Ля-ля, детка! - Руфи Руф

Взрослой я ездила зимой по двадцатиградусному морозу в Переяслав-Хмельницкий — на вещевой рынок, чтобы там по дешёвке купить побольше хорошей одежды — для неё и для себя. (Себе в итоге купила только носки, чтобы не отморозить ноги). Свозила её с собой в отпуск в Хорватию. И для нее, и для меня это была первая заграничная поездка. Летели самолетом, жили в классном четырехзвёздочном отеле на большом острове. А потом в моей личной жизни начались нелады, депрессия усугубилась, и меня в очередной раз выперли с работы. И я очень устала. Устаешь жить, когда тебя никто не любит. Когда и в будни, и в праздники ты одна. Когда всегда сама покупаешь себе подарки и не с кем побеситься-повеселиться. Заняться чем-то. Когда летом ты в одиночестве (как всегда) идешь на пляж, и одеваешь одежду — самую плохую, чтобы не было жалко, если её вдруг украдут. Потому что сторожить-то твои тряпки некому. И особенно тщательно прячешь обувь, чтобы в случае чего доехать в маршрутке — в обуви и в купальнике…

Если судьба мне подарит счастье и мое одиночество исчезнет, боюсь мои нервы этого просто не выдержат.

В тринадцать я еще мечтала о свадьбе, детях, муже. Рисовала их в альбоме акварелью. Воображала себя в кремовом платье в испанском стиле — с открытыми плечами, с белыми и розовыми пионами (или гвоздиками) в волосах. Тогда необходимым атрибутом семейного счастья для меня были воображаемые украшения, подаренные женихом. Бабочка-кулон, покрытая эмалью, и круглый медальон из неограненного, зашлифованного стекла. Синий камень, перевитый нитями металла, должен был изображать луну, запутавшуюся в ветвях могучего дерева. Символ женственности в крепких мужских объятиях. Много позже, моя счастливая соперница будет носить на груди бабочку, усеянную камушками из стекла — немного далеко от эмали, и всё-таки…

В двадцать пять я ещё надеялась на счастливый случай в моей судьбе, уже не думая о цветах в причёске. Мечтала, что замужество по любви станет тем билетом в новую жизнь, о которой я всегда мечтала. Любовь, понимание, никаких ссор — полная душевная гармония и море секса. Ну и обязанности — куда же без них. Хотя, как сейчас понимаю, мне было бы трудно, как и любой молодой женщине…

Но после тридцати все мои надежды рухнули. И не только из-за возраста. В моей колоде оказались только пики: мужчина, которого я любила, вытер об меня ноги и женился на другой. (Прямо какой-то римейк — по мотивам моего семнадцатилетия, только более жёсткий). Меня уволили с работы, и поскольку это было четвертое увольнение в послужном списке, то я была просто убита морально. Ко всему тому работа юриста не то чтобы не нравилась, а просто бесила! "Что я здесь делаю?" — хотелось мне спросить каждый раз, когда я поднимала глаза от офисных бумаг. Да, я пробовала сменить профессию. Писала статьи, сценарии для портфолио, ходила на собеседования в рекламные агентства. Но всюду натыкалась на одни и те же грабли. Дело не в том, что мне, как новичку, предстояло опуститься на самое дно новой профессии. А в том, что на любой работе, люди заняты отнюдь не творчеством. Власть, унижение, крысиная грызня за деньги, а толку — чуть. Никакой дружбы — каждый сам за себя. А если и дружат, то подбирают друзей по статусу, внешности и видимым атрибутам счастья. Дома как всегда кошмар, а вне дома — абсолютное одиночество. Здорово, короче.

