Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы) - Бранислав Нушич

- Постойте, постойте... я объясню это вам с юридической точки зрения.

Портной газда Анта никогда не обращался на вы к парикмахеру Стеве и вообще ни к кому из жителей городка, даже к самому начальнику, но если он хотел как депутат общины объяснить что-нибудь с юридической точки зрения, то каждому говорил "вы".

- Так вот, - продолжил газда Анта, - с юридической точки зрения, закрыть или запретить такое дело нельзя: сватовство не какое-либо заведение, как, скажем, лавка мясника или, например, парикмахерская. Поэтому его нельзя и запретить.

- А разве можно закрыть парикмахерскую? - озабоченно перебил его Стева.

- Можно, - авторитетно заявил газда Анта. - Это полноправное заведение, а раз полноправное, значит его можно и закрыть.

- Нельзя, если вовремя уплачен налог, - возразил Стева.

- Да ты послушай! - прервал газда Анта. - Ведь не о тебе речь. Ты парикмахер, как и всякий другой парикмахер, а я говорю с юридической точки зрения. Например, парикмахерская - это полноправное заведение, которое платит налог и имеет свою вывеску. Не так ли?

- Да, так, - согласился Стева.

- Ну, так слушай, братец, - с живостью продолжал газда Анта, - вот явится в эту полноправную парикмахерскую с вывеской власть, явится честь честью и скажет: позвольте-ка нам проверить чистоту. Газда Анта, депутат общины, позавчера брился у вас, и у него вскочили такие прыщи, как будто он сунул голову в улей... Позвольте-ка проверить у вас чистоту.

- Ну, газда Анта, это уж похоже на оскорбление, - сказал Стева тоном обиженного парикмахера.

- Нет, дорогой мой, - не унимался газда Анта, - я говорю тебе с юридической стороны. Из-за прыщика власть может закрыть любую парикмахерскую, вот как!

- Ну это ты оставь, - обиделся Стева, - ты хочешь меня побрить без мыла. Не выйдет: я тоже кое-что смыслю, хоть и не депутат общины. А если у тебя и появились прыщи, так я в этом не виноват: я тебя по всем правилам квасцами прижег.

- Да что ты, братец, - уступил газда Анта, - я твое заведение взял только для примера. А вот теперь перейдем к самому делу. Занятие сватовством не заведение, за него не платят налога. Маца Майорша не брала разрешения, у нее нет специальной конторы и нет вывески, У нее совсем другая работа. Все делается как бы мимоходом. Забежит в один дом, забежит в другой, тут солжет, там обманет: двое сойдутся, а она получит на платье, и все в порядке. Ни начальник, ни министр запретить этого не могут.

Так газда Анта и Стева продолжали свой разговор в трактире "Белый орел", то ссорясь из-за прыщиков, то снова объясняя происшедший случай "с юридической точки зрения". Впрочем, весь их разговор не имел никакого смысла, так как начальник вовсе не запрещал Маце Майорше заниматься сватовством, да и не мог он как умный человек сделать что-нибудь в этом роде.

Но нет дыма без огня, без причин не возник бы этот слух.

Начальник среза господин Арса издавна считался политическим мучеником. Ни в одном из срезов он не держался больше года: его перемещали из одного конца Сербии в другой. За пять лет службы начальником он менял уже шестой срез. Правда, ни одна из партий так и не могла установить, за чьи интересы он страдает, но все были уверены, что к нему относятся несправедливо, и считали его политическим мучеником. А кто с ним был знаком поближе, те хорошо знали, что в действительности он вовсе не политический мученик. Больше всего мучений принесли ему родственники.

Пять лет тому назад, получив место начальника среза, он тотчас женился. Взял, правда, девушку немолодую, на несколько лет старше себя, но зато, как говорили свахи, женщину зрелую и хорошую хозяйку, да кроме того, ему пообещали выделить после смерти тестя некоторую сумму. Тесть не только сдержал свое обещание, но, заботясь о счастье детей, умер в первый же год после свадьбы Арсы. Арса получил "некоторую сумму", составлявшую десять тысяч динаров, а в дополнение к ней - четырех своячениц, которые в качестве сирот перебрались под его кров и вверили ему свою судьбу.

Теперь главной заботой господина Арсы было сохранить эти десять тысяч динаров и возможно быстрее избавиться от четырех своячениц, то есть выдать их замуж. Он был очень мудрым и, как только в каком-нибудь городке выдавал замуж одну из своячениц, сразу же просил перевести его в другое место, так как знал, что вторую в том же городе ему не пристроить. Вот так и разбросал он трех своячениц по разным концам Сербии, а с четвертой и с репутацией политического мученика прибыл в наш городок.

Теперь ясно, что господин Арса должен был иметь дело с Мацей Майоршей. Маца Майорша, после многочисленных попыток снять с его шеи последнюю свояченицу, вчера вместо благодарности была еще и выругана: она пришла с предложением выдать свояченицу за господина Трифуна Радича, практиканта.

- И как вы только смеете говорить об этом! - рявкнул капитан.

- Разве я выдам свою сестру за практиканта? И за кого - за Трифуна? закричала капитанша.

- Да бог с вами, - защищалась Маца, - говорят, он хороший человек.

- Он - Трифун, - снова рявкнул капитан, - он - Трифун, и больше ничего!

Вот после этой-то ссоры и пронесся утром слух, будто капитан запретил Маце Майорше заниматься сватовством.

II

Детство и юность Трифуна для всех являются тайной: об этом он никогда не говорит. Вспоминает только, что читать и писать он научился в ранней молодости, но не в школе. Если иногда заходила речь о грамотности, он бил себя в грудь и гордо восклицал:

- До всего, что я знаю, своим умом дошел. Сам научился читать и писать.

Единственным достоверным фактом биографии Трифуна было его добровольное участие в войне. Это дало ему право после войны просить место практиканта. Его заявление, поданное тогда на имя министра, заканчивалось восклицанием: "Если мы отечеству отдавали свою жизнь, так и отечество может дать нам службу, хотя бы за сорок динаров в месяц".

Отечество тронули искренние слова Трифуна, и еще тогда оно предоставило ему службу за сорок динаров в месяц. С тех пор прошло пятнадцать лет. Правда, за эти пятнадцать лет Трифун продвинулся до шестидесяти динаров, но дальше дело не пошло. Куда бы он ни жаловался, кого бы ни просил о повышении, ответ был один и тот же: "Нет бюджета".

- Не понимаю, - воскликнул как-то бедняга, - почему в Сербии уже пятнадцать лет все нет и нет бюджета!

Однажды он не удержался, ударил себя в грудь и закричал на писаря:

- Нет бюджета, нет бюджета! А у нас была кровь, когда ее нужно было проливать? Когда нас родина позвала на смерть, мы не сказали: "Извини, родина-мать, у нас нет крови!"

Позднее писарь установил, что Трифун во время войны служил интендантом. Когда эта тайна стала известна, Трифун перестал бить себя в грудь и уже не говорил о своих военных заслугах.

В конце концов Трифун пришел к выводу, что в Сербии никогда не будет бюджета, а значит, ему никогда не получить повышения. И он решил жениться, хотя и не рассчитывал получить вместе с женой какие-то деньги или что-нибудь подобное. Но жена ведь и поштопает, и поесть приготовит, да и поухаживает за ним, если он, не дай бог, захворает.

Это и привело Трифуна к Маце Майорше, а Мацу Майоршу к капитану, где вчера именно из-за Трифуна ей и досталось.

Разумеется, слух о ссоре между капитаном и Мацей Майоршей дошел до ушей Трифуна и поразил его в самое сердце. Рано утром он уже стучался в дверь к Маце.

- Добрый день, барышня.

Трифун, разумеется, не просто из вежливости называл Мацу барышней. Ей было шестьдесят лет, и хотя весь город звал ее теткой Мацей, она в действительности до сего времени была девушкой. Когда пришло время выходить замуж, она поклялась: "Или выйду за майора, или за сыру землю!" А так как в то время, то есть сорок лет назад, в Сербии было очень мало майоров и очень много девушек, то Маца так и осталась девушкой, и у нас прозвали ее Майоршей. Конечно, в глаза ее так никто не называл, и, обращаясь к ней, говорили "тетушка Маца".

- Добрый день, барышня, - поздоровался Трифун, входя в дом, чтобы узнать свою судьбу.

Что могла она сказать ему? Не скажешь же прямо, что ее выругали при одном упоминании его имени. И она принялась всячески изворачиваться.

- Знаете, господин Трифун, они не сказали ничего плохого, наоборот, отозвались о вас очень похвально. Даже сам капитан сказал: "Господин Трифун - это Трифун, знаю я его, хороший человек!".

- Но почему же они не согласились и почему вы поссорились, как говорят в городе?

- Не согласились, знаете ли, потому, что это любимая свояченица, им жаль с нею расставаться. Господин Арса, человек с необыкновенно мягким сердцем, заплакал при мне и сказал: "Было у меня четыре души, и растерял я их по белу свету, осталась мне только самая младшая. Куда мне торопиться".

- Я знаю, - говорит Трифун, - но самой младшей уже двадцать четыре года.

- Э, поэтому-то я и осерчала, говорю им: не держите девицу, отпустите ее. Уж больно случай хороший. Но куда там, разве уговоришь!