Гана - Морнштайнова Алена

В тот же вечер Эльза Гелерова села к обеденному столу, отвернула выглаженную скатерть и, старательно вырисовывая буквы на белой бумаге для писем, начала писать. Она передала брату приветы от знакомых, перечислила всех, кто умер и родился, рассказала, как идет торговля, и пожаловалась на дороговизну. И только исписав целый лист, когда осталось место на один последний абзац, изложила свою просьбу, которую так долго откладывала.

Похоже — писала она, — мне придется послушаться твоего совета и уехать из страны. Мы уже не чувствуем себя здесь в безопасности. Дорогой брат, ты поможешь нам найти жилье? Сердечные приветы жене и детям. Твоя сестра Эльза Гелерова.

Даже не перечитывая письмо, она быстро сложила его, сунула в конверт и заклеила.

Когда она аккуратно надписывала сложный иностранный адрес, ее снова охватила паника. Она даже название города, в котором живет брат, не может толком прочесть. Ведь она в этой Англии даже хлеба не сможет нормально купить! Как она будет зарабатывать на жизнь? С минуту Эльза смотрела на заклеенный конверт, но потом встала, решительным шагом подошла к висящему в коридоре на вешалке пальто и сунула конверт в карман. Неделю он пролежал там, пока она не собралась с духом купить марку, и еще два дня — пока она все же не бросила письмо в почтовый ящик. После этого она начала делать первые шаги, чтобы получить паспорта и визы.

Гана действовала более решительно. На первой же встрече с Ярославом она описала ему всю серьезность ситуации.

— Мама хочет нас увезти, — пожаловалась она, подозрительно оглядываясь по сторонам и прикидывая, кто мог их увидеть на последней прогулке у реки и наябедничать матери. Она была абсолютно уверена, что Ярослав найдет выход из этой запутанной ситуации. Придет к ее матери и объявит ей, что любит Гану и никуда ее не отпустит. Он сам о ней позаботится и не даст никому в обиду.

Но Ярослава эта внезапная огласка совершенно выбила из колеи. Разумеется, он понимал, что они с Ганой не смогут прятаться вечно. Но все еще надеялся, что ЧТО-ТО произойдет, ЧТО-ТО изменится, и Ганину мать больше не будет беспокоить, что дочь слишком юна для романов, а капитану Горнику и начальству в армии станет наплевать, что его невеста — еврейка.

Да, его невеста. Так он всегда в мыслях называл Гану. Но сейчас вдруг эта уверенность куда-то пропала. Жизнь теперь показалась ему слишком сложной — как математическая задача, у которой нет правильного решения. Что он ни сделает, все будет ошибкой. Но ошибки тоже бывают разными. Какая из возможных ошибок наименее серьезная?

Он понял, что Гана вопросительно смотрит на него и ждет ответа. Он даже прослушал, что именно она спросила.

— Что-что?

Она посмотрела настороженно.

— Что мы будем делать? — повторила она свой вопрос.

Что мы будем делать? Если бы он знал! Не ждет же она, что он решит за нее? Неужели непонятно, что это конец? Он же ей объяснял, что может жениться только с позволения начальства и на девушке с соответствующим приданым. Теперь мать не даст Гане приданого. Нет приданого, нет и свадьбы. Неужели она правду хочет, чтобы он произнес это вслух?

— Что-нибудь придумаем, — сказал он. Время, повторял он про себя. Мне нужно время, чтобы подумать. Наверняка я найду решение.

На самом деле, он уже знал решение, но не хотел себе в этом признаваться. В мирное время он охотно женился бы на Гане и даже готов был бы побороться за их счастье, но времена настали не те.

Для Ганы тоже безопаснее будет уехать, думал он. А если начнется война? Что она тогда тут будет делать совсем одна, если семья переедет за границу, а ему придется воевать. А ему придется, он же военный… Правда, если он женится на Гане, то прощай военная карьера… Ужас. Они встречаются чуть больше полугода, и, к счастью, между ними еще не случилось ничего такого, что бы его к ней накрепко привязало. Несколько поцелуев, ничего серьезного. Гана наверняка поймет, что он не может отказаться от будущего ради короткого романчика.