30. РАБОТОДАТЕЛИ

На одной из работ, где к слову была бешеная текучка, я рвала попу на британский флаг — так старалась. Работала допоздна, мирилась с мизерной зарплатой на период оранжевой революции, которая имела наглость растянуться на полгода. Однажды я отравилась испорченным пирожком и меня рвало и тошнило прямо в рабочем кабинете. Ощущения — будто грязные волосы выросли у меня в горле и желудке, шевелясь при этом как змеи. Но я досидела по просьбе начальства на работе до полдвенадцатого ночи и сделала срочный договор. Который потом (само собой!) не понадобился. Когда я дома измерила температуру, она оказалась тридцать девять с половиной. Я не отказывалась от любых заданий: ни от юридических, ни от от так называемых общественных. Но это не помешало моему начальнику уволить меня так же, как и всех остальных. Это был первый день, когда я вышла из отпуска. Я даже не отошла с дороги, не успела войти в рабочее русло. На мои слова о моих прошлых заслугах мне ответили: "Ты можешь работать очень хорошо, но у тебя бывают перепады. И вообще нам нужен юрист-мужчина, который бы нас куда-то вёл и направлял". Смешно! Куда наёмный работник может направить директора и хозяина капитала? Разве что в тюрьму, но начальник явно имел в виду другое: персональные связи юриста в высоких кабинетах власти.

31. ИЗБИЛИ ГОЛУЮ

Итак, мне двадцать семь лет, и я снова без работы. Я переодеваюсь в комнате сестры без света: хватает отблесков серого вечера. Дверь на защёлку случайно не заперта. И хотела же закрыть как обычно, но думала, что в эти пару секунд никто не зайдет. Ведь это же быстро — снять лифчик, вывернуть чистую футболку с изнанки и натянуть её через голову. Однако закон подлости в том и состоит, что случается самое маловероятное. Папашка зашел так быстро, что я сильно испугалась. Именно от испуга я резко (резче чем следовало) вскрикнула: "Что такое? Выйди!". Что тут приятного — стоять топлес в одних трусах перед тем, кто избивал, унижал и издевался над тобой? Он взревел, и кинулся на меня с кулаками. Ударил голую сильно несколько раз в лицо. Кадр называется: "Груша и боксёр". Он никогда не уважал во мне девочку, девушку, женщину. С каждым разом побои будут становиться всё хуже и разнузданнее.

Если раньше я могла обмочиться и зарыдать, и побои прекращались, то в когда мне стукнет тридцать — картина будет совсем иной. За пятнадцать минут избиения я сильно обосцусь три раза — через равные промежутки времени. Но ни в первый, ни во второй, ни в третий раз побои не остановятся. Я буду сцать под себя, лежа в луже мочи, а меня в этот момент будут продолжать молотить кулаками в лицо.

32. "МАМА-МИЯ"

Конечное, иногда я делала плохие вещи. Принималась рыдать среди ночи — довольно громко. Или кричать. Я больше не выдерживаю. После побоев Крюгера, или после особенно отвратительной ссоры с мамой, боль захлестывает, и я начинаю кричать и размахивать руками с закрытыми глазами. Если она поблизости, у нее остаются синяки. Она, в очередной раз говорит, что никогда не простит меня, что я — монстр и подонок и между нами все кончено. Доходило до драк, удары сыпались с двух сторон, и мы обе ходили с синяками и царапинами. Бывало, я доводила ее до слез и она плакала в кухонное полотенце, или закрыв руками лицо. Она покрывалась красными пятнами в лице и груди, так что казалось ее сейчас хватит удар. А все потому, что я не могла видеть мать с лицом, искаженным ненавистью. Обезображенные черты, стиснутые до корней зубы и скрюченные пальцы рук делали ее похожей на Горгону. Она хватала меня за запястья, за плечи, шею, так что потом оставались синяки и глубокие царапины, и трясла, брызгая мне в лицо слюной. При этом она могла орать какие угодно злые вещи… Святая мадонна! Бывали дни, когда я от плохого настроения и ее грубых слов в мой адрес могла "раскрутиться". Вспыхнуть как спичка, жалея потом о самовозгорании. Начиналось все со шлепков, а заканчивалось вольной борьбой, во время которой мы хватали друг друга за волосы, били по голове и оставляли глубокие царапины на наших телах. Потом, причины ссоры казались смешными и вызывали слезы недоумения. "Как это могло случится? Как это опять произошло?". А она смотрит на меня с полными слез глазами, как будто хочет сказать: "Что же ты делаешь, сволочь?".