала расстроенно, и, выйдя из-за стола, Иосиф прошелся по комнате, заглядывая во все углы. Вид открывался удручающий.

Возвратившись к столу, Иосиф потянулся к чайнику, но возникшая мысль не давала покоя. Он думал о том, что возвращается в квартиру, чтобы в полном одиночестве представлять себе Ольгу с Мариком. Валя, сидевшая напротив, подперла щеку рукой. Строго говоря, это существо не было женщиной, по крайней мере, для него. "Ну и что, когда же приезжают остальные?" - Он обвел глазами комнату. "Через неделю. Пока что я здесь - одна". Борясь с собой, он прикидывал срок, названный ею: этот срок был точным и обозримым, и, находя выход, устраивающий и душу, и совесть, Иосиф предложил ей пожить у него в квартире - как раз до возвращения остальных. "Собственно, я собирался побыть недельку у родителей, моя мама - женщина старомодная, считает, что родителей забывать негоже... Что вам здесь - в одиночестве, хуже того, в изысканном обществе тараканов?" - он уговаривал настойчиво, однако и сам удивился тому, что Валя кивнула, соглашаясь.

Ожидая, пока она соберет необходимые вещи, Иосиф думал о том, что, по крайней мере, сделает доброе дело, тем более неделя - срок ерундовый, чтобы не сказать - ничтожный. "Я готова!" - Валя вышла из своего закоулка, и, подхватив ее легкую сумку, Иосиф решительно направился к двери.

ГЛАВА 7

Не будь Маша эгоисткой, она внимательней отнеслась бы к тому, что в последние месяцы брат к ней переменился. Не то чтобы он вовсе забыл о сестре, однако, навещая их семейство время от времени, Иосиф не пускался в долгие и доверительные беседы, предпочитая отмалчиваться и слушать. В прежние времена не проходило и воскресенья, чтобы брат не заскочил к ним на Герцена: поговорить с отцом и поболтать с Машей. Теперь он все чаще довольствовался телефоном, так что даже мама пожимала плечами. Свои недоумения она, вероятно, высказывала отцу, но до Маши родительские разговоры не доходили. Сессию, наступившую после новогодних праздников, она сдала с легкостью, так что к февралю сны очистились от кошмаров.

Отличные экзаменационные результаты не были связаны с индивидуальными занятиями: с первой же встречи, на которую Маша пришла, проштудировав учебник, Успенский предупредил, что индивидуальный план - не привилегия, а дополнительное обязательство: "Учтите, что бы ни случилось, я не стану улаживать ваши экзаменационные проблемы, если таковые возникнут". И все-таки, начав заниматься дополнительно, Маша чувствовала себя под защитой: человек, умевший так говорить о врагах, казался ей камнем, на котором могла утвердиться ее уверенность. Вопреки улыбке декана, Успенский вел себя корректно и сдержанно: если бы не взгляды Зинаиды - его единственной аспирантки, следившей за ними из отгороженного чайного угла, - Маша и думать бы забыла о том - стыдном и беззаконном, - на что, желтовато посверкивая глазами, намекал Иосиф. На Машин взгляд, именно Зинаида вела себя вызывающе и несдержанно: то входя за стеклянную загородку без стука, то демонстративно дожидаясь в преподавательской, она выпячивала свое особенное присутствие в профессорской жизни, далеко выходящее за академические рамки. Всякий раз, приходя на занятие, Маша чувствовала себя неловко, но неловкость быстро пропадала: лекции Успенского, обращенные к единственной слушательнице, становились все более емкими. Уходя после занятий, она частенько думала о том, что, в сущности, каждая наука - поле, достойное умственных усилий.

Как и предлагал Успенский, Маша поделилась с ним своими сомнениями, и, выслушав, Георгий Александрович согласился с ее психологическими наблюдениями, касавшимися никчемного цитирования, однако безоговорочно отмел презрительные рассуждения брата, которые Маша пересказала по памяти, выдав за свои. Эти рассуждения он назвал доморощенными. По мнению Успенского, так приземленно мог рассуждать лишь экономически незрелый человек. ("Вам, студентке первого курса, это, конечно, простительно, однако не стоит переносить верные житейские наблюдения на науку, которая не зависит от практики".)

В качестве примера, посрамляющего дилетантские выводы, он сослался на экономические разработки двадцатых-тридцатых годов и привел ряд имен, оставивших след в истории экономической мысли. Его особое восхищение вызывали работы Чаянова, положенные в основу блестящего плана ГОЭЛРО, а также финансово-экономические расчеты, проведенные в военные годы под руководством Государственного комитета обороны, которые позволили наладить производство в тылу и тем самым обеспечить экономические предпосылки победы.

"Кстати, на Западе, в отличие от нас, уже давным-давно поняли важность государственного финансового регулирования, которое они широко применяют в различных структурообразующих отраслях. Это наши политэкономы считают, что капиталистический рынок до сих пор описывается заскорузлыми уравнениями Маркса. На самом деле в нем значительно больше элементов прямого государственного регулирования, чем они, вообще, в состоянии перечислить".

Рассуждения профессора звучали убедительно, тем более что Успенский ими не ограничивался. Быстрым пером он вычерчивал схемы и формулы, описывающие финансовые рычаги управления. Теперь, слушая лекции других преподавателей, Маша - волей-неволей - оценивала их рассуждения с новой точки зрения: ей казалось, что она глядит на экономическую землю глазами если не орла, то, во всяком случае, орленка. Ощущение было приятным, однако на текущих семинарских занятиях Маша - до поры до времени - не позволяла себе высказаться. Первый и единственный раз случился на лекции по политэкономии. Слушая рассуждения черной переделицы, вещавшей о двух антагонистических системах - социализме и капитализме, Маша зацепилась за то, что капиталисты, как ни стараются, не могут использовать в собственных целях достижения социализма. Фыркнув про себя, Маша подняла руку. Не ссылаясь на профессора, она изложила его мысль: давным-давно капиталисты используют механизмы государственного финансового регулирования, которыми социалистическая экономика гордится как своим главным завоеванием.