— Что мы придумаем? — спросила она. Он понимал, что ей нужен более конкретный ответ. Но сказать ей в глаза правду было слишком тяжело.

Что возможно так даже лучше для них обоих.

Гана уедет куда-нибудь, где никого не будет беспокоить, что она еврейка, а он со временем женится на какой-нибудь девушке, происхождение которой не будет вредить его карьере военного.

— Через несколько месяцев я закончу училище, — сказала Гана, и Ярослав испугался, что это намек. Неужели она всерьез ждет, что он сейчас сделает ей предложение? Но Гана, к счастью, продолжала. — Мама сказала, что подождет, пока я закончу учебу. А тем временем будет искать арендатора для нашего дома, чтобы на каникулах уехать к дяде в Англию.

Ярослав вздохнул с облегчением. До лета он порвет с Ганой. Постепенно и безболезненно. У него будет оставаться на нее все меньше времени, и в конце концов их роман сам собой сойдет на нет.

— Вот видишь, — сказал он, взял ее лицо в ладони и заглянул в темные глаза, которые еще совсем недавно казались ему неотразимыми. Сейчас их пристальный взгляд его раздражал. Он поцеловал ее в лоб. — Зря ты беспокоишься. Мало ли что еще может случиться до тех пор. Например, твоя мама передумает.

Не такого ответа ожидала Гана, но и это ее успокоило. Ярослав прав. Наверное, она зря так разволновалась. До каникул еще далеко.

И Гана с воодушевлением взялась за учебу, твердо решив закончить училище на отлично, чтобы убедить маму и саму себя, что мечтает стать учительницей и учить детей чешской истории и языку, прививать им любовь к чешской литературе, что можно делать, само собой, только тут. Наверняка мама сама тогда признает, что не стоит перечеркивать такие усилия и мечты из-за каких-то туманных тревог и лишних переездов.

Но мало-помалу и в Ганину душу стала закрадываться мысль, что мамины страхи не так уж и преувеличены, как ей хотелось бы. Не только Эльза Гелерова пыталась найти возможность эмигрировать. Гана не могла не заметить, что для еврейских беженцев Чехословакия была только перевалочным пунктом, как и в первую волну эмиграции из нацистской Германии. Она видела, как беженцы нервничают и стремятся поскорее уехать как можно дальше, чувствовала их страх и желание оказаться со своими преследователями по разные стороны океана или хотя бы моря.

Выдача виз затягивалась, ходили слухи о введении квот на прием беженцев в заморских странах, а Эльза Гелерова все еще ждала письма от брата и размышляла, стоит ли начать искать арендатора для дома уже сейчас или подождать, пока и если будет рассмотрено ее ходатайство о паспортах и визах.

В июне письмо от дяди Рудольфа наконец дошло. К тому времени Гана уже стала успешной выпускницей педагогического училища и пережила еще один неприятный разговор — точнее даже ссору — с матерью.

— Ну теперь, раз экзамены позади, можешь наконец заняться английским, — сказала Эльза. Гана принесла домой аттестат с отличием и заслуженно им гордилась, а значит, ожидала хоть словечко похвалы. Но ее мать привыкла к хорошим оценкам, к тому же ее волновали более важные дела, так что она только пробежала глазами аттестат и вместо того, чтобы похвалить, выдала очередное распоряжение. Наверняка это Гане показалось несправедливым и суровым.

— Но мама, зачем мне английский? Ты же сама настаивала, чтобы я пошла в педагогическое училище. И всегда говорила, что учительница — для меня самая подходящая профессия, а теперь хочешь увезти меня отсюда. Тебе так не нравится Ярослав?

— Да нет мне дела до этого твоего Ярослава, хотя не особо он мне по вкусу, и я совсем не уверена, что он тебе подходит, — ответила Эльза пока еще миролюбивым тоном. Аттестат у Ганы был блестящим, не поспоришь, и в обычной жизни она бы очень радовалась. — Но мне не нравится этот неугомонный Гитлер, который сидит в своем Берлине и совсем распоясался.

— Ты хочешь сказать, что я зря промучилась четыре года?

— Образование никогда не бывает зря.

— В Англии я не смогу быть учительницей, я училась в чешском училище.