Обратно к врагам: Автобиографическая повесть - Виктория Бабенко-Вудбери

Нам, девушкам, тоже нравились иностранные фильмы, особенно те, где мы могли видеть красивых женщин в прекрасных нарядах — все то, чего у нас не было. Но нам всем нравились и некоторые советские фильмы, главным образом такие, где показывали героическое прошлое нашей страны — борьбу против белогвардейцев или против иностранных захватчиков: «Петр Первый», «Александр Невский», «Броненосец «Потемкин»», «Чапаев» и другие.

Кроме Анны Александровны и «Лорда», были и другие преподаватели, которые пользовались всеобщим уважением. Никак нельзя, например, забыть нашего преподавателя по обществоведению и конституции. Это был еще довольно молодой, красивый человек, военный, в чине младшего лейтенанта.

Он всегда приходил на уроки в своей изящной форме. Высокий и стройный, всегда в прекрасном настроении, он был любимцем всех девушек. Он рассказывал нам об устройстве нашей страны, о том, что это самая счастливая страна в мире, и мы должны были изучать целые параграфы из конституции наизусть. Все это было невероятно скучно и неинтересно. Но как ни странно, его уроки были интересными именно потому, что их преподавал он, и никто другой. Он был умен и прекрасно видел, что мы не настолько глупы, чтобы верить во все эти теоретические сказки. Он тоже хорошо знал, что каждый из нас думает о советской действительности. Стоило только посмотреть из окна на улицу, где перед универмагом всегда стояла огромная очередь за продуктами. Каждый из нас обитал в тесной квартире; часто в одной комнатушке ютилось несколько человек. Мы пользовались общими кухнями и ванными в коммунальных квартирах. Каждый из нас потерял если не отца, то другого родственника во время чисток, которые все еще продолжались.

Со временем между нами и преподавателем установился своего рода тайный язык, — он знал, что мы думаем о процессах против «врагов народа» и «диверсантов». Но он умел заинтересовать нас своим изложением государственных принципов, о борьбе за власть, об организации и прочее. От себя самого он никогда не употреблял в классе шаблонных изречений наших вождей о «самом счастливом детстве», о «самом мудром вожде и учителе Сталине» и пр., и пр. Здесь же, глядя в окно, каждый из нас сразу мог убедиться в «самой счастливой жизни в Советском Союзе». Нас, в сущности, меньше всего интересовала в то время новая конституция, которая вышла год тому, ибо мы знали, что те права, которые написаны в конституции для каждого советского гражданина, ничего собой не представляют, кроме пустой болтовни. Так же обстояло дело и со свободой слова. Все это мы каждый день видели в печати на примерах «добровольных признаний врагов народа».

Мы все ценили его за то, что он никогда никому не ставил плохих отметок, даже если кто не знал урока. Этот неприятный момент он всегда старался превратить в какую-нибудь шутку.

— Почему же вы не выучили урока? — спрашивал он обыкновенно, — может, вы вздыхали на Луну?»

Мы все, конечно, смеялись, потому что своим замечанием «вздыхали на Луну» он намекал нам на очень тогда популярную песенку, в которой говорилось, что весной даже самые серьезные люди «вздыхают на Луну», то есть влюбляются. Мы очень ценили его также и за то, что он не требовал много. Если кто отвечал минимум из того, что требовалось, он получал хотя бы удовлетворительную отметку. Несмотря на эту снисходительность с его стороны, он вел себя в классе с большим достоинством. Мне казалось, что именно своим юмором и хорошим настроением он старался смягчить жестокость нашего быта и немного сузить пропасть между теорией и практикой советской действительности.

Была еще преподавательница химии, красавица, которую, вероятно, никто из нас не забудет. Все мальчишки были влюблены в нее, а девушки желали быть, как она. Стройная, с красивыми каштановыми волосами, большими серыми глазами, всегда изящно одетая, она выделялась из серой массы преподавателей и обращала на себя внимание всех, кто ее видел. Вне школы, когда она шла по улице, многие оборачивались и смотрели на нее. Она была замужем за каким-то важным городским руководителем, членом партии, у которого была даже машина. Девушки завидовали ей. Но наша преподавательница химии знала свое дело. Ее уроки были очень интересными, и она умела заинтересовать нас металлами и химическими процессами так, что многие из нас серьезно думали стать химиками. Нередко мы с ней шли в большую лабораторию, где она демонстрировала нам всевозможные кислотные растворы, показывала колбы, разные приборы, в которых что-то кипело и переливалось из одного сосуда в другой.

Но кроме наших любимых и уважаемых преподавателей, были, конечно, и такие, на уроках которых мы абсолютно ничего не делали. Одним из таких уроков было черчение. Почему-то во всех классах черчение считалось «свободным временем». Никто не относился к этим урокам серьезно. Каждый вел себя, как будто преподавателя вообще не было в классе. У нас на уроках черчения стоял полнейший хаос. Одни делали бумажные самолетики и запускали их в воздух или в кого-то. Другие играли в мушкетеров и фехтовали линейками друг с другом, стоя на партах. Я особенно любила эту игру и принимала в ней живое участие. Третьи взбирались на окна и прыгали оттуда через скамьи вниз. Была также небольшая группа школьников, которые сидели молча и наблюдали за тем, как один из них старался прицепить учителю сзади тряпку. Только тогда, когда наш необыкновенно терпеливый учитель терял свое терпение и шел за «Лордом», воцарялась на несколько минут полнейшая тишина. Мы все притворялись, что сидим над нашими чертежами. Но как только «Лорд» удалялся, сразу же начиналось то же самое. Ведь каждый из нас был уверен в том, что к концу года получит даже неплохую отметку. Ставить плохие отметки по черчению считалось несерьезным. К тому же мы все сдавали вовремя чертежи и, более или менее, выполняли задание учителя. Он же, в свою очередь, смирялся с хаотическим положением в нашем классе и тоже, вероятно, хорошо понимал наш «отдых» от других уроков. Йося даже как-то заметил ему по этому поводу:

— Товарищ преподаватель, мне нравятся ваши уроки. На них можно хоть отдохнуть.

Мы, конечно, все рассмеялись, преподаватель тоже.

Вообще наш класс был дружен. Дружба также имела свои неписанные законы. И никто не смел их нарушать. Если какой-нибудь наш проступок доходил до директорской и сам «Лорд» являлся и спрашивал, кто виноват, весь класс молчал. Никто не смел предать товарища. Если же кто-то когда предал товарища, то за ним на все время оставалась позорная кличка «сексот». Этого никто не хотел. Каждый считал наказание, даже вызов родителей, лучше, чем слыть сексотом.