Литература (русская литература XX века). 11 класс. Часть 2 - Коллектив авторов

Прием олицетворения, уподобления неживого – живому является одним из самых распространенных способов одушевления описываемого мира. Заболоцкий также прибегает здесь к этому приему, но что удивительно – мир рыбного изобилия тем самым не приближается к человеку, наоборот, предстает во всем своем самостоятельном значении и богатстве. Подобное описание не вызывает у читателя сопереживания, но не вызывает и отторжения, неприязни. Оно пробуждает чувство восторга перед изобилием запахов, вкусов, аппетитных форм.

Впрочем, описание лещей переводит звучание стихотворения в серьезный регистр: возникает тема смерти («…смерть над ними, как торгаш, / Поводит бронзовой острогой»), тема судьбы и жизненного итога (отсюда – образ весов). Оказывается, живые лещи, как и люди, могут быть «объяты бредом, / Галлюцинацией, тоской, / Сомненьем, ревностью, тревогой…», могут страшиться смерти. Тем самым судьба лещей уподобляется судьбе людей (как и наоборот). Жизнь – дар, данный не только людям, но всему живому миру, говорит поэт. Однако человек взял на себя право даровать ее или отнимать у других, стоящих якобы ниже его на ступенях эволюции. Как видим, ранние стихи Заболоцкого скорее возвращают человека к природе, чем возвышают над ней, напоминают о том, что роднит людей с миром животных и растений. Более того, этот мир в стихах поэта нередко предстает в гораздо лучшем свете, чем мир людей, помыслы и устремления которых поражают своей бедностью и ущербностью. В этом смысле показательно одно из самых известных ранних произведений Заболоцкого – стихотворение «Движение» (1927):

Сидит извозчик, как на троне,Из ваты сделана броня,И борода, как на иконе,Лежит монетами звеня.А бедный конь руками машет,То вытянется, как налим,То снова восемь ног сверкаютВ его блестящем животе.

Здесь мы видим гротескное описание извозчика и его коня; первое впечатление от такого описания – его бессмысленность, абсурдность (извозчик в броне, борода с монетами, конь руками машет и т. д.). Однако абсурд для поэта-авангардиста – лучшее средство заставить читателя под иным, непривычным углом зрения посмотреть на мир. В образе извозчика подчеркиваются его неподвижность, статичность: он сидит «как на троне», его одежда – «броня», по сравнению с конем он кажется неживым, куклой или истуканом, тогда как конь весь в движении. Это объясняется тем, что движется – только конь, извозчик же – неподвижен на облучке. Характеристики коня не следует понимать напрямую, это метафоры, т. е. сравнения с опущенным сравнительным союзом «словно»: конь «руками машет», «восемь ног сверкают в его блестящем животе» – такого рода метафоры передают стремительность движения коня, те усилия, которые тот прикладывает, чтобы не только бежать, но и везти повозку с ездоком. Этим же объясняется и то, что «закованному» в строгие рифмы первому четверостишию противопоставляется свободное от них второе, причем два пиррихия в третьей от конца строчке («То вЫтянется как налИм») передают усилие тянущего за собой повозку коня.

Идея стихотворения неожиданна: автор противопоставляет друг другу живой, одухотворенный, даже страдающий от произвола человека мир природы («бедный конь») – и мертвенный, равнодушный мир человека. Заболоцкий заставляет читателя по-новому посмотреть на мир, задуматься над тем, что наше восприятие мира замкнуто в «футляр» представлений о том, каким должен быть мир.

Однако природа вызывает у Заболоцкого не просто сочувствие. В своих произведениях он не раз возвращается к мысли о том, что животные обладают своим внутренним миром, недоступным и непостижимым для человека, самодовольно убежденного в собственной исключительности. Так, в стихотворении 1926 года с очень характерным названием «Лицо коня» поэт восклицает:

И если б человек увиделЛицо волшебное коня,Он вырвал бы язык бессильный свойИ отдал бы коню. Поистине достоинИметь язык волшебный конь!

Так в творчество Заболоцкого приходит важнейшая для него мысль о долге человека перед природой – не только перед животным, но и перед растительным миром, так же, по убеждению поэта, тянущимся к разумности. В 1930-е годы Заболоцкий штудирует труды В. И. Вернадского – одного из основоположников учения о ноосфере – высшем состоянии биосферы, преобразованной научной и творческой мыслью человека. Ведет он активную переписку и с К. Э. Циолковским, в философском учении которого поэта привлекала мысль о том, что в будущем обитатели Земли претерпят полную биохимическую перестройку и превратятся в разумные «животно-растения», непосредственно перерабатывающие солнечную энергию.

Новые представления Заболоцкого о взаимоотношениях человека и природы отчетливо воплощаются уже в натурфилософских[1] стихотворениях середины 1930-х годов. Традиции натурфилософской поэзии в России весьма почтенны и восходят еще к творчеству М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, поэтов-романтиков. Вспомним, что Пушкин в своем позднем творчестве утверждал существование высших законов, которым в равной степени подчиняются мир природы и мир человека – законов круговорота, смены поколений (стихотворение «Вновь я посетил…»). О трагической разобщенности мира человека и мира природы говорили М. Ю. Лермонтов и Ф. И. Тютчев.

Именно с этой традицией спорит Н. Заболоцкий в стихотворении «Я не ищу гармонии в природе…» (1947). Уже первые его строчки заставляют вспомнить стихотворение Ф. И. Тютчева: «Певучесть есть в морских волнах, / Гармония в стихийных спорах, / И стройный мусикийский[2] шорох / Струится в зыбких камышах». Поэт XIX века противопоставляет природный мир, прекрасный, гармоничный, миру человека, уподобленного им, вслед за французским мыслителем Блезом Паскалем, «мыслящему тростнику» на берегу безбрежного океана природы. По мысли Тютчева, человек исключен из природной гармонии, поскольку не способен стать ее частью, пребывает в вечной борьбе и разладе с ней: «Откуда, как разлад возник? / И отчего же в общем хоре / Душа не то поет, что море, / И ропщет мыслящий тростник?» Не так у Заболоцкого: он отказывается видеть в природе изначальную гармонию:

Как своенравен мир ее дремучий!В ожесточенном пении ветровНе слышит сердце правильных созвучий,Душа не чует стройных голосов.

Однако ощущение разобщенности с природой пробуждает в «человеке разумном» чувство не страха, но долга перед ней, желание всей своей творческой, преобразовательной деятельностью привнести в окружающий мир ту гармонию, по которой томится природа:

И снится ей блестящий вал турбины,И мерный звук разумного труда,И пенье труб, и зарево плотины,И налитые током провода.

«Сон природы» – не состояние невозмутимого покоя, по которому «томились» поэты-романтики, а лишь особое состояние природы, желающей обрести «стройность» и гармоничность – в человеческой деятельности. «Разумный труд» человека дает природной жизни осмысленность, освобождает ее от бремени «дикой свободы», где «от добра неотделимо зло». Не случайно «индустриальные» образы процитированного выше четверостишия напоминают образы «природные»: «блестящий вал турбины» заставляет вспомнить морской вал, «налитые током провода» – полные живыми соками стебли растений, «зарево плотины» – утреннюю зарю, а «пенье труб» – не только крики птиц, но еще и звук духовых инструментов. Таким образом, у Заболоцкого не человек мечтает слиться с природой, раствориться в ней, а сама природа стремится обрести себя в человеческой деятельности, получить в его руках завершение, упорядочиться, наполниться смыслом.

Другое стихотворение поэта – «Вчера, о смерти размышляя…» (1936) вступает в диалог с бессмертным пушкинским «Пророком». В обоих произведениях путь исканий лирического героя начинается с «духовной жажды», и в результате он обретает дар «всеведения». У Заболоцкого читаем: «Все, все услышал я – и трав вечерних пенье, / И речь воды, и камня мертвый крик». Это реминисценция строк А. С. Пушкина: «И внял я неба содроганье, / И горних ангелов полет, / И гад морских подводный ход, / И дольней лозы прозябанье». Обращает на себя внимание, что героям этих произведений открывается одушевленность, даже одухотворенность окружающего мира (отсюда использование обоими поэтами приема олицетворения). Однако эта одушевленность для Заболоцкого – не изначальная черта природного мира. Земной мир обретает духовное измерение в человеческой мысли – в творчестве Пушкина и Хлебникова, в философии мыслителя XVIII века Григория Сковороды, имена которых звучат в стихотворении. Таким образом, человек у Заболоцкого не противопоставлен природе – наоборот, неотделим от нее, составляет ее часть, причем не производную часть («не детище природы»), а неотъемлемую – как «мысль», «ум» природы